Нелюди.

Нелюди.

Чего от них было ждать, и вели они себя не по-людски. И кругом бутылки, бутылки, бутылки… пили водку и пиво, а в основном тот мерзкий иноземный самогон, что поставляется уже давненько в нашу колонию под красивыми этикеточками и названьицами. Пили поганое пойло! Рыгали, блевали, мочились, гадили там же. Желтые склизкие вонючие лужи сливались в единое мелко-поганое море, покрывали битое стекло, осколки облицовок, блоков. У стеночки, под мостиком к «мэрии» валялись три тела, но не убитые и не контуженные, а мертвецки пьяные, валялись в лужах и озерах мочи. Дети перестройки. Молодое поколение выбирает… Мне было предельно ясно, что выбирает молодое поколение. Эту мерзость надо было видеть. Но и среди нелюдей попадались «добрые души».

— Эй, держи аршин, — потянулся ко мне с бумажным стаканчиком из-под «пепси» хлюпкий пьяненький мальчонка — белесый и мутноглазый, но сияющий неземной радостью и иступленным блаженством.

Я отмахнулся, скривился. Даже слов не нашлось. Мальчонка стоял с краешку, за ним было еще семь или восемь таких же, но покрепче, у каждого в руке или стакан или бутылка.

— Не пить! Не пить!! — пьяно командовал черный, растрепанный. И вздымал кверху грязный палец. — Терпение, господа!

«Господа» пошатывались, хихикали, матерились, пускали слюни. Я не сразу понял, чего они ждут. Спиртным ребятки запаслись основательно — у каждого из карманов торчали горлышки бутылок. Было ясно, что сами они таких запасов не осилят. Предлагали соседям.

— Тихо!

И впрямь стало вдруг тихо. А потом шарахнул залп. И вслед ему застучали смертным стуком крупнокалиберные пулеметы с БТРов. Еще сотни килограммов свинца обрушились на погибающий Дом Советов.

Но этого, оказывается, и ждали.

— Ур-р-ра-ааа!!! Ур-р-ра, господа!!! — завопил во всю глотку черный. Воздел кверху уже не палец, а сам стакан, пролил половину себе на плащ. — Урр-рааа!!! Выпьем же, господа, за победу демократии!

— Урр-раааа!!! — хором завопили остальные, пьяно и невпопад.

Эхом отозвались окружающие, даже те, кто и не видел и не слышал «господ». Стадо! Пили жадно, взахлеб, ликуя и не скрывая своего восторга. Визжали какие-то девицы-студенточки.

— Вперед! Дави!! Бей!!!

Стая шакалов-нелюдей зашлась в бесновании, дернулась черной тучей к «белому дому». Но тут же отхлынула трусливо, припадая на четвереньки, напуганная очередями откуда-то сбоку, разбежалась, оскользаясь и падая в собственную мочу. Эх, власти, власти! Не предусмотрели столь малого, устраивая кровавое многолюдное «шоу» под открытым небом — своим же «молодым демократам» и защитничкам «нового мирового порядка» не удосужились разъездных туалетов на колесах доставить. Вот и представьте себе — с самого утра и до ночи десятки тысяч пьяных и полупьяных «борцов с коммунизмом», накачивающихся беспоминутно водярой и пивом! Нет, это трудно представить, это надо было видеть — мутные ручьи стекались в озера, озера в моря, и текла зловонная жижа. Текла здесь.

И текла кровь людская. Текла там — в Черном Доме. Сотни умирающих корчились в страшных муках, тянули вверх руки, молили, стенали, плакали. Но не было им пощады. Не было, ибо жаждущих крови надо было насытить, а непокорных по всей земле Русской запугать — раз и навсегда, чтоб и помыслить не смели о возрождении Народа Русского, о возрождении Руси Святой. Давным-давно, еще в школах, нам рассказывали, как английские колонизаторы подавляли восстание в Индии, как зверствовали, как с холодной жестокостью не щадили никого, ни женщин, ни стариков, ни детей, как привязывали их к жерлам пушек, расстреливали… Теперь колониальные власти так же карали русских. Один за другим снаряды, выпущенные из танков, разрывались среди тысяч загнанных в свой последний приют людей. Кровавое жуткое месиво было за горящими стенами Черного Дома.

Зловонное, поганое месиво было вокруг него. И все же толпы нелюдей-шакалов смотрелись чуть ли не героями. Ибо где трагедия, там и комедия найдет себе место. Толпы мертвяков, детишек перестройки отважно стояли, метались, пили, гадили и ликовали под огнем. А кто ж вел его? Где-то далеко, явно побаиваясь приблизиться к Черному Дому на гранатометный выстрел, жались к асфальту танки наемников-добровольцев. Только издалека, только из-под полуметровой брони, только ничем не рискуя… смельчаки! Они работали так, как и их заокеанские хозяева работали во Вьетнаме, в Ираке, в других точках земного шара — не лицом к лицу, а с безопасненького расстояния, снарядами, ракетами, уничтожая мирных детишек, старичков, бабулек. Миротворцы-убийцы! Наемники-бейтаровцы в БТРах были посмелее, чуть ли не вплотную подкатывали к стенам ненавистного им Дома Советов, крушили из пулеметов и гранатометов все подряд. Это на их совести с самого утра были сотни смертей, это они полосовали свинцом безоружных Русских на баррикадах, это они срезали очередью отца Виктора, священника, вставшего им навстречу с поднятым крестом в руках. Ветхозаветная, лютая злоба чужеземцев, ненавидящих все Русское, все Православное. Эти убийцы, дай им волю, могли бы учинить такой новый «красный террор», что Москва превратилась бы в одну большую могилу, на которой они бы плясали потом свои ритуальные пляски. Это позже «Альфа» приструнила разошедшихся убийц. Но тогда они были в раже и угаре пирровой победы. И все же и они не высовывали носа из-под брони. Убийцы всегда трусливы и подлы. А толпа металась, бесновалась, застывала, визжала. И не уходила из зоны обстрела. И мотало меня вместе с этой поганой толпой. И не мог я уйти. Я должен был видеть все.

И видел я, как жались к стенам бронированные спецназовцы в касках с автоматами и пулеметами. Нет, они не лезли на открытые места. Они, будто суперменчики из дешевых штатовских фильмов, выскакивали, выкатывались из-под каменных прикрытий, давали очередь-другую в сторону Черного Дома и снова прятались. Они жались к стенам, боялись открытых пространств, прикрывали друг дружку. Временами палили прямо ввысь, по башне «мэрии» — ведь где-то на самых верхних этажах еще отбивались от безумного натиска смельчаки. Что сейчас испытывали эти отчаянные парни, загнанные в ловушку, обреченные на смерть, но не сдающиеся? Вечная память павшим героям! Время выявит их имена, если черная туча новоордынского ига не станет вечной, если не исчезнет с лица земли сама Россия.

Время от времени кого-нибудь из толпы сбивало с ног пулей, осколком. Три трупа в уродливых позах валялись под мостом уже часа четыре, а кое-кто поговаривал, что и с самого утра. Толпа трупов не пугалась, лишь ощущалось, как сладостно-тревожно замирали у кровожадных зевак сердца, и тут же слышались облегченные вздохи — мол, слава богу, не меня! Это была словно бы рисковая игра на везение. Но слишком уж много живых мертвяков в нее играло.

Я дождался того часа и той минуты, когда с правой стороны Дома Советов раздались глухие хлопки, повалили вверх огромные клубы черного, непроницаемого дыма. По толпе понесся шепоток: «Альфа! Альфа пошла!». Пробиться ближе, к самим подъездам, понять, что там происходит, не было никакой возможности, войска режима, спецназ, снайперы с крыш простреливали все подходы — любой подошедший слишком близко расстреливался без предупреждения, иногда выстрелами сразу с нескольких сторон: справа, слева, сзади. Не стреляли только из самого Черного Дома, Даже трусливо-наглая толпа поняла, что пулю можно схлопотать только от «своих», от штурмовиков режима. Правда, и это не всех пугало: время от времени пьяненькие смельчаки, похваляющиеся перед своими дружками и подружками, выскакивали в зону обстрела, дурачились, куражились, плевали в сторону осажденных, швыряли бутылки… и под восторженные демократические визги толпы или воссоединялись с нею, или падали, корчась и хрипя. Мне не было жалко этих геройчиков. Плевать на них. За их жизни пусть перед их матерями отвечает власть, которая отменила уроки и занятия в школах да институтах и волей-неволей пригнала любопытных «младо-демократов» сюда. Мне было до ножевой сердечной боли жаль тех, что сидели в Черном Доме. И не столько депутатов и прочее начальство, которое сбилось за семью стенами в непрошибаемом зале заседаний, а тех, кто умирал сейчас во внешних кольцах обороны, тех, кто стоял насмерть, сдерживая звериные наскоки бейтаровцев, железный натиск 19-ой десантной дивизии (эх! втравили ребятишек несчастных в палаческое дело, да еще гвардейцев! как отмываться будут? как отчищаться перед отцами и дедами, которые в боях с врагом стали гвардией, а не в расстрелах своих братьев? беда!)

И уже тогда стало ясным, что осажденные прекратили сопротивление, что лишь малая часть, взяв оружие и боеприпасы, повязав головы черными лентами смертников, ушла на верхние этажи «стакана», ушла умирать. А те, что остались внизу, просто распахнули все двери — входите! И не было никакого особенного геройства этой самой «Альфы», ее штурмовики шли в открытые ворота, незачем им было прикрываться черными дымовыми завесами, никто в них не стрелял, потому как поверили им. А не поверили бы, так и не подпустили бы на двадцать метров к еще белым стенам Дома Советов, всех бы положили, не помогла бы ни шумная реклама, ни стальная броня. А уже на плечах «Альфы» ворвались в Черный Дом боевики-бейтаровцы, омоновцы и прочие душегубы. Вот когда началась лютая бойня. Но лишь опали чуть зловещие клубы, повернулся спиной к страшному дому, не мог больше глядеть в ту сторону, побрел прочь от проклятого места. Какой-то мордоворот в броне и камуфляже выскочил от разбитых дверей «мэрии», замахнулся на меня прикладом автомата, прорычал:

— А ну вали отсюда! Нельзя!

Туда и впрямь нельзя было, на верхних этажах шел бой, каратели боялись, что к осажденным в «мэрии» придет подмога, выручка. Они вообще всего боялись. Глядя на укомплектованных молодцов, трусливо жмущихся к стенкам, можно было подумать, что это они в осаде, что это их безжалостно высекают шквальным огнем.

— Да пошел ты на хер! — сорвался я. И отвернулся, и быстро побрел вдоль битых стеклянных стен. Только поровнявшись с углом, бросил короткий взгляд назад — мордоворот держал меня на мушке, не доверял.

За углом обругали похлеще. Прямо из пролома в стеклянной стене, из пролома в смятом и сплющенном жалюзи, откуда вчера бежал выбитый из «мэрии» ОМОН, выскочили еще двое карателей, один пихнул меня в плечо. Другой, тот, что матерился и вопил, ткнул стволом сначала в толпу, потом в обратную сторону — мол, или туда вали или вообще убирайся отсюда.

В толпу мне не хотелось. И я быстрыми шагами пошел прочь, удивляясь гуманности стражей режима, могли бы и кости переломать, в тот день ни с кого никакого спроса не было, убивай — не хочу!