VIII. Cиды

VIII. Cиды

«…От покрова моря по великой тайне племени богини Дану и по пене двух коней Эмайн; через сад Морриган; по хребту великого кабана, по долине великой лани; по спинному мозгу жены Федельма ; между кабаном и кабанихой, по берегу коней Деа; между королем Анада и его слугой; до Монкуйле, что у четырех углов света; по великому преступлению и остаткам великого пира; между большим и малым котлом до садов Луга и, наконец, до дочерей племянника Тетраха, короля Фоморов…»

«Сватовство к Эмер», IX в.

Одно из непреодолимых стремлений человечества – стремление к прекрасному миру. В зависимости от образов и представлений этого прекрасного мира возникают цели, пути и способы его достижения.

Так однажды в образах, звуках, своеобразном способе мирочувствования Средневековья я узнала очертания своего прекрасного мира. Нет, это не было ни вытеснением реальности, ни бегством в экзотическое прошлое, назад, к Золотому веку. Средневековье как модель осмысления и прочувствования мира, пришлось мне на удивление впору: в соотношении лада и тона, звука и стиха в «Carmina burana»; в соотношении белизны листа, шрифта, содержания текста и количества кадмия в книжной миниатюре; в соотношении верха и низа; времени и вечности; внешнего и внутреннего. Тогда вдруг отыскались странные маршруты в крошечные книжные лавки, затерянные в подвалах, тогда же нашлись, будто бы случайно, списки средневековой инструментальной музыки в библиотеках провинциальных консерваторий. Тогда же родилась серия работ «Непотопляемый Город», с невыносимой протяженностью вертикалей, переходящих в звенящий пунктир, с дремучестью, вязкостью горизонта.

Для средневекового человека вертикаль – поклон непостижимому Всевышнему. И в то же время горизонталь – проработана со всею тщательностью, необходимой для гармонии и равновесия мира. Как раз именно горизонталь – наиболее освоенное измерение. Безусловно потому, что человек в принципе чувствует себя уверенней на плоскости, нежели на вертикали. Кроме того, в те времена человек был осознанно подвижен, перемещаясь по плоскости не только ради поддержания жизни, а ради любопытства, по традиции. Именно в Средние века появляются многочисленные карты, именно это время богато географическими открытиями (так, по всей видимости, была дважды открыта Америка: святым Бранданом и викингами). Так называемый обыватель гораздо меньше был привязан к недвижимости и не воспринимал линейное перемещение навсегда как катастрофу: паломничества, ярмарки, поиск ученичества, миграции занимали огромную часть человеческого бытия. Неслучайно, что именно ось горизонтали так утоптана, украшена, любима.

И не только в бытовом, утилитарном смысле. Горизонталь – это выражение дохристианской сущности, это ось Демиурга. Именно на ней находят воплощение образы дикой, дремучей, загадочной души. Вся космогония Средневековья (опирающаяся в свою очередь на ту самую парадоксальную, псевдоисторическую традицию саг и сказаний как германского, так и кельтского происхождения), заложена на горизонтали. Парадоксально, но именно на ней расположен Потусторонний мир; именно здесь нашли воплощение главные символы средневековой мысли – Путь как символ познания; Лес (дебри) как символ тайны, Холм (не как движение вверх, а как движение внутрь) – как символ озарения, проникновения в тайну. Именно горизонталь являла собой счастливую возможность «дотянуться» до тайны, до замысла Демиурга.

Вот и займемся теперь феноменом, порожденным Средневековой дорогой, осью, убегающей за горизонт. Горизонталь всем доступна. Каждый способен добрести до перекрестка дорог. До колодца – перекрестка стихий. До холма – перекрестка пространств. Каждого в пути может застать ночь. Или метель. Смена времен. Это обычное дело для путника, поэтому нет ничего странного и в том, что с границы стихий каждый может попасть в мир парадокса, инаковости, игры с пространством-временем. Ни для одного человека того времени не было секретом, что в Самайн – праздник границы зимы, можно было практически официально, открыто перейти в потусторонний мир.

Феномен заключается в том, что для средневекового человека с его протяженной, бесконечной горизонталью, не стоял вопрос «верить или не верить», принимать ли близость инаковости всерьез. Ему просто доподлинно, с младых ногтей, был известен этот маршрут, для него был открыт этот канал общения.

Наверное, отчасти этой открытостью парадоксальным пространствам объясняется и событийная странность средневековых хроник, «лживых» с современной точки зрения, и «условность» хронотопа средневековой (кельтской, в нашем случае) историо-мифологии. Именно отсюда проистекает та таинственная «параллельная» история, которая живет своей фантастической, невероятной жизнью вот уже 14 веков, надежно укрывшись от скептицизма Нового времени за стенами детской[85].

Речь пойдет о маленьких человечках, прочно обосновавшихся ныне в чудесных сказках Европы. О человечках, легкомысленно коротающих свое бесконечное время в парении на прозрачных крылах под покровом дремучих чащоб, морочащих головы праздным путникам и носящим странное название – феи и эльфы. Но предметом нашего разговора будут времена, когда существа эти имели более достойный статус, более величественный, а порой и грозный вид, и состояли с человечеством в серьезных, если не сказать, жизненноважных отношениях.

Как известно из «Книги Захватов Ирландии», история собственно человечества (та странная история в «условном хронотопе», где смешаны на обширной панораме реальные люди и их фантастические сородичи) – эта история начинается с пятого (и последнего) захвата Ирландии. Миль и его сыновья – Эбер, Эримон и Ир – первые люди, оказавшиеся на острове, дотоле посещаемом (и по мере посещения творимым) только существами божественного происхождения. О Миле сообщает Ненний в «Истории бриттов». Миль и сыновья пришли по морю с юга, и это не противоречит ни Неннию, ни здравому смыслу: кельты прибыли на острова, теснимые из Европы иными племенами. Надо сказать, что хоть для кельтов вытеснение из благодатных регионов Европы и было некоторым моральным поражением, брезговать Ирландией было бы с их стороны чистоплюйством: за время предыдущих четырех захватов мир там был вполне обустроен. Например, четвертый по счету захват Ирландии был осуществлен Племенем Богини Дану, состоявшим в родстве с предыдущими божественными обитателями острова. Племя Богини Дану прибыло в Ирландию с севера: «На северных островах земли были Племена Богини Дану; там постигали они мудрость, магию, знания друидов, чары и прочие тайны, пока не превзошли всех, обитающих на земле». Есть некоторая странность в направлении движения Племен. Ибо для кельтов север всегда воплощал инфернальность, гибель, отрицательный полюс бытия; и если бы была хоть малейшая возможность внести купюру в место обитания излюбленных богов, переписчики бы сделали это. По-видимому, только принципиальность, обязательность привязки к этой части света сохранила текст неизменным. Так или иначе, но именно с северных островов Племена приносят четыре сокровища Ирландии: меч Нуаду, котел Дагда, копье Луга и камень Фаль – камень знания, изобилия, мудрости, в честь него стали впоследствии называть всю страну – Долина Фаль.

Именно племена Богини Дану одержали победу над Фоморами – воплощениями адских сущностей, живущих, кстати сказать, на севере, в стеклянной башне до небес. Победа над ними знаменательна тем, что относится к ряду типологических Космических битв, где космически организованное начало побеждает хаотическое начало того же самого мира[86]. То есть пребывание Племен Богини Дану на острове – это неустанная работа по устроению и организации мира, которая, в человеческой интерпретации, приобретает демиургические черты, а еще позднее выливается в унаследованное человеком вечное стремление к прекрасному миру.

И вот, в апогее устроения Прекрасного мира Племена Богини застигают захватчики: Миль, «правитель могучий, свирепый, краснолицый, без порчи, ужасный». «И вступил он в битву за землю для своих сынов и братьев, и дал битву при Таилте и при Друим Лиген, и понесли Племена Богини ужасные потери и отступили с земель».

Потесненные, лишенные привычного права заниматься установлением порядка, Племена Богини Дану устремляются за советом к Мананнану[87]. Мананнан, как существо, не привязанное к земному пространству и наверняка застрахованное от посягательств человека на собственную эфемерную недвижимость, предлагает Племенам оригинальное решение земельного вопроса: «разойтись по сидам[88] и жить там приветливо и называться отныне сидами». В «Воспитании в домах двух чаш» приведен подробный поименный список расселения по сидам. Нам важно, что королем над сидами Южного королевства был назначен Бодб Дерга и ему отошел Сид Буйдб, официальной же его резиденцией стал Сид Фемен, прославленный своей волшебностью многими поколениями ирландцев. Неформальному лидеру сидов – сиду Мидиру – дарован Сид Бри Лейт. Все сиды (холмы), перечисленные в «Воспитании…», появившемся полным списком в «Книге Фермой» (XV в.), имеют соотнесенность с современной ирландской топонимикой.

«Мананнанов компромисс» значим не только потому, что избавил Племена Богини от дележа земель, недостойного богов, он сообщает хронотопу кельтского бытия странное добавочное свойство: внутри сида используется «изнанка» пространства, внутренний его потенциал. Соответственно в пространстве, столь необычно измененном, и время течет не линейно, а скорее «вглубь». Впоследствии сиды расселяются не только внутри холмов, их вотчинами становятся места пограничья стихий: пещеры, расселины скал, ущелья, чудесные острова в океане. Места, весьма разнообразные по своим качествам, но сходные в одном: на пограничье время/пространство имеет тенденцию к саморазворачиванию[89].

Особенности, которыми отныне наделяет сидов Мананнан, имеют не меньшую странность, чем их новый хронотоп.

Отныне сиды имеют право присутствовать на пире Гоибниу, владельца котлов Дагда – символов не только изобилия, но и оживления. Участие в пирах – это не гарантированная сытость, более важно то, что так воплощается идея изобилия жизни. Сиды не становились бессмертными. В отличие от Всевышнего, они не могли запустить поток жизни, в отличие от человека, они не были влекомы этим потоком, но они могли контролировать, корректировать его напор и направление.

Второй дар сидам – это свиньи Мананнана. Вот это уже в чистом виде идея сытости, блаженства в беспечности, возможность не растрачивать внутренние силы на заботу о хлебе насущном, а направлять их на поддержание миропорядка. Второй дар Мананнана сродни призыву «быть как птицы небесные»…

Третий дар – Фет Фиата.

Разъяснений о том, что это, внутри архаических фрагментов текста нет – видимо, ранним поколениям предмет был понятен. В позднесредневековых списках тоже не появляется истолкований – и в это время было понятно, о чем идет речь. Непонятно это только современному человеку. В результате многотрудных этимологических, текстологических и смысловых исследований было восстановлено, что Фет Фиата – это особый, странный, только сидам присущий вид тумана, волшебная дымка, марево, покрывающая места, где появляются сиды. Более того, Фет Фиата – первый признак, по которому люди узнавали о присутствии сидов.

Свойства Фет Фиата не исчерпываются только сокрытием. Под его покровом время и пространство любой, самой обычной местности искажаются, обретают черты, свойственные им в сокрытом «параллельном» мире сидов.

В «Сватовстве к Этайн» (I) на короля, отправившегося в однодневный объезд угодий, опускается Фет Фиата, «рассеивая ночную мглу, затмевая звезды, избавляя от глада и жажды долгого времени». Фет Фиата, подобно сну, так изменяет структуру жизни, свивает время в такой крендель, что за день, проведенный незадачливым путником под его покровом, проходит девять месяцев.

В сказаниях первой ветви Мабиноги спутники, сокрытые Фет Фиата, зачарованно слушают птиц Рианнон в течение семи лет. В «Сватовстве к Этайн» (III) тот же незадачливый король, стряхнув с себя чары Фет Фиата, решает вызволить из сида похищенную год назад (как он считает) жену. Выясняется, что за жену он принял дочь ее дочери.

Под действием волшебной дымки, как правило, меняется и пространство. Исчезают знакомые детали пейзажа, вместо них «проступает» мир сидов. В редких случаях – это роскошные, странной архитектуры, строения сидов. Как правило же местность изменяется за счет «вырастания» дополнительных, явно волшебных сидов, появления некоторого количества озер, знаменитых волшебных озер сидов, сходных по повериям, с котлом Дагда. (Самые сметливые герои успевали добежать до волшебных озер, прежде, чем они бесследно канут в «параллельный» мир сидов, и искупаться в них. Говорят, что после этого герои обретали дар провидения и силы молодости).

Искажение природы звука – вот еще одно свойство Фет Фиата. Привычные звуки проваливались в вату тумана, зато странные звуки мира сидов становились явными. Как правило, это шум волны, звук сильного порыва ветра (объективно невозможного при полном тумане), крики или даже образы птиц. Да и сам человек, попавший под покров Фет Фиата, приобретал новые черты. Известно, что именно сиды являются проводниками человека в потусторонний мир. Во время такого путешествия смертные наделялись знанием, предвидением, исключительными умениями. Путешественнику обычно казалось, что в момент возвращения он «просыпается». Видимо, поэтому в ирландской и валлийской раннесредневековой традиции так популярен жанр видения…

…Хотя по совету Мананнана сиды и обереглись от людей своим исключительным пространством, хотя люди Милля и были «здоровы, краснолицы, свирепы и без порчи», им явно было чему поучиться у сидов. Так сиды принимают на себя функции культурных героев.

В «Сватовстве к Этайн» (II) описывается упряжь и ярмо, которыми пользовались сиды. До них люди просто закрепляли систему пут узлом на голове животного. Это позволило ездить в упряжке. Первые короли Меровингской династии совершали торжественный выезд на телеге, запряженной быками, отчасти и для демонстрации особой искусности – это были редкие выезды с ярмом.

Сиды владели искусством ирригационных работ, умели строить плотины и дамбы. Особое значение придается удивительной искусности сидов в работе с металлом. В «Разрушении Дома Да Дерга» детально описываются золотые, серебряные и медные гребни, пряжки, броши, украшавшие сиду. Король Эохайд у Сида Бри Лейт встречает сиду, умывающуюся из ведерка: «из серебра с четырьмя золотыми птицами по краям, с четырьмя золотыми колокольцами на каждой птице, по краю маленькие самоцветы и звери с предивными ликами». Тонкая чеканка, декорирование драгоценными камнями, видимо, зернь, перегородчатая эмаль, наплавление разнородных металлов – все это потрясало людей и заставляло их отправляться за подобными дарами в достаточно рискованные походы. Вообще, фигура кузнеца – одна из основных и странных, сакральных фигур пантеона Племен Богини Дану. Именно кузнец Гоибниу (Гоффаннон в валл. тр.) – хозяин котла Дагда, искусный врач, создатель чудесного напитка, помогшего Племенам победить Фоморов. Мужчины-сиды обучили кельтов кожевенному делу, золочению обуви, военному искусству. Неоднократно сообщалось, что «воевать с сидами все равно, что биться с тенью». Сиды владели не только умением наделять оружие волшебной силой, но и могли обучить человека особым способам боя. Считалось делом чести поступить обучаться военному искусству к сиду или его потомку. Женщины-сиды владели в совершенстве искусством золототкачества, шитьем золотой и серебряной нитью. Именно женщины-сиды обучили людей основам бытовой магии, врачеванию травами и заговорами, именно от них к королям перешла сакральная обязанность и способность лечить тяжелые недуги, в основном, проказу, наложением рук. Таким образом, от функций чисто культурных мы незаметно опять перешли к волшебным умениям сидов. Впрочем, это разделение важно для современного человека, а для раннего Средневековья и то, и другое воспринималось в естественном единстве.

Одним из странных умений сидов было искусство шума. В сказаниях часто появляется странная фигура речи: «Не было видно ничего, кроме шума». Это весьма характерный шум сидов, ставший впоследствии символом фей и эльфов.

Первый из организованных звуков – это звон колокольчиков, бубенцов, которые раздается за плечом смертного. Смех женщин-сид звучит неотличимо от звона металлического колокольчика. В память о своем визите сиды оставляют связку колокольчиков, серебряную ветвь со звенящими золотыми цветами, либо металлическое яблоко-бубенец («Исчезновение Кондлы Прекрасного»). В «Видении Фингена» сида Ротниам является в ореоле звуков, где кроме звона звучит также пение, крики и клекот птиц. Нередко сидов узнавали по звону цепочек, которыми были попарно скованы волшебные птицы.

Здесь, пожалуй, уместнее всего будет перейти к еще одному чудесному искусству сидов: искусству перевоплощения, трансформации, морока и обмана. Дело в том, что излюбленным объектом воплощения сидов были птицы – именно в пернатых превращались они, когда им было необходимо вступить в контакт с человеком, а истинное обличье раскрывать не хотелось. Видимо, как существам пограничным, им вообще изначально не было чуждо переходить из одного обличья в другое без всякой для себя выгоды, просто в силу родства стихий: неоднократно отмечалось, что они свободно чувствовали себя и на водной поверхности, и на небесной тверди. В «Разрушении Дома Да Дерга» есть прозрачный намек на близкородственность сидам разных сущностей: воин на морской волне сообщает королю, тоже дальнему потомку сидов, один из гейсов: «Запрещается убивать тебе птиц, ибо нет пред тобой из них никого, кто бы ни был близок тебе по отцу или матери». Морок сидов, обман, своеобразное «ментальное кино», устраиваемое для непосвященного зрителя, те образные ловушки, которые впоследствии накрепко связали сидов с понятием трикстера – знаменуют собою, увы, изменения в отношениях сидов с людьми. Строго говоря, они связаны с постепенным расхождением в пространстве, времени и смысле Племен Богини Дану и человечества.

Первый этап отношений между людьми и сидами можно охарактеризовать как время осознанных взаимоотношений. Человеку, живущему среди фантастических закономерностей горизонтали – Пути, Дебрей, Потока – то есть среди иных, чем он сам, сущностей, совершенно ему не подвластных и с ним не сходных, кажется абсолютно нормальным сосуществование с сидами – не менее, если так можно выразиться, «иных» чем птицы, звери или звезды. Сиды, еще не забывшие свое былое величие богов, демиургов острова, не брезговали возможностью вступить в контакт с человеком, чтобы помочь ему, а то и для демонстрации собственного превосходства. Внешний вид сидов сам говорил об их избранности и неординарности: некоторые из них (Бран из «Мабиногион») подпирали головой небо и переходили вброд море между Британией и Ирландией. Иногда они представали в эфемерном облике, идущими по воде, как по суше, иногда гордо взмывали под облака на полах своих плащей и реяли там, среди облаков (этим особо славился «гордый Мидир»). Но, видимо, из-за близости к людям, они, как правило, бывали весьма сходны с людьми, только гораздо красивей (красота женщин-сид вошла в поговорку, дожившую до поздних времен), да временами облик их становился лучезарным. Люди не испытывали перед сидами комплексов неполноценности, и без обиняков обращались к ним с просьбами. Так, Мидир осушал болота, устраивал плотины. Развлекая королей, придумал игру фидхелл, популярную до ХШ века. Мананнан шил прекрасные башмаки и золотил обувь, женщины-сиды вышивали людям одежду.

Сиды, несмотря на свою внешнюю неотразимость и исключительные способности, сами не прочь были породниться с людьми. Сида Маха в «Недуге уладов» выходит замуж за короля и рожает ему двух детей. Матерью Кухулина была Дехтире, особа королевской крови, а отец – по всей видимости сид, один из главных богов Племени Богини Дану, Луг Длинной руки. И лейстерцы и улады целиком вели свою родословную от сидов. Знаменитый Фин вел свою генеалогию от Нуаду Нехт (Белого) из сида Алмайн. Об этом вроде бы лично поведал Святому Патрику Оссиан, сын Фина. Не исключено, что особую драматичность и бурность отношениям между полами (имевшими на заре цивилизации достаточно прямолинейный характер) придало вмешательство сидов. Если брак между людьми, как правило, не представляет интереса для повествования сам по себе, если про него в сказании просто говорится, что «они стали спать вместе», то любовь с сидами всегда сопряжена с драмами, напряжением всех душевных сил, выбором и авантюрой. Такова ситуация в «Недуге уладов». В «Болезни Кухулина», герой, влюбленный в сиду, предает любимую земную женщину, обрекает всех троих на страдания, и в итоге представляет сиде возможность сделать благородный выбор. Не меньшие страсти разгораются в «Сватовстве к Этайн»(Ш) по вине прекрасной женщины и влюбленного в нее сида Мидира[90]. Именно в этом сказании мы видим, что отношения между сидами и людьми были обыденными: оскорбленный король, не опасаясь зловредного трикстерского колдовства, идет войной на сида и до основания срывает его холм. В более поздние времена стало считаться, что нанеся урон волшебному сиду, ты навлекаешь на себя гнев сидов.

Но этот тип взаимоотношений характерен для следующего, второго этапа. Его вполне можно охарактеризовать как время случайных встреч. В Ирландии очень органично приживается христианство, не вступая в оголтелую борьбу ни с филидами, ни, тем паче, с сидами. Тем не менее, вскоре филидические школы исчезают, а сиды, бывшие предметом изучения, повествования и постижения филидов, переходят на новое положение. Все чаще, будто между прочим, делается акцент на их демонической сущности, сущности нижнего мира (это при том, что традиционная кельтская космогония была горизонтальной!). Сами сиды изменяются – они реже появляются перед людьми, да и то случайно. Все чаще говорится об их умении внезапно исчезать, растворяться – значит, у них стала чаще появляться необходимость в этом. Сиды по-прежнему остаются очень красивыми существами, но они несколько уменьшаются в росте, о чем неоднократно сообщается в сказаниях. Они теперь надежно укрыты своим иным пространством, к ним еще можно попасть – так к ним попадает Бран, Кондла Прекрасный, сын Конда Ста битв, – но уже без приглашения, случайно. Такое путешествие уже расценивается как небольшой подвиг. Нередки случаи попадания во время сна в сид – но это уже не коридор ведущий в таинственный мир, а собственно потусторонний мир, правда, вопреки христианской божественной геометрии – потусторонний мир без хтонической бездны. Вообще, при некоторой благоговейной опаске, мир сидов окрашен положительно. Именно в связи с ним появляется понятие gwenwed белый мир, мир покоя, счастливый «тот свет». В мире сидов преобладают счастливые образы, светлые оттенки – одежды, туман, все окрашено в белый или серебряный цвета. Впрочем, усиление темы белизны, серебра, лучезарности – это усиление темы неразличимости, истончения. Действительно, все чаще ведется речь не собственно о сидах, а о Фет Фиата. Встречи с сидами – знак отмеченности на втором этапе. Известный бард Давид ап Гвиллим удостоился встречи с Гвином, сыном Нудда, святой Коллен, живший в VII веке, лично попал в сид и общался с его обитателями, о чем неустанно рассказывал, не боясь повредить своей карьере христианского святого. Гальфрид Монмунтский, известнейший хронист, неоднократно, по его признаниям, вступал в контакт с сидами. Второй этап – время неуклонного отдаления двух миров. Об этом недвусмысленно свидетельствует «Разрушение Дома Да Дерга», трагическая история падения устоев, разрушения традиций – история (пришедшая в конфликт с мифологией) толкает правителя на нарушение ряда гейсов, тем самым нарушается контакт с природой, с миропорядком. Традиционно организованное бытие кельтов обращается в хаос, естественно, что повергается в прах и связь с тонким, парадоксальным миром сидов – ведь, как мы помним, Племена Богини Дану и были держателями ныне поверженного миропорядка. Образы и сущности мира сидов как бы «захлопываются» перед человечеством, перестают быть не только проводниками, но и собственно объектами реального мира. И если в начале «Разрушения…» сиды появляются в одном из своих позитивных обличий – в виде птиц или воинов, скачущих по волнам, то в конце – в виде ужасных обличьем уродов, опасных колдунов (по иронии, в одном из этих страшилищ ряд исследователей узнает Мерлина/Мидира – самого красивого и обаятельного сида, всегда с особым рвением шедшего на помощь людям). Все это свидетельствует о начале третьего и последнего этапа в отношениях с сидами. Этапа, когда сыны Милля окончательно порывают связи с сидами. Мир человеков обужается, теряет парадоксальные резервы, присущие его пространству, времени и мышлению благодаря сидам. Начинается история с ее опытом прецедентов.

Человечество с грустью переживало утрату целого куска мира – именно этим настроением проникнута самая тонкая, самая драматичная, на мой взгляд, сага – «Воспитание в Домах Двух Чаш». Любимейший в ирландской литературе женский образ – прекрасная Этайн, сида, лучшая воспитанница Мананнана, переходит в мир людей, прибивается к церкви на окраине городка и предпочитает вечное упокоение на кладбище при церкви возвращению в блистательный, сокрытый, потусторонний мир сидов. Таков сюжет. Но нам важно другое: душераздирающая сцена прощания – неудержимого разъезжания по перпендикулярным осям пространства позднего Средневековья – Этайн и ее сородичей. Прощание происходит вслепую: Фет Фиата уже так силен, что ни Этайн с людьми, ни сиды не в состоянии увидеть друг друга. Мир людей уже настолько инаков, что сиды, вопреки своему умению, не могут рассеять туман хотя бы со своей стороны. Фет Фиата так силен, что под его покровом неумолимо разъезжаются времена сидов и людей. Этайн, попав к людям, не перестает дивиться странности их одеяний, архитектуры и обычаев. Это свидетельствует о том, что сиды и люди давно чужды друг другу, чужды до такой степени, что даже изредка не сверяют ход своих времен.

В последующих сказаниях отношения людей к сидам приобретают черты агрессивности. Таков тон повествования в «Смерти Муйрхертаха, сына Эрк». Все чаще сиды морочат голову доверчивым правителям, чтобы сбить их с пути добропорядочных христиан. Монахи обливают монархов святой водой и возвращают в лоно церкви, сиды исчезают, как тать. Это – идеологические трюки, человеческие домыслы. Думаю, что сиды, почувствовав безнадежность дальнейших контактов с человеком, достойно ушли в свое бесконечное пространство.

В дальнейшем интерпретация человеком образа сидов окончательно заходит в тупик: одна из ветвей толкования переходит в область фольклора, где сиды уменьшаются до крошечных размеров, становятся эльфами и феями, чья магия служит игрушечным целям. Другая дорога ведет в область черноты, трикстерства, морока. Сидами обильно удобряют почву мрачного европейского эзотеризма, они, окруженные ореолом отчуждения, обслуживают некую мрачную, непонятную человеку, забытую, хотя и вожделенную тайну. Фигуры их размываются, цвет меняется на красно-черный, потом на черный, потом на дымчатый, потом они окончательно сливаются с тьмой…

Единственный проблеск, мимолетная реабилитация сидов появляется в куртуазном материковом артуровском цикле – это фигура Мерлина. Черты сида в нем так точны, что трудно усомниться: скорее всего, это последняя попытка сидов вернуть человечеству возможность проницать в парадоксальный мир, расширять возможности собственной души, мысли. Как явствует из цикла, возможность эта, несмотря ни на что, остается открытой. Как известно, король Артур, ведомый по жизни мудростью и проницательностью Мерлина, и после смерти не был оставлен им. Он заснул и спит на Яблоневом острове (в «Яблоневой Эмайн» Мананнана?), унесенный туда своей сестрой, ученицей Мерлина. Он спит (и по традиции люди ждут его пробуждения), чтобы, проснувшись, объединить страну (по мнению историков никогда и не бывшую единой). Но, о политическом ли единстве речь? Артур, любимый ученик Мерлина, может восстать только для объединения страны по волшебным правилам сидов, чтобы вернуть миру объем, присущий «условному хронотопу» кельтских мифов, в котором человек смело мог преодолевать границы…

Видеоверсия сказания о короле Артуре заканчивается его гибелью и торжественными похоронами. Мерлина в ней и вовсе нет. Современная цивилизация не нуждается больше в спящем короле. Ей не важна идея парадоксального хронотопа, объединения в котором жаждали Средние века и Возрождение, стоящее к Средневековью гораздо ближе, чем мы думаем. Новое время создало защиту от морока кельтского хронотопа: «мифологический» ход сознания сменился «историческим», оттого время приняло окончательное направление линейности, а пространство, декретированное тремя возможными измерениями, было систематично поделено и внутри границ тщательно исследовано. Препарировано даже: в Париже, в Музее естественной истории, вывернутые наизнанку внутренности мартышек, сослуживших службу пытливому гению человечества, спилы костей, разложенные по ящичкам черепа – апофеоз детерминизма XIX века. Для развязки романа Умберто Эко «Маятник Фуко», для приговора самоуверенности человечества, заменившего Божественный промысел хитроумной механикой и пытливостью анатома, этот музей подходит ничуть не меньше, чем Консерваториум наук и ремесел…

Линейный, сегментированный мир, используемый как мастерская, дал человечеству не больше ответов на самые сущностные вопросы об основах бытия, чем дремучий, запутанный мир преданий. Современный мир балансирует на эсхатологической грани в состоянии невроза. Мир, включавший в себя странные грани духа и бытия, при всей своей бездоказательности, не имел в своей космогонии хтонической бездны: тему конца Света современные ученые, как ни бьются, обнаружить в нем не могут. Еще бы: ведь мир, таящий внутри себя такой гигантский потенциал саморазвертывания, не мыслится как конечный. Невозможно призывать забыть всю историю и вернуться назад в мифологию. Пусть дети выращиваются в пробирках, раз уж по-другому нельзя, пусть самолеты благополучно сажают свои многотонные тела. И так далее. Но давайте оставим в покое хотя бы Артура – пусть он спит до поры до времени. В конце концов, нам тоже свойственно погружаться в это состояние, и никто не может объяснить, куда утекает наше время и за счет чего пред нами разворачиваются безграничные пространства сновидения. Тема пограничья всегда волновала умы мыслителей Средневековья и Возрождения. Леонардо, например, посвятил границе стихий обширный научный труд. В нем он приходит к парадоксальному выводу относительно границы воды и воздуха: граница, отмечает Леонардо, имеет совершенно особые свойства, отличные от свойств стихий, но имеет в то же время черты обеих. Граница – особая стихия, несущая не охранительные функции, а функции проводника. Вот в чем разгадка, целительная для человека нового времени. Имея ее в виду, легче смириться с мыслью, что история и мифология – части одного мира, и грань между ними подвижна и проницаема, что пространство имеет дополнительные к трем измерениям свойства, достаточно оказаться на перекрестке стихий и времен; что время нелинейно; что потусторонний мир поджидает нас где-то в районе спальни. Или на перекрестке. Или на острове, как Брандана: он был святым, уважаемым человеком, его портрет до сих пор тиражируют на этикетках ирландского ликера.

Сиды, оставившие по себе волшебную память, – ни что иное, как странная, наделенная особыми свойствами прозрачная граница, проводимая в обе стороны. Просто этого никто уже не принимает всерьез.

Исходя из всего вышесказанного, этим летом единственному человеку, которому я могла довериться, человеку, отправлявшемуся на северные острова, на границу стихий, я вручила магический колокольчик.

Гела ГРИНЁВА.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.