26. Кто стрелял в вождя?

26. Кто стрелял в вождя?

Царя убили, но положение Советской власти становилось все более напряженным. На Верхней Волге вспыхнули восстания под руководством Савинкова. Их удалось раздавить, как и мятеж командарма Муравьева, но в других местах не клеилось. Казаки Краснова очищали от большевиков Дон. Деникин перешел в наступление на Кубань, раскатал плохо организованные красные полчища и взял Екатеринодар. Самарские учредиловцы двигались вдоль Волги, войска других «областных правительств» вместе с чехами продолжали отбивать у коммунистов города Урала, «зачищать» Транссибирскую железную дорогу. Возникали и новые очаги восстаний. По приглашению самозваного «рабочего правительства» паровозного машиниста Фунтикова англичане вошли в Закаспийскую область, по приглашению Бакинского Совета направили отряд в Баку.

Произошла и высадка частей Антанты в Архангельске. При приближении иностранной эскадры в городе подняли восстание белогвардейские подпольные организации. Большевистское руководство во главе со «свердловцем» Кедровым в панике бежало, не оказав сопротивления. Десант был небольшим – всего 9 батальонов англичан, французов и американцев. Но поднялись и местные крестьяне, создавая ополчение. Было сформировано Временное правительство Северной области во главе с Н. В. Чайковским. Свергать большевиков страны Антанты отнюдь не собирались. Командующий группировкой генерал Пуль откровенно заявил: «Союзники явились для защиты своих интересов, нарушенных появлением в Финляндии германцев». Плюс к этому все еще действовал прежний план создания «Восточного фронта» вместе с чехами. Плюс – прихватить под шумок что «плохо лежит». Скажем, в Закаспийской области и Баку англичан интересовали вовсе не большевики, а нефть. А на Севере части Антанты и поддержавшие их белогвардейцы продвигались только до тех пор, пока не встретили организованную оборону, после чего остановились.

Но коммунистическое руководство очень встревожилось. Чичерин вел переговоры с германским послом Гельферихом, предлагая немцам оккупировать Петроград, чтобы оттуда красные части можно было перебросить под Вологду. На такой шаг Германия не пошла. Ей не до того было – на Западном фронте кипели напряженнейшие сражения «Второй Марны». Но тайные переговоры продолжились в Берлине и завершились подписанием 27 августа дополнения к Брестскому договору. Немцы обещали свою поддержку, обещали даже очистить и отдать большевикам часть Псковщины и Белоруссии до Березины, а за это советское правительство под разными «благовидными» предлогами обязалось уплатить огромное количество золота, 245 тонн 564 килограмма. Впрочем, сделать это оно не могло. Каппелевцы и чехи с налета захватили Казань, и находившийся там золотой запас России тоже попал в их руки.

Неспокойно было и в тылу. Утром 30 августа в Петрограде был убит начальник здешней ЧК Моисей Соломонович Урицкий. Мрачный и страшный человек, вовсю производивший бессудные расстрелы и казнивший сотни мирных граждан. Рассчитался с ним Леонид Канегиссер. Еврей по национальности, бывший юнкер Михайловского артиллерийского училища, поэт-романтик, отомстивший за смерть своих русских друзей-юнкеров и их близких. Действовал отчаянно, подкараулил Урицкого возле здания ЧК, и, когда он приехал на службу, уложил его прямо в вестибюле. После чего попытался скрыться на велосипеде. За ним сразу ринулись в погоню, Канегиссер отстреливался, но его догнали, сбили с ног и скрутили. Из Москвы в Питер сразу же отправилась следственная бригада ВЧК во главе с Дзержинским.

А вечером прозвучали выстрелы и в столице, на заводе Михельсона… История с покушением на Ленина до сих пор остается очень темной и загадочной. И однозначного ответа, кто организовал теракт, даже кто был непосредственным исполнителем, еще не найдено. Так, уже многие исследователи обратили внимание на то, что весомых доказательств, уличающих Каплан, в материалах следствия… нет. А на вопрос о причастности к покушению партии эсеров нужно ответить вообще отрицательно.

Начнем с того, что Фанни Каплан (Фейга Ройдман) была тяжело больной женщиной. И к тому же… полуслепой. И к эсерам она никогда не принадлежала. Она родилась на Волыни, в семье «учителя еврейской общины» (видимо, раввина) – впоследствии отец с семерыми другими детьми эмигрировал в США. А Фанни, как и многие другие представители еврейской молодежи, в годы первой революции ударилась в терроризм. Вступила в организацию анархистов. Когда готовилось покушение на киевского генерал-губернатора Клейгельса, в комнате Каплан по неосторожности взорвалась бомба. Несколько соратников было убито, а сама она получила тяжелую контузию, была арестована и приговорена к пожизненной каторге.

Из-за контузии начались проблемы со зрением. Как сообщала ее подруга, «… Каплан ослепла 9 января, в четвертую годовщину Кровавого воскресенья… Она и прежде теряла зрение, но ненадолго, на два-три дня. На этот раз ее прозрение длилось почти три года. Тюремные врачи потерю зрения Фаней Каплан связывали с резкими головными болями, которыми она жестоко страдала на каторге». Была освобождена Февральской революцией, получила путевку в Евпаторию, в санаторий для пострадавших «политических». Потом устроилась работать в Симферополе на женских курсах. В материалах следствия указано и то, что зимой 1918 г. она якобы ездила в Харьков, где ей делали глазную операцию. Что было невозможно проверить, Харьков находился под немцами. И что вызывает сомнения. Вряд ли в революционном Харькове функционировали учреждения, вроде клиники Федорова, способные быстро и полноценно вернуть зрение. Да и слепота Каплан определялась вовсе не офтальмологическим диагнозом, а была связана с контузией и головными болями, то есть была вызвана мозговой травмой или перенесенным стрессом.

В Москву она прибыла за несколько месяцев до рокового дня (когда именно, почему-то нигде не упоминается, но, скорее всего, уехала с Украины в связи с немецкой оккупацией). Жила у подруг-каторжанок Анны Пигит и Веры Тарасовой-Бобровой. Из-за болезни нигде не работала. Очень стеснялась своего положения нахлебницы. И изображала, будто у нее есть какие-то дела. Брала портфель и уходила. Хотя подруги подметили, что портфель у нее пустой или с какими-нибудь ненужными бумагами, и что она без дела слоняется по Москве и сидит в скверах на лавках. А 30 августа она, вроде бы, собиралась ехать в больницу, ей опять стало хуже. Револьвера или другого оружия у нее никогда не замечали. И она, кажется, никогда в жизни не училась стрелять.

Вот и посудите, неужели опытные боевики-эсеры могли столь легкомысленно поручить такую важную акцию больной женщине, которая вполне может подвести? Да и где вообще гарантия, что полуслепая попадет? И в того, кого нужно? Каждый, кто хоть раз стрелял из боевого пистолета, думаю, согласится со мной, что из этого оружия и вполне здоровый человек поражает цель не всегда. Нужен и навык, и обязательно – твердая рука.

Перейдем к самому покушению. Все показания состоят из сплошных неувязок и противоречий. А иногда существуют и в нескольких вариантах. Ленин, закончив выступление, вышел с гранатного цеха завода. Стала вытекать и толпа присутствующих, создав пробку в единственных дверях. Рядом с Ильичом шла кастелянша соседней больницы Попова и пыталась выспросить наболевшее, почему опубликовано распоряжение не отбирать продукты, везущиеся из деревни, а заградотряды все равно отбирают. Он отвечал, что да, мол, еще есть злоупотребления, но с этим будет наведен порядок. И вот возникают два варианта показаний шофера Гиля. По одному из них: «Я увидел сбоку, с левой стороны от него (Ленина), в расстоянии не более трех шагов, протянувшуюся из-за нескольких человек женскую руку с браунингом, и были произведены три выстрела, после которых я бросился в ту сторону, откуда стреляли. Стрелявшая женщина бросила мне под ноги револьвер и скрылась в толпе… Поправлюсь, после первого выстрела я заметил женскую руку с браунингом». То есть, стреляли из толпы. По второму варианту, «она стояла с левой стороны машины, у переднего крыла, и целилась в грудь Владимира Ильича».

Показания явно подправлялись. Поскольку сперва следствие не располагало данными ни о количестве выстрелов, ни о марке револьвера. Пыталось выяснить, но в течение нескольких дней таких сведений добыть не получалось. А разглядеть, что это браунинг в сумерках, при накрапывающем дождике вряд ли было возможно. К тому же по показаниям других свидетелей, Гиль ждал Ленина, сидя в машине! И только после выстрелов стал вылезать. О чем он и сам проговорился – увидев Ильича, стал заводить мотор. А когда заводят мотор, по сторонам обычно не смотрят. Смотрят перед собой.

В это время поднялась суматоха. Выстрелы. Кастелянша Попова тоже была случайно ранена. Остальные бросились кто куда. Одни из-за выстрелов, другие из-за стихийной паники, третьи – чтобы их случайно не замели. Гиль проявил себя крайне бестолково. Выскочил из кабины, начал метаться по двору с наганом, так что его самого приняли за убийцу, потом закрывал Ленина собой и отгонял людей. Кстати, сам Ильич спросил в первую очередь: «Поймали его или нет?»

А Гиль настолько ошалел, что чуть не угробил вождя. Когда его посадили в машину, сопровождавшие рабочие указали ближайшую больницу, но шофер зацикленно твердил: «Нигде не останавливаюсь, еду прямо в Кремль!» И Ленин попросту истек бы кровью. Спас его рабочий И. В. Полуторный, случайно нашел в кармане бечевку и перетянул руку, из которой хлестала кровь. Словом, психология шокированного шофера – где взял, туда и доставить. И привез на квартиру. Где Ленин тоже долго лежал без оказания помощи: пока соображали, куда звонить (позвонили в Совнарком), пока Бонч-Бруевич, снявший трубку, начал принимать меры… Ну и что мог разглядеть и заметить Гиль, пребывавший в таком шоке?

А задерживает Каплан Сергей Батулин, помощник комиссара 5-й Московской дивизии. Вот что он показал: «Человека, стрелявшего в Ленина, я не видел. Я не растерялся и закричал: «Держите убийцу товарища Ленина!» и с этими криками выбежал на Серпуховку, по которой одиночным порядком и группами бежали в разных направлениях перепуганные выстрелами и общей сумятицей люди… Я увидел двух девушек, которые по моему глубокому убеждению, бежали по той же причине, что позади них бежал я и другие люди, и которых я отказался преследовать. В это время позади себя, около дерева, я увидел с портфелем и зонтиком в руках женщину, которая своим странным видом обратила мое внимание. Она имела вид человека, спасающегося от преследования, запуганного и затравленного. Я спросил эту женщину, зачем она сюда попала. На эти слова она ответила: «А зачем вам это нужно?» Тогда я, обыскав ее карманы и взяв ее портфель и зонтик, предложил идти со мной…»

В дороге С. Батулин, «чуя в ней лицо, покушавшееся на т. Ленина», пытается допросить ее. Она затравленно твердит на все вопросы примерно одно и то же: «А зачем вам это нужно знать?» В общем-то, вполне нормальная реакция для женщины, которую вдруг схватили на улице и куда-то тащат. Да и что касается «странного вида» – она стояла на улице, по которой вдруг с воплями понесся народ. Не лишне вспомнить и то, что Каплан была больной. Далее – «на Серпуховке кто-то из толпы в этой женщине узнал человека, стрелявшего в Ленина…» Простите, а что же еще крикнут из толпы о человеке, которого уже взяли и ведут? Точно так же кричали «убийца» и Гилю, и раненной Поповой и еще нескольким людям.

Так кто же все-таки опознает Каплан? В позднейших следственных документах указывается: «Ее сразу же опознал председатель заводского комитета Н. Я. Иванов». Но вот в чем незадача-то… Иванов автора выстрелов тоже не видел! Он оставался в зале, из-за затора в дверях не мог выйти сразу за Лениным, а когда во дворе начался сумбур, побежал к окну и выскочил. Ильич уже лежал, а люди уже разбегались. А Гиль именно Иванова не подпускал, наставив наган. В следственных материалах писалось, что Каплан была опознана «рядом рабочих», но нигде эти самые «рабочие» и их конкретные показания не упоминаются. А Бонч-Бруевич поясняет: «Товарищ Гиль был почти единственным свидетелем», опознавшим Фанни Каплан. И… опять нестыковка. Гиль никак не мог опознать ее, поскольку к моменту задержания уже уехал. А после задержания ни разу Каплан не видел! Очной ставки не проводилось! И вообще при опросах нескольких десятков свидетелей, присутствовавших на месте преступления, ни с одним не проводилось очной ставки и процедуры опознания Каплан!

Ее сперва доставили в военкомат Замоскворецкого района. Раздели догола и обыскали. Не найдя ничегошеньки подозрительного. И, судя по данным обыска, экипирована была Каплан явно не для теракта – при задержании у нее отбирают портфель и зонтик. Однако портфель того времени – это отнюдь не изящный дипломат, и свидетель Мамонов даже называет его «чемоданом». Да и зонт начала века представлял собой довольно громоздкую конструкцию. Вот и попробуйте, нагрузившись такими вещами и как-то манипулируя ими в руках, прицельно стрелять из пистолета. А потом ускользнуть через толпу и удирать. Почему-то поспешно избавившись от оружия, но с неуклюжим зонтом и «чемоданом»!

Зонт она, очевидно, носила из-за слабого зрения. В те времена зонты служили одновременно и тростью – а для молодой женщины это было предпочтительнее, чем ходить с палочкой. А «чемодан» был почти пуст. В нем обнаружили лишь чужой профсоюзный билет и железнодорожный билет до станции Томилино (никаких мероприятий по поискам на станции Томилино так и не было предпринято). Притащив Каплан в военкомат, задержавшие нашли председателя Московского ревтрибунала Дьяконова, который и произвел первый допрос (в присутствии толпы посторонних).

Что же касается свидетельских показаний, то в них фигурируют и другие кандидатуры на покушение – некий подозрительный гимназист, «человек в матросской фуражке». А бюллетень ЦИК за подписью Свердлова, выпущенный вечером 30 августа, сообщал: «Задержано несколько человек. Их личности выясняются». Вторым задержанным оказывается некто Протопопов, о котором больше вообще ничего не известно – его расстреляли даже раньше, чем Каплан, и больше нигде не упоминали, будто его и не было.

Петерс, оставшийся за начальника ВЧК, узнал о поимке Каплан лишь в 23 часа. Направил своих людей, и ее перевезли на Лубянку. Где последовали новые допросы. К ним подключились сам Петерс, наркомы Курский и Петровский, Козловский, Аванесов, Скрыпник, Кингисепп. И в том, что она стреляла в Ленина, подозреваемая, вроде бы, признается. Но первые протоколы подписывать отказывается. Потом появляется ее подпись, хотя сами протоколы выглядят, прямо скажем, не без странностей. На какие-то вопросы она отвечает подробно, излишне многословно, но отказывается отвечать о мелких технических деталях: сколько раз стреляла, из какого револьвера. Учтем, что и само следствие еще не знало ответов на эти вопросы, ведь револьвер таинственным образом исчез. В других же случаях часто бросается в глаза, что вопросы как бы подсказывают ответы на них. То есть подсказывают обвиняемой информацию, уже известную следователям, которую обязан был знать и стрелявший.

Какова цена подписям Каплан? Никто не знает, ее ли это подписи. И что могли подсунуть полуслепому человеку? И что мог наговорить больной человек после неожиданного ареста и многодневных не прекращающихся допросов? Петерс через несколько лет напишет, что убеждал ее покаяться и тем самым смягчить свою вину. «Она же или плакала, или ругалась зло, с ненавистью, решительно отказываясь давать какие-либо показания». А член коллегии Наркомюста Козловский отмечал, что она «держит себя растерянно, говорит несвязно» и производит впечатление «истерического человека». Очных же ставок было проведено всего три. С ее подругами Пигит, Радзиловской и Тарасовой, подтвердивших, что это – Фанни Каплан. И все. Что они еще могли подтвердить?

Но если относительно виновности Каплан имеются хотя бы ее «собственные признания», то с организацией теракта эсерами – полный ноль. Тут налицо грубая подтасовка. «Известия ВЦИК» от 1 сентября сообщают: «Из предварительного следствия выяснено, что арестованная, которая стреляла в товарища Ленина, состоит членом партии правых социалистов-революционеров черновской группы». Однако согласно протоколам допросов, она в этот день еще называла себя анархисткой. И лишь 2 сентября в протоколах появляется запись, что «она сторонница эсера Чернова, но в партии не состоит» (и об этом признании «Известия ВЦИК» не постеснялись сообщить вторично, как о величайшей победе следствия – уже 3 сентября). Немаловажно и то, что партия эсеров сразу заявила о своей непричастности к покушению. Что, по эсеровским правилам, лишало теракт всякого смысла. По законам эсеровских боевиков он должен был получать широкую огласку как исполнение приговора партии и тем самым оказать влияние на власть.

И сам Петерс признавал в воспоминаниях: «Долгое время история покушения на В. И. Ленина была довольно темной: известно было только, что стреляла в него Каплан… категорически отрицавшая связь с какой-либо организацией означенной партии» (т. е. эсеров). Никаких данных, кроме ее признаний не было, а заявление ЦК эсеров «будто бы подтверждало, что акт был чисто индивидуальным».

«Полновесные доказательства» появляются лишь… четыре года спустя – на показательном процессе эсеров в 1922 г. Они же фигурируют в качестве основных во всей последующей исторической и публицистической советской литературе. Но ведь уже доподлинно известно, что сам этот процесс был сфабрикован от начала до конца! Дело в том, что в ходе гражданской войны большевики пошли на тактическую хитрость, объявили амнистию антикоммунистической деятельности эсеров. Разгромить и добить партию после войны оказалось «не за что». Но большевики нашли лазейку, зацепившись за «терроризм», о котором, дескать, при амнистии речи не было. За рубежом провокатор Г. И. Семенов издал брошюру о деятельности «террористов», взяв на себя и покушение на Ленина, и Урицкого, и Володарского, после чего «раскаялся» и вернулся в Россию «с повинной».

И был разыгран «процесс эсеров», где давали показания Семенов и другие «раскаявшиеся боевики»: Л. В. Коноплева, И. С. Дашевский, П. Г. Ефимов, К. А. Усов, Ф. Ф. Федоров-Козлов, Ф. В. Зубков, П. Н. Пелевин и Ф. Е. Ставская. Настолько «раскаявшиеся», что на заседания Верховного Трибунала эти подсудимые приходили бесконвойно, из дома. И их услуги были вознаграждены – они, как и другие обвиняемые, получили смертный приговор, но «в связи с раскаянием» расстрел им заменили на «полное освобождение от всякого наказания». А «нераскаявшаяся» подсудимая Евгения Ратнер очень лихо вывела провокаторов на чистую воду – она в свое время видела Каплан на каторге и попросила их описать ее внешность. Ни один из гипотетических соратников по «эсеровской террористической организации» сделать этого не смог…

Но из факта невиновности Каплан (или пусть даже не невиновности, а всего лишь непричастности к покушению эсеровской партии) автоматически вытекает вопрос: а если не эсеры – то кто? Других-то сил, способных стоять за организацией теракта, на первый взгляд, не просматривается. Анархисты были уже разгромлены. А покушение силами каких-то офицерских организаций представляется нереальным – все они были очень слабыми практиками, обычно не выходили за пределы пустого прожектерства. К тому же они являлись отвратительными конспираторами и широко раззванивали о всех своих тайнах (в частности, о покушении на Ленина в Питере на Фонтанке). Поэтому об участии какой-то белоофицерской организации давно стало бы известно.

Однако, если задаться вопросом, обычным при расследовании любых уголовных дел – «кому выгодно», то на первый план выходит фигура… Свердлова! Нет, здесь я не буду касаться мистических доводов, изложенных в прошлой главе. Как я предупреждал, они бездоказательны. А здесь мы рассмотрим факты.

Свердлов стремительно, менее чем за год вознесся «из ничего» до «вождя № 2» в государстве. Нетрудно представить, как разыгрались амбиции 33-летнего человека! Да еще и какого человека – честолюбивого, хитрого, всегда рвущегося к лидерству. Сокрушив левых эсеров, он уничтожил оппозицию в Советах, сделавшись их полновластным хозяином. Но… роль самих Советов в однопартийном государстве быстро покатилась к нулю. И Свердлов не мог не понимать, что одновременно стала падать и его значимость. В условиях войны более ценными, более «незаменимыми» оказывались другие лидеры – Троцкий, Сталин. Они начинали обходить Якова Михайловича, могли и потеснить…

Постепенно отлаживались и структуры администрации, подчиненные не ВЦИК, а Совнаркому. Усиливались на местах партийные органы – не «свердловские», а «ленинские», их Яков Михайлович мог контролировать не прямо, а только исподволь, будучи главой Секретариата. Убийство решило бы все проблемы. И сделало «вождя № 2» «вождем № 1». Обратим внимание – Троцкий, Сталин и другие самые «боевые» члены ЦК в данный момент находились на фронтах. В Москве оставались только «теоретики» вроде Бухарина. Получается, что конкурировать со Свердловым в данный момент было некому.

Можно назвать и другие вероятные мотивы. Ленинская группировка большевиков в период прихода к власти воспользовалась поддержкой Германии. И в ситуации лета 1918 года снова пыталась искать помощи у Германии. Свердлов с Германией не был связан никогда, он контактировал с Америкой. То есть в случае смены власти, если бы в России оказалось правительство «без Ленина», открывалась возможность переориентироваться, договориться со странами Антанты (как рассчитывали, например, антигитлеровские путчисты в 1944 г.).

Наконец, ведь и Ленин был не дурак. Он не мог не видеть, как реальную власть все отчетливее подгребает под себя Яков Михайлович. С определенного момента он должен был насторожиться самовольством «правой руки». А обуздывать тех соратников, кто зарывался и начинал мнить о себе слишком много, Ильич умел – как было с Каменевым. Следовательно, надо было предпринять шаги первому. Пока их не предпринял вождь, пока не прозвучало его зафиксированных обвинений и критики. (Если же Ленин не был причастен к цареубийству, то нельзя исключать, что именно это самовольство стало первой «трещинкой» между ними).

Разумеется, организация Свердловым покушения – только версия. Прямых доказательств тут нет и быть не может. Но косвенные данные, ложащиеся в струю данной версии, имеются. И их хоть отбавляй.

Взять хотя бы то обстоятельство, что организация покушения была задачей не столь уж простой. Хотя пятницы в Москве считались «единым партийным днем», и митинги с 15-20-минутными выступлениями руководителей проводились по всему городу, но кто и где именно будет выступать, не афишировалось. Сам Ленин, как отмечено в его «Биографической хронике», узнал о маршруте лишь накануне, получив 29 августа путевки на Хлебную биржу и завод Михельсона. А секретари соответствующих райкомов, по воспоминаниям одного из них, Е. М. Ямпольской, были извещены только утром 30 августа.

Даже во время митинга шоферы имели четкую инструкцию не отвечать любопытствующим, кто выступает. Гиль утверждал: «Я всегда соблюдал строжайшее правило: никогда никому не говорить, кто приехал, откуда приехал и куда поедем дальше». Говорил: «Привез лектора, а кого – не знаю». Заметим и то, что у Ленина 30 августа было два выступления. Первое – на Хлебной бирже, где, кроме него, выступали Коллонтай и Ярославский. Соответственно, собрались вместе три шофера, охрана. Но выстрелы прозвучали на заводе Михельсона, куда Владимир Ильич был определен один.

А занимались распределением путевок Московский комитет партии, агитотдел ВЦИК и Секретариат ЦК – два последних органа подчинялись Свердлову. Причем сохранилась даже его личная записка Ленину от 29 августа: «Владимир Ильич! Прошу назначить заседание Совнаркома завтра не ранее 9 часов вечера. Завтра по всем районам крупные митинги по плану, о котором мы с Вами уславливались; предупредите всех совнаркомщиков, что в случае приглашения или назначения на митинги никто не имеет права отказываться. Митинги начинаются с 6 часов вечера». Никогда до того и после того Яков Михайлович таких записок вождю не писал…

30 августа, узнав о теракте в Петрограде, Бухарин во время обеда уговаривал Ленина не ездить на митинги. Уговаривала его и сестра Мария Ильинична. И он, по словам Крупской, согласился, «что может, и не поедет». Решение воздержаться от выездов в массы крупных руководителей принял и МК партии во главе с Загорским – секретарей райкомов, незадолго до того оповещенных о визитах вождей, повторно вызвали в МК и сообщили об отмене этих визитов. И тут активно вмешался Свердлов, выговаривая всем и каждому: «Что же, мы испугаемся всякой буржуазной сволочи? Прятаться начнем?» Заявил, что на своих митингах, в Лефортовском и Введенском районах, он непременно будет. И Ленин тоже склонился ехать. Неудобным показалось «пугаться» и «прятаться», когда другие выступать будут.

Неоднозначен и вопрос с охраной. Позже в коммунистической литературе было внедрено представление, будто вожди разъезжали вообще без телохранителей. Это не так. За Троцким, например, неотступно ходил увешанный оружием боец. Очень хорошо охраняли и Свердлова (иначе матросики его пришибли бы в марте), он сам организовывал и дрессировал свой охранный спецназ. Присутствует охранник и в нескольких эпизодах из жизни Ленина. А в воспоминаниях Малькова мы находим: «После ранения Ленина в ЦК был поставлен вопрос, чтобы при выезде из Кремля Ленина сопровождал не один, а два бойца из охраны… Владимир Ильич, еще не зная о принятом решении, в воскресенье поехал в сопровождении одного бойца. Часовой задержал его машину… Когда ему доложили, что выезжать с одним бойцом – значит нарушать решение ЦК, Владимир Ильич беспрекословно подчинился». Следовательно, хоть один боец должен был его сопровождать и прежде. Да еще в такой день как 30 августа, после убийства Урицкого! Но Гиль пишет: «Охраны ни с нами, ни в автомобиле не было никакой». А охрана советских лидеров напрямую подчинялись Свердлову…

Зато сразу после покушения он оказывается возле Ленина одним из первых. Крупская пишет, что когда она вошла в квартиру, «около вешалки стоял Свердлов, и вид у него был какой-то серьезный и решительный. Взглянув на него, я решила, что все кончено. «Как же теперь будет?» – обронила я. «У нас с Ильичем все сговорено», – ответил он. «Сговорено, значит, кончено», – подумала я». Надо же, какая психологически яркая сцена! У женщины ранили мужа, она растеряна, она думает о своем – как быть, что делать? Но и ее собеседник думает только о своем! О перехвате власти!

И, кстати, он явно соврал. Совершенно неправдоподобно, чтобы было «все сговорено», чтобы Ленин персонально с ним оговаривал «политическое завещание». Никаких следов этому нет. А если Владимир Ильич действительно занялся бы таковым «завещанием», он уж, конечно, позаботился бы сделать это более солидно, чем в разговоре с глазу на глаз.

По крайней мере, ознакомив кого-то еще. А никто из лидеров партии нигде не упоминает о таком «завещании». Сомнительно, чтобы вообще существовали подобные договоренности – Ленин и в 20-х, будучи больным, преемников себе не назначал. Ограничился собственными характеристиками ближайших соратников, а там, мол, сами решайте.

А уж тем более сомнительно, что в 1918 г. он стал бы назначать «наследником» Свердлова. Он был «№ 2», был «правой рукой», но не «головой». Был очень уж недавним выскочкой. С точки зрения духовной близости к вождю, стажа, прошлых заслуг имелись и другие весомые фигуры. А профессор Б. С. Вейсброд вспоминал: «Владимир Ильич,… попросив выйти других врачей, задал мне вопрос: «Вы коммунист?» Получив утвердительный ответ, он продолжал: «Скажите мне откровенно, скоро ли конец? Если да, то мне нужно кое с кем поговорить…» Вейсброд успокоил его, но Ленин взял с него слово, если дойдет до развязки, предупредить заранее. Как видим, отнюдь не все было «сговорено».

Но Свердлов никаких колебаний не проявлял, дополнительно консультироваться и переспрашивать у вождя не счел нужным. Новгородцева пишет, что «он казался еще тверже, еще решительнее и собраннее, чем всегда». И в этот же вечер под флагом гипотетической «сговоренности» поспешил занять рабочий кабинет Ленина. Сосредоточив в своих руках такую власть, каковую не концентрировал и сам Ильич – руководство Совнаркомом, ЦК партии и ВЦИК Советов! Захватил все бумаги, документы. Он и спал в этом кабинете, словно боялся, что ночью придет кто-то другой и займет…

А пользуясь обретенной властью, он сразу же подминает под себя весь ход следствия! Узнав, что Каплан сейчас привезут на Лубянку, он немедленно выезжает туда. Прихватив все того же Аванесова и еще двоих «своих» людей, наркома юстиции Курского и наркома внутренних дел Петровского. Руководителей двух правоохранительных структур – как бы в противовес ВЧК. Чтобы «проверить, как ведется расследование». Но «проверяющие» оказываются на Лубянке даже раньше Каплан, и первые ее допросы Свердлов поручает Курскому и Петровскому. Потом подключает и члена коллегии наркомата юстиции Козловского.

Кстати, а почему не было Дзержинского? Почему он оставался в Петрограде? Неужели расследование убийства второстепенного деятеля Урицкого (да ведь и стрелявший был сразу же пойман!) являлось важнее покушения на Ленина? Нет, Феликса Эдмундовича «придержали» там. Заверили, что в Москве и без него справятся и распорядились продолжать дела в Питере. Кто распорядился? Кто мог приказать начальнику ВЧК? Совнарком. Во главе со Свердловым. Получается, Дзержинского устранили от расследования. И оставили вне Москвы еще одного из «боевых» членов ЦК.

Зато 31 августа Свердлов вводит для участия в деле еще двоих сотрудников. Один – Виктор Кингисепп, член коллегии ВЧК, но при этом член ВЦИК, следователь по особым делам Верховного Ревтрибунала ВЦИК. Креатура полностью «свердловская». А в помощники ему выделяется… Янкель Юровский! Цареубийца, которого Яков Михайлович за успешное выполнение прошлого задания перевел в Москву и устроил следователем Ревтрибунала и ВЧК. Тут уж поневоле призадумаешься. Если Свердлов подключает столь доверенное лицо, допущенное к самым сокровенным его тайнам, одного этого хватило бы для подозрений, что дело нечисто.

И Каплан, которая у Петерса «отказывалась давать какие-либо показания», а у Козловского «говорила несвязно», как раз у свердловских следователей признает именно то, что требовалось. Очень непонятно выглядит и история с револьвером. Три дня его не было, и никто не знал, где он. 1 сентября «Известия ВЦИК» помещают объявление:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.