Лужков как наше все

Лужков как наше все

На неделе между 18 и 24 июня. – Лужкову разрешили остаться.

До конца следующей недели президент внесет кандидатуру товарища Лужкова в Мосгордуму, и Мосгордума его утвердит на очередной бессчетный срок столичным градоначальником. Политическая целесообразность поставлена выше личных антипатий; во время совместной поездки в Куркино Путин под телекамеры потрепал самолюбие московского вождя: дескать, рано вам думать о смене работы, сначала нужно доделать недоделанные дела, обманутых дольщиков восстановить в имущественных правах, уравновесить интересы москвичей с интересами застройщиков. Утвердить утвердим, но не потому что хороший, а потому что коней на переправе не меняют. Совсем не так утверждали Шаймиева: того просили задержаться, не уходить; тут другой, унизительный случай. Тем не менее Лужков, возглавивший Москву пятнадцать лет назад, останется. Пойдет на брежневский рекорд. И, вполне возможно, его перекроет. Что это будет значить для города? А примерно то же, что значили брежневские восемнадцать лет для страны.

Леонид Ильич был не худший правитель. Поначалу даже реформаторски настроенный, во всяком случае, раннему Косыгину не мешавший. Жизнелюбие было в нем сильней идеологии; он позволял соратникам жить хорошо, не стремился гнобить народ за воровство и втягивал семейное окружение в пространство роскоши, из которого в ГУЛАГ уже не тянет.

Потом Леонид Ильич стал замыкать систему на себя: не то чтобы отбирал полномочия у других правителей, но как-то так незаметно обустроил свою Россию, что без Брежнева система власти была уже решительно невозможна. Почти бескровно сложился миролюбивый клан сопрано.

В какой-то момент и этого стало уже мало; геронтократия решила потянуть страну за собой, в теплый, уютный, номенклатурно обитый бархатом гроб. Начался Афганистан; саморазложение системы на крейсерских скоростях двигалось к неизбежному финалу, полному распаду. В ноябре 1982-го из этой системы, как затычку из бочки, Провидение вынуло дорогого Леонида Ильича; через девять лет после его смерти советская империя окончательно распалась. Потому что действительно держалась на его честном слове. И больше уже ни на чем.

Что же до Лужкова, то он был невероятно хорош в свое первое московское правление. Связанный политическими узами с демократами первой волны, внутренне принадлежавший к советской торгово-закупочной среде (слово «мафия» слишком затаскано, чтобы его употреблять публично), он быстро справился с хаосом городской экономики, договорился со всеми, от депутатов до бандитов, и быстро потянул одеяло на себя. Питеру не досталось ничего; Москва заманила почти все крупные деньги, находившиеся тогда в обороте; город задышал.

Во второе свое правление Лужков почистил Москву от налета бомжовой грязи; затеял массовое строительство; взял город на семейный подряд. Не в том смысле, что лакомые кусочки бизнеса постепенно переходили в управление одной первостатейной дамы (которую не именуем, поскольку ее любимое дело – судебно защищать свои честь и достоинство), а в том, что заверстал экономику города в единый центростремительный клан. В сердцевине которого расположился сам. Хотите жить и действовать в столице – договаривайтесь с этим кланом; не хотите – езжайте на все четыре стороны. В деревню, в глушь, в Саратов. Во второе свое правление Лужков достиг предела своей некомпетентности, то есть был вполне терпим, но уже слегка излишен.

Затем ему помстилось, что он может шагнуть и выше. Стать премьером. Обратать не только город, но и целую страну. В это поверили многие; бизнес ставит на победителя – и в 1999-м поставил на союз Примакова–Лужкова–Шаймиева. Но просчитался. «Отечество» слилось с «Единством» и стало «Единой Россией», а понурый Лужков отправился в Москву на новый срок. Тут уже ему ничего не оставалось, как достроить систему семейного правления, докрутить ее до стадии полной непроницаемости и неисправимости. Так, чтобы любой следующий правитель, придя на княжение, либо столкнулся с немедленным системным ступором, с неуправляемостью городской среды, либо подчинился ее внутренним законам и по плечи врос в неизменяемый лужковский мир.

В такой ситуации посылать на Москву кремлевского сменщика, да еще перед выборами, да еще в ситуации шаткой преемственности и ненадежности любых схем передачи верховной власти – все равно что совать голову в политическую петлю. Естественно, приходится плюнуть – и оставить все как есть.

А как все есть? Все есть так, что некогда разнородный, разностильный, вольный и расхлябанный город все заметнее приобретает черты своего несменяемого градоначальника. Обочинный, мещанский вкус торжествует в башенной архитектурке; хитроватая улыбка пошляка проступает в очертаниях третьего кольца, с его просторными въездами и горлышкообразными выездами (мол, попадаешь к нам – не выберешься); представления начальника советской овощебазы о правильном миропорядке торжествуют в отношениях между городскими службами и рядовыми гражданами: не подмажешь – не поедешь… Первопрестольная Москва становится фантастической Диканькой; городской голова давно уже уподобился Пузатому Пацюку. Где его сметана и галушки?..

С точки зрения обывательской (а какая точка зрения еще имеет право на существование применительно к городской жизни?) переназначение Лужкова равносильно приговору. Взятки на всех бюрократических уровнях, беспощадная наглость строительных рейдеров, коммунистическое неуважение к собственности, если она не освящена клановыми интересами городской власти и приближенных к ней бизнесменов, – вот что будет нарастать год от года.

Я выглядываю в окно и вижу по соседству, в Сивцевом Вражке, практически за МИДом, две машины, которые еще месяц назад были новенькими. Покатый «крайслер» и полноприводный джип. Они принадлежали семьям, которые отказались выметаться в Митино на том лишь основании, что место под их домом полюбилось прикормленным строительным компаниям. Ночью пришли ребята, бросили бутылки с зажигательной смесью и растворились в темноте. Это – московские нравы. Кто родоночальник этих нравов? Нужно ли уточнять? Разумеется, Лужков не хотел бы, чтобы в центре его столицы летали бутылки с зажигательной смесью, как Брежнев не хотел начала Афганской войны; но Брежнев желал, чтобы военно-промышленный комплекс его поддерживал, а Лужков столь же страстно хочет, чтобы прикормленные компании распоряжались центром по своему усмотрению. Тогда они не будут особо лезть на Ходынское поле, облюбованное некой первопрестольной дамой. Усмотрение же этих компаний – именно таково. Огненный мир марранов.

«Чем будут для нас следующие годы с ним? По крайней мере, это будет понятный, предсказуемый путь. Здесь не будет метаний, шатаний, безвластия, – говорит в интервью „Огоньку“ первый вице-президент Ассоциации строителей России и добавляет: – А что Военторг? Кто решил, что это интересное здание?.. Старые здания, отжившие свой век, как старые ботинки, должны уходить на свалку. Это иллюзия, что мы должны сохранять исторический облик города. В чем он выражается? В узких улицах? В отсутствии парковки?.. Давайте обяжем строителей строить на месте снесенных домов здания с элементами архитектуры и исторической среды. …Не держитесь за старье. Купите новый автомобиль, квартиру, ботинки. И ваша жизнь станет лучше».

Какая точная формула! Элементы исторической среды. То есть значки отсутствующей истории посреди новодела. Это жизнеощущение вчерашнего нищего, внезапно дорвавшегося до больших денег. Готового открыто нарушать чужие имущественные права ради соблюдения своих прав – и прав тех, кому позволено считаться своими. Это и есть лужковская строительная философия; г-н строитель выразил ее с гениальной прямотой, невозможной в цивилизованном мире. Забавно, что эта философия прикрывается отсылками именно к европейскому опыту, неизвестно на кого рассчитанными (неужто интервьюируемый всерьез полагает, что его читатели не видели Лондона, Цюриха, Парижа и проч.?). Однако ж и поздняя брежневская система любила отсылать нас к хельсинкским соглашениям, к принципам прав человека, к собственной конституции. Чем все это кончилось? А тем и кончилось.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.