Глава 4 КАТАСТРОФИЧЕСКИЕ МИФЫ — ЗАЧЕМ И ОТКУДА?

Глава 4

КАТАСТРОФИЧЕСКИЕ МИФЫ — ЗАЧЕМ И ОТКУДА?

Сеять уныние — великий грех. Пессимизм — способ жить, не получая от жизни никакого удовольствия.

А. Горянин

Какой-то остроумный японец как дважды два доказал, что в Японии жить невозможно. Логично: 87 % территории японских островов приходится на горы. Вокруг — громадный Тихий океан, территория активного вулканизма, подвижки земной коры. Извержения вулканов, перепады погоды, цунами, нищие почвы, почти полное отсутствие полезных ископаемых. Если даже жизнь возможна, то уж никак не цивилизация.

Точно так же можно «доказать», что и в России невозможно жить.

А что?! Климат совершенно ужасный, невероятные расстояния, холод, бедные почвы (по крайней мере, в Великороссии и в Сибири). Доказывает же Паршин, что у нас невозможно произвести никакой конкурентоспособный товар? И вообще — как возможна жизнь в стране, где зима длиться больше всех остальных времен года?!

Если разумная жизнь тут и возможна, то разве что охотников и оленеводов.

Смех смехом, но примерно в этом нас часто пытаются убедить.

Вот только за 8 апреля 2005 года по радио сообщается со ссылкой на официальные источники: мол, физическое и особенно психическое здоровье детей в России стремительно ухудшается. Причина: усложнение школьных программ.

А по другой программе, буквально через полчаса, рассказывают: мол, дети в России вовсю превращаются в дебилов: школьные программы упрощаются до полной идиотии.

Я понимаю, что эти две программы готовили и выпускали разные коллективы. Они не связаны между собой, и потому смысл сказанного в них вовсе не обязательно совпадает.

Но обывателю-то каково? Что он должен думать: что дети в России свихиваются от напряжения или что они превращаются в дебилов?

Как это работает?

Начало сентября 2004 года. Знакомлюсь с новой группой студентов: общаемся перед началом нового лекционного курса. Разумеется, рано или поздно мелькает классическое «нищая Россия», «только у нас может быть», «нигде больше такого нет» и прочая мифология. Спрашиваю:

— С чего вы взяли, что Россия — нищая?

Часть просто пожимает плечами, ухмыляется — мол, тут и брать нечего, все ясно. Другие начинают «аргументировать», рассказывая что-то из газет или передавая байки агентства «одна баба сказала».

— Значит, нищая… Посмотрите в окно. Что там видно?

Сквозь плохо вымытое казенное окно видна площадь, на ней бабульки торгуют овощами и трое черноусых, смуглых — фруктами. Бригада монголоидных, но явно не китайцев, тащит кабель. На заднем плане — жилой микрорайон, пятиэтажки-девятиэтажки, подъемные краны что-то тянут над домами, по недостроенному зданию лазают крошечные человеческие фигурки.

— Ничего не видите?

Недоуменные лица:

— А что?

— Кто продает фрукты на улице?

— Вроде азербайджанцы…

— А кабель тащат?

— Киргизы.

В этот момент десятник киргизов с широкой славянской ряшкой кричит так, что слышно в аудитории:

— Отар! Тю на тоби! Мотай сюды! Ты куды, бисов сын, ключи девав?! Як же я буду…

Аудитория разражается хохотом.

— Как видите, в Красноярске работают не только киргизы. Скажите, в бедные страны въезжают временные рабочие?

— А кто вам сказал, что это временные?! — возмущается одна девица. — Приедут и поселятся тут!

— Ага! — подхватывает другая. — В нашем доме уже три семьи! Скоро русских уже не останется!

Пока я пропускаю мимо ушей этот наивный расизм, мне пока важно другое.

— Значит, к нам едут жить насовсем? Скажите — в бедные страны едут жить? Переезжают? Из богатых стран часто переезжают в бедные?

Взоры студентов опять обращаются на площадь. Недоумение на лицах.

• Да, действительно, что-то тут становится «не так»…

— Из богатых стран в бедные никто не поедет, — веско уточняет парень в больших очках, с оттопыренными ушами, — это невыгодно. Рабочие съезжаются туда, где платят больше, чем на родине. Причем настолько больше, чтобы это становилось выгодно, ехать за тридевять земель…

Народ опять уставился на площадь. Кабель протащили, всовывают его в колодец, бранятся на трех языках.

— Значит, эти люди приехали работать или торговать оттуда, где получат меньше, и туда, где получат больше? Дома у них беднее, чем у нас? Так?

Группа потерянно молчит.

— Пойдем дальше… Что еще вы видите в окно? Да не молчите! Что у нас вон там, за дорогой?

— Ну, дома стоят… Ну, магазины… Ну, видим стройку…

— Стройку… Скажите, строительство — дело дешевое? Легкое?

— Очень трудное и очень дорогое.

— Бедные люди строят квартиры? Дома?

— Конечно, нет… — ребята расплываются в улыбках.

— Вы видите только маленький кусочек города… Крохотный! Один процент… Даже часть процента. А сколько строек? Кто умеет считать?

— Вроде пять… — пожимает плечами парень в очках.

— Я вижу шесть, — сухо уточняет высокая сухопарая девица, — вон еще краны торчат.

— То есть прямо перед нами ведется стройка жилья, которое в сумме стоит сотни миллионов рублей… Так? Так, спрашиваю? Или не так?

Группа ошарашенно кивает. Куда деваться, если стройка перед глазами.

— И так же точно строят по всему городу. Верно?

Студенты уже давно поняли, о чем я… Но то, к чему я клоню, очень уж им непривычно, идет вразрез с установившимися мнениями. На лицах — работа мысли: ищут аргументы «против».

— Это все за счет нефти…

— Вы не говорили, за счет чего, вы говорили про нищету. Так нищая мы страна, или нет?

Новый приступ работы мысли…

• Как бы придумать еще что-нибудь…

— А зато у нас депопуляция! — Все тот же парень в очках и с оттопыренными ушами.

— Ага! — Разглаживаются лица. — Нас с каждым годом все меньше и меньше. Вымираем!

— А на наше место приходят ваши любимые китайцы! — ликует девица с кукольным, старательно «сделанным» личиком, торжествующе тыкает пальцем на площадь.

Я не спрашиваю, каким образом киргизы под началом хохла вдруг превратились в китайцев. Не уточняю даже, с каких пор они «мои любимые».

Мне страшно. Все оказалось еще глобальнее и страшнее, чем я думал, еще хуже… По лицам студентов ясно видно — они наконец-то доказали сами себе, что привычная картина верна: что Россия — страна если и не нищая, то все равно ее богатство — «неправильное», впрок не пойдет, потому как «страна дураков», все равно все будет плохо и «не так», и родиться в России всем нам ужасно не повезло. Даю повеселиться, проораться…

— Ребята… Вы уже говорили, но давайте еще раз: почему сегодня нет Маши и Тани?

— А их и не будет! В декрет ушли.

Группа с удовольствием рассказывает мне, когда рожать Тане и Маше, какие у них мужья, кого ждут…

— Так-так… Здесь сидят десять молодых женщин… У кого есть дети?

Взметнулись две руки.

— У двоих. Еще две скоро родят. Четверо из двенадцати. При том, что вам всего-то лет по двадцать одному — двадцать два. Это наводит на размышление?

По лицам видно, что наводит, еще как наводит!

— Всего здесь сидит семнадцать человек. Кто из вас — единственный в семье?

Поднялось три руки.

— Кто из семьи с двумя детьми?

Поднимаются одиннадцать рук.

— Значит, три человека — из семей, где трое и больше?

— Нас у отца пятеро, — произносит спокойный парень с задней парты (до сих пор он в разговоре не участвовал) и уточняет: — В двух семьях.

— Спасибо… Считать умеете? Ну и посчитайте, вымирает ли та часть русского народа, к которой принадлежит ваша группа. Я не шучу! Возьмите ручки и посчитайте! Ну?! Считайте!

— Можно и устно… Не вымирает.

— И у вашего поколения в группе куча детей. Уже!

— Так то образованный слой… Из обеспеченных…

— Скажите… Вот вам лично сегодня сколько встретилось беременных женщин на улице? По дороге в институт?

Я тыкаю пальцем в ту девицу с кукольным личиком (чем-то она мне не нравится). Стоит теплый сентябрь, женщины ходят в легких платьицах, и выполнить мое задание не трудно.

— Не считала…

— Но много? Или мало? На первый взгляд?

— Четыре или пять, — уточняет ее соседка.

— А я встретил чуть ли не десяток — и беременных, и с детьми…

Группа вспоминает, сколько кто встретил беременных, и окончательно обалдевает.

Неужели Россия — богатая страна, и неужели народ в ней не вымирает?! Какие невероятные новости! Как удивительно! До чего это странно и непривычно!

Самое удивительное, что многие все равно не примут реальности, если она расходится с их привычными представлениями.

• Ну очень им дорога вера в убожество России, в ее страшную историю, плохую культуру, негодную жизнь и неизбежный скверный конец.

И я задаю последний вопрос:

— Ребята… Как вы думаете, зависит наше будущее от того, во что мы верим?

— Ясное дело, зависит…

С этим согласны все, все кивают.

— Тогда ответьте: что может ждать народ, который считает самого себя глупым и неумелым, свою страну — страной дураков, свою историю — нагромождением нелепостей? Что может ждать такой народ, независимо от природных ли богатств, умений ли, талантов самого народа? Что?

— Ну что… Вымрет, конечно.

— А если и не вымрет, все равно государственность не удержит…

— Или найдет себе хозяина, пусть хозяин его всему научит…

— Очень хорошо! Ребята, вы сейчас назвали большую часть теорий, с которыми носятся очень многие ученые и даже государственные деятели. Еще вопрос: что ждет государство, государственные деятели которого так считают?

Лица расплываются в улыбках: всем ясно, что ожидает такое государство. Наконец одна девушка решается:

— Как они придумают, так и будет…

— Отлично! А теперь такой вопрос: как надо думать о себе, чтобы стать умным, сильным и богатым?

На лицах опять цветут улыбки. Для всех очевидно:

— Надо считать себя сильным… богатым…здоровым…

— Нужно позитивное мышление!

— Нужно думать, что сделать для процветания!

Тот же спокойный парень с задней парты:

— Нужно правильно оценить свои возможности и развивать все хорошее.

— Приятно слышать умные слова…

Откуда?!

Почему же катастрофические мифы у нас пустили такие глубокие корни? Эти опаснейшие мифы? Мифы, которые буквально выбивают из рук любой инструмент, не дают сделать никакого осмысленного дела? Мифы, которые убивают?

Читатель вправе не согласиться со мной, но похожее, началось после переворота Петра I. И связано это с одной особенностью православной исторической психологии.

…В первый век своего существования христианская церковь видела мир как арену столкновения добрых и злых сил. Не было в мире ничего, что не было бы или праведным, или грешным. Любое решение императоров, любое явление в природе было или хорошим, святым, или плохим, грешным. Животные, даже минералы, звезды, народы и отдельные люди жестко разделялись на «положительных» и «отрицательных», святых и грешных.

В XIII веке католики признали существование рая, ада и чистилища — особого места, где души проходят искупление мелких, не «смертных» грехов, и попадают потом все же в рай. В западном христианстве появилось представление о нейтральном — о личностях, явлениях и поступках, которые не грешны и не праведны. И пока не затрагивалась сфера грешного и святого, западное общество могло изменяться, не ставя под сомнение свои важнейшие ценности. Научившись у арабов делать бумагу и создавая горнорудную промышленность, западные христиане и не грешили, и не приближались к святости.

Восточное христианство продолжало жить в мире, где не было ничего нейтрального — такого, что не было бы ни грешным, ни праведным. Византийские ученые состоялись как невероятнейшие моралисты. Они тратили массу времени на объяснения того, как блаженны птицы, которые склевывают в садах насекомых, как они полезны для человека, и вообще, как хорошо, что они есть. Для них важны были не только, а часто и не столько факты, сколько их религиозно-морализаторское истолкование.

Русь и в XIII, и в XVII веках в представлении русских оставалась святой землей, в которой все было абсолютно священно и праведно. Любая мелочь, включая обычай класть поясные поклоны, спать после обеда или сидеть именно на лавке, а не на стуле, была священным обычаем; отступиться от него значило в какой-то степени отступиться и от христианства. Естественно, в эти священные установки нельзя было вносить никаких изменений. Начать иначе пахать землю или ковать металл значило не просто отойти от заветов предков, но и усомниться в благодатности Святой Руси.

А все остальные страны, и восточные, и западные, рассматривались как грешные, отпавшие от истинной веры. Даже в конце XVII века прикосновение к «инородцу» опоганивало; входить к нему в дом и есть его пищу было нельзя с религиозной точки зрения. Немцы оставались теми, кто используется, но у кого почти не учатся. А русское общество бешено сопротивлялось всяким попыткам его хоть немного изменить.

В такой системе ценностей невозможно учиться постепенно, вводя изменение за изменением. Для того чтобы учиться у Европы, нужно было все «перевернуть»: объявить плохое хорошим и хорошее плохим, грешное праведным, а всегда бывшее праведным — как раз грешным.

Петр это и сделал — перевернул систему ценностей. Святую Русь он объявил отсталой и дикой, несовершенной и грубой. Грешные западные страны, населенные чуть ли не бесами, объявил цивилизованными и просвещенными, источником знания и культуры. В такой перевернутой системе ценностей само собой получалось, что грешная, ничтожная Русь просто обязана перенимать мудрость у праведного ученого Запада.

Теперь как раз немецкая одежда повседневна на обритых дворянах, на свадьбе же бородатых шутов одевают в русскую народную одежду, а в гимназиях XVIII века русскую одежду будут заставлять надевать лентяев и двоечников. В НАКАЗАНИЕ — как столетием раньше надевали немецкую.

Петр I и не думал отменять противопоставление Россия — Запад; он только поменял знаки на противоположные. То что было со знаком плюс, стало восприниматься со знаком минус, и наоборот.

Более того….

Петр женится на Екатерине, крестным отцом которой при перекрещивании в православие был его сын Алексей (потому она и стала Алексеевной). И получилось, что женится-то он не только на публичной девке, но еще и на своей духовной внучке…

Петр I присвоил себе титул «отец отечества», а в религиозной традиции «отцом» может быть только духовное лицо. «Отцом отечества» — только глава всей Русской православной церкви.

Петр I допускал называть себя богом и Христом, к нему постоянно относили слова из Священного Писания и церковных песнопений, которые относимы вообще-то только к Христу. Так Феофан Прокопович приветствовал Петра, явившегося на пирушку: «Се Жених грядет во полунощи», а после Полтавской битвы 21 декабря 1709 года Петра встречали словами церковного пения, обращенного к Христу в Вербное воскресенье: «Благословен грядый во имя Господне, осанна в вышних, Бог Господь и явися нам…»

Восставших стрельцов пытали и казнили с такой истинно сатанинской жестокостью, что невольно возникали некоторые вопросы… А кто же это с таким упоением, чуть ли не с сатанинским хохотом, истребляет православных, откровенно наслаждаясь их мукой?!

А священников из восставших стрелецких полков вешали на специальной виселице в виде креста, и вешал их палач, одетый священником.

Петр I основал Всешутейный и Всепьянейший собор, который мог восприниматься только как кощунственное и притом публичное глумление над церковью и церковной службой.

Доходило до удивительных совпадений, о случайности которых я предоставляю судить читателю…

Пришествие Антихриста ожидалось в 1666 году, а когда оно не исполнилось, стали считать 1666 не от рождения Христа, а от его воскресения, то есть в 1699 году. За несколько дней до наступления этого года, 25 августа 1698 года (следует помнить, что год начинался 1 сентября) Петр вернулся из своего заграничного путешествия. Вернулся и начал бороться с русской национальной одеждой, с бородами, перенес празднование Нового года на 1 января (как в неправедных западных странах).

Получалось, что Петр прекрасно вписывался в образ Антихриста, и ничего не имел против этого образа. Разве Петр не знал, как воспринимаются эти его действия? Не мог он этого не знать.

Своими поступками Петр провозглашал, что он Антихрист, так же верно, как если бы он это о себе заявлял! Понимал ли он, у кого, по представлениям его подданных, изо рта и носа исходит дым, когда с дымящейся трубкой шествовал по улицам Москвы? Если бы Петр шел по улицам Москвы и громко кричал: «Я Антихрист!» — и тогда эффект был бы не больше.

Да и сами офицеры и солдаты — в мундирах иноземного образца, с бритыми физиономиями… Ведь бесов на иконах изображали обритыми и в немецких сюртуках и кафтанах!

У современника Петра, даже предельно лояльного к царю, династии Романовых и к Российской империи, не мог не возникать вопрос: кого же мы защищаем и за кого в бой идем… А сами мы, получается, кто?! Защитник и слуга отечества оказывался, мягко говоря, в довольно сложном и весьма неясном положении.

Эта неопределенность сохранялась и в более поздние времена. И для широких слоев дворянства, и для русской интеллигенции. Мы — служилый слой, честные слуги государства. С другой — в самом этом государстве мы легко видим нечто сатанинское. Так чему служим, православные?!

С одной стороны, мы, русские европейцы — патриоты. Мы любим свою страну естественной сыновней любовью. Но считаем себя не частью народа, а чем-то отдельным и стоящим выше народа: интеллигенцией. Мы видим свою задачу в том, чтобы цивилизовать народ, приблизить к себе… Все замечательно и благородно, аж в носу пощипывает от умиления. Только получается, мы народ одновременно любим и презираем. Хотим ему служить и отрицаем его коренные духовные ценности.

На века стало хорошим тоном ругать эту «дикую» Россию, грубую и бородатую, не умеющую правильно жить. Стало чем-то нормальным находить в ней самые невероятные недостатки (даже и те, которых нет). Ведь «все знают» и «очевидно», что Россия отсталая и дикая, надо только показать — в чем именно на этот раз.

А теперь давайте оговоримся: возможно, все в православной культуре не так уж и страшно. Мне довелось писать о том, как весь XVII век шли заимствования. Первые Романовы организовывали новые производства, заводили «полки нового строя» и, нанимая немецких и шотландских инженеров и офицеров, ставили их над русскими рабочими и солдатами — просто потому, что они владели знаниями, которых у русских еще не было. Многие реформы, приписанные Петру, на самом деле проводились еще его отцом, а кое-что и дедом{44}.

Мне близка гипотеза Лотмана — Успенского{45} о неизбежности «переворачивания» бытия в православных культурах. Опыт истории говорит, что история православных стран полна невероятных разрывов, катастроф, резких необъяснимых поворотов. Как будто все подтверждается.

Но, во-первых, не надо считать никакую гипотезу, то есть предположение, некой истиной в последней инстанции! В науке не бывает таких истин.

Любая, даже самая замечательная теория — только умозрительная схема, инструмент понимания. Ни одна теория не охватывает и никогда не охватит ВСЕЙ действительности.

При всей логичности сказанного Ю. М. Лотманом и Б. А. Успенским есть множество свидетельств совершенно другого… Например того, что в московитской культуре в XVII веке размывались традиционные границы «грешного» и «праведного», возникал устойчивый пласт «нейтрального». Порукой тому — непрестанно идущие реформы трех поколений Романовых, от Михаила Федоровича до Федора Алексеевича и Софьи.

Возможно, и во времена Петра можно было действовать совсем иначе, а не только в режиме катастрофы.

Во-вторых, и в главных: нам-то организовывать новые катастрофы совершенно необязательно. Гнуснопамятная «перестройка» состоялась как очередное «переворачивание»: СССР превратился в «империю зла», а Запад — в землю обетованную, где реки текут млеком и медом.

Такой был тогда принят миф… И 57 % россиян голосовали за Ельцина.

Но в любой момент мы можем принять другой миф!

• СВОИ МИФЫ МЫ ДЕЛАЕМ САМИ!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.