ШИРАХ

ШИРАХ

Замечательнее всего в нем то,

Что он не только наш вождь и великий герой,

Но честный, твердый и простой человек,

В котором кроются корни нашего мира,

И его душа касается звезд,

И всё же он остается человеком,

Таким же, как ты и я.

Я пыталась, но так и не смогла перевести это в рифму: слишком сильным оказалось сопротивление. Все пожилые люди Германии, прошедшие гитлерюгенд, помнят это стихотворение Бальдура фон Шираха: они знали его как дважды два. Каждое утро и вечер, перед тем как сесть за стол, они произносили написанную им же рифмованную молитву:

Фюрер, мой фюрер, данный мне Господом!

Спаси и сохрани мою жизнь на годы вперед.

Ты спас Германию из пучины бедствий.

Благодарю тебя за хлеб насущный.

Не покидай меня, останься со мной навсегда.

Фюрер, мой фюрер, моя вера, мой свет,

Хайль, мой фюрер.

Ширах написал несметное количество стихотворений, песен, гимнов и т. д. Человек, считавший себя ценителем и знатоком великой немецкой поэзии, энергично и плодотворно заполнял духовный мир немецкой молодежи собственными опусами, вытесняя ими образы и рифмы Гейне и Гете, из которого позаимствовал только вот это: «Молодых должна вести молодость».

Бальдур фон Ширах действительно был самым молодым из высших руководителей рейха: он родился в 1907 году. А это было важным обстоятельством, поскольку Гитлер всегда усиленно объяснялся в любви к своей молодежи, подчеркнуто уничижая собственное «прогнившее до мозга костей» поколение.

Останься Ширах только фюрером гитлерюгенда, преступность его деяний была бы подвергнута еще большему сомнению, чем это было сделано в Нюрнберге. Человечество только сейчас учится по-настоящему соблюдать и защищать права самых бесправных своих граждан – детей, поскольку это в природе родителей: считать себя правителями в собственных семьях. Так и государство – любое государство само желает воспитывать свою молодежь. А посторонние – не лезьте, говорит оно, у нас свои условия, свои традиции, свой взгляд на то, что для нее лучше.

Гитлерюгенд отнюдь не свалился с неба на головы немецкой молодежи. Он стал развитием очень немецких традиций, немецкого, «тевтонского» склада ума и чисто немецких молодежных движений – «вандерфогель» и прочих, о которых многие теперь предпочитают не вспоминать как раз из-за их перевоплощения под руководством НСДАП в уродливую форму в виде нацистского молодежного союза. Даже знаменитые американские хиппи в основной своей массе не ведали, откуда прилетели к ним вольнолюбивые, «нонконформистские» ветры, выманивая из каменных джунглей и роскошных апартаментов – на природу и свободу.

Движение «вандерфогель» (бродяги, перелетные птицы – Е. С. ), или «бродяжничество» родилось вместе с двадцатым веком в Берлине и нескольких других стремительно растущих в ту пору немецких городах. Оно сразу стало образом жизни, воплощенным протестом молодых романтических и думающих немцев, не пожелавших грудью встретить снежный ком катящихся на них условностей буржуазного общества, а предпочитавших уклониться. Эти юноши и девушки уходили из городов на вольные просторы и шли – каждый своим шагом. У «бродяг» не существовало ни сословных различий, ни подчинения в какой-либо форме, ни запретов или ограничений, ни шкалы ценностей, разве что кроме высшей оценки – «хороший товарищ». Но у них не было цели. Так что шли они, по сути, в никуда. Тогда, в начале двадцатого века, это был сугубо немецкий феномен, краем задевший Австрию и Швейцарию и чуждый остальной Европе.

Однако как ни старались «бродяги» остаться на живописной обочине общегерманского пути, но пришлось и им взять строевой шаг. После Первой мировой войны «бродяжничество» начало быстро приобретать националистическую и антисемитскую окраску. Любопытно, что в союзы молодежи «Бюнде» (преемники «вандерфогель») входили националисты всех мастей, кроме конкретных национал-социалистов, группировавшихся вокруг молодой НСДАП, а также коммунистов и евреев, поскольку эти три группы после войны искали собственные пути, и несколько аморфная структура таких союзов их не могла устроить. Тем не менее в 1932 году в них входило около миллиона молодых католиков и полтора миллиона протестантов. Их эмблемой была рельефная фигура оратора на фоне озаряющего ее пламени. Отсюда понятно, что юные «бюндовцы» были отнюдь не чужды политики; они участвовали в митингах и уличных драках, как с нацистами, так и с коммунистами.

Позже, в Нюрнберге, Ширах назовет себя «жертвой бойскаутского движения». Он и в самом деле с десяти лет состоял в разных юношеских организациях: сначала в «Лиге немецкой молодежи», потом в патриотической «Кнаппеншафт» и вместе со своими товарищами с восхищением слушал приезжавших в Веймар, где тогда жила его семья, националистических ораторов: Розенберга, Заукеля, Штрейхера. Последний и посоветовал ему поближе ознакомиться с литературой определенного толка, например, «Международным еврейством» Генри Форда и сочинениями Хьюстона Чемберлена. Шестнадцатилетним Ширах впервые услышал Гитлера, побеседовал с Гессом – оба были большими театралами, а отец Шираха возглавлял тогда Веймарский национальный театр – и прочитал «Майн кампф». В том же году он вступил в НСДАП и уехал в Мюнхен, город, где, по выражению Гитлера, «билось сердце партии». Семнадцатилетний студент Мюнхенского университета очень быстро сумел стать в своей среде признанным лидером.

Любопытно, что этот «патетический толстяк», как величал его Геббельс, довольно быстро адаптировался и к «взрослой» партийной среде. И сам Гитлер, и Гесс, и остальные отнеслись к нему поначалу благожелательно – все, за исключением Геббельса, который долго не мог ему простить – смешно сказать – того, что Шираха в свое время приняли в «кружок почитателей» поэта Стефана Георге, а им, Геббельсом, пренебрегли. Хотя тем, кто в молодости сам пережил подобное, это не покажется смешным, как не показалось и Эльзе Гесс (жене Рудольфа Гесса), – но не из-за собственного опыта, а из-за того огорчения, которое молодой женщине доставляли постоянные внутренние личные дрязги между соратниками ее мужа – дрязги, которые буквально разъедали неокрепшую партию. Рудольф Гесс через три с половиной десятка лет, в тюрьме Шпандау, весело вспоминал, как его жене удалось примирить «мятущуюся душу Йозефа с упитанной личностью Бальдура», который тоже сидел тогда в Шпандау. Гесс рассказал Шираху, что Эльза всего лишь как-то раз, словно бы мимоходом, заметила Геббельсу, что у него с Ширахом и в самом деле какой-то «антагонизм»: Ширах просто «не понимает», сказала она, как может «столько времени драть глотку на площадях» человек, способный написать «и ты уснешь, как этот сад в объятьях снежности моей»?! Геббельс тогда на это фыркнул. Однако издевательский тон в отношении молодежного лидера с тех пор заметно сбавил. Но и много лет спустя, даже в тюрьме, Ширах, уже повзрослевший и умудренный опытом, так и не понял, что же в его словах Геббельс нашел приятного для себя.

Впрочем, и помимо Геббельса недоброжелателей у Шираха очень быстро появилось предостаточно. Особенно товарищам по партии не нравились два его качества: аристократическая заносчивость и склонность, прямо-таки талант к ярким, но рискованным театральным эффектам. Этому последнему скорее завидовали. Например, в 1936 году, уже будучи имперским руководителем молодежи рейха, он на съезде партии поверг всех присутствующих, и Гитлера в том числе, в шок, заявив с трибуны: «Есть на свете одна вещь, мой фюрер, которая сильнее вас! – И выдержав напряженную паузу, закончил: – Эта вещь – любовь к вам немецкой молодежи».

Единственный, кто обычно вступался за Шираха перед коллегами, был Роберт Лей. Во-первых, говорил Лей, это счастье, что над молодежью поставлен не солдафон и тупица, а человек, понимающий в искусстве; во-вторых, Ширах не столько рассчитывает, сколько сам «увлекается». Гитлер с Леем соглашался, однако порой Ширах своей «увлекаемостью» и этих двоих ставил в тупик. Так однажды он (с трибуны) произнес буквально следующее: «Годы молодости дарят молодым многие часы разнообразного счастья. Но только с вами, мой фюрер, немецкая молодежь способна познать в этой жизни подлинное наслаждение».

Геббельс все же недаром называл Шираха «любителем тупых афоризмов». «Понимающий в искусстве» Ширах создал своего рода новый жанр, я бы назвала его «маршовка» – производное от слов «марш» и «речевка». Дети ходили строем, чеканя шаг и вколачивая в свои головы такие, к примеру, слова:

Адольф Гитлер, ты лучший из людей.

Ты наш бог и спаситель.

Ты сила, ведущая в бой.

Ты наша воля и мужество.

Твоим именем клянутся герои.

Слава тем, кто падет за тебя…

И в таком духе, до трех десятков строк.

Что же касается афоризмов, то вот несколько, на разные случаи жизни:

«Юность не признает властей, только вождей».

«Там, где прошел один, не осталось и следа, но каждый увидит, где прошла тысяча».

«Интеллигенты хотят преимуществ для себя; правдивые знают только обязанности».

«Мы ценим то, что доставляет трудности».

«Вену нельзя завоевать штыками, только музыкой».

И так далее, до бесконечности. Стоит чуть копнуть любой из довоенных годов жизни Шираха, сразу так и посыплются афоризмы.

«Завоевание» Вены, впрочем, состоится у него позже. Что же касается «довоенного» Шираха, то меня заинтересовал вопрос, а был ли у этого молодого еще человека, воспитанного в интеллигентной, артистической среде, такой период или хотя бы момент, когда он ощутил бы удушье от своих обязанностей, от своего словоблудия; когда бы ему, привыкшему к звукам скрипки, начали резать слух трубы, горны и топанье колонн… Или же это он сказал и про себя (печальный афоризм): «С плаца в балет не возвращаются».

Я нашла все же одну строчку, в письме жене Генриетте (дочери личного фотографа фюрера Гофмана). В 1938 году Ширах пишет: «…После съезда скажусь больным и позову своих докторов: Рембо, Рильке, Гельдерлина…»

Таким образом, он, видимо, иногда «подлечивался». Чтобы затем снова приступить к делу.

В 1938 году гитлерюгенд насчитывал 720 тысяч человек. Это была своего рода империя, или «молодежное государство», как называл ее сам молодежный вождь. Он считал и прямо говорил Гитлеру, что молодежное движение должно быть независимым. Вопрос – от чего? Добиваясь независимости от государства, Ширах вел колонны молодых прямиком в СС.

Конечно, идеальный эсэсовец, в понимании Шираха и людей его круга, был далек от провозглашенного таковым реального «мясника» Эйке, при всей храбрости последнего. Идеальный эсэсовец виделся Шираху рыцарем, заседающим за круглым столом, побеждающим в бою, а затем пирующим в окружении валькирий. Шираха, как и Риббентропа, Гиммлер никогда не допускал ни в один концентрационный лагерь. Гиммлер считал, что этим двоим, в силу сфер их деятельности, следует оставить некоторую «безмятежность духа», на определенное время по крайней мере. Находясь на посту лидера гитлерюгенда Ширах еще сохранял своего рода «девственность», которая помогала ему поддерживать в себе самом и в своих подчиненных романтический наивный энтузиазм. Тем не менее дело подготовки лучшей части молодежи в качестве будущих кадров СС он делал, и, как считал Гиммлер, делал хорошо.

Каким образом?

Первым и самым важным условием было то, что каждый день, час, едва ли не минута подростка были строго регламентированы. До четырнадцати лет, то есть того возраста, когда подросток становился полноправным членом гитлерюгенда, он еще имел свободное, не находящееся под контролем время, мог сам выбирать себе занятия по вкусу (многочисленные кружки, спортивные секции, своя пресса и т. д.) и большую часть жизни проводил в учебе и игре. А с четырнадцати лет ситуация менялась: начиналась школа испытаний (спорт, походы) по принципу «мы ценим то, что доставляет трудности», а главное – мысли и чувства молодого человека должны были быть всегда заполнены тем, что на данный момент или период выбирал для него вождь: например, ненавистью к евреям, – проводится «неделя ненависти к евреям»; или братской солидарностью с молодежью Австрии – «Да здравствует неделя солидарности!» Все смотрят фильмы о Судетах – все сочувствуют притесняемым судетским немцам; трехдневка усиленного сочувствия. Приказано сочувствовать, нужно выполнять. И подростки этому учились – со-чувствовать и просто чувствовать – все вместе, по приказу.

Второе важное условие – перманентное состояние энтузиазма. Его поддерживали отнюдь не вколачиванием в головы каких-то идей. Ширах при активной помощи со стороны нацистского государства сумел сделать жизнь молодых чрезвычайно насыщенной и интересной. Родители четырнадцати-шестнадцатилетних подростков, познавшие на себе всю глубину равнодушия к себе донацистского государства, сами активно включались в жизнь своих детей, и, таким образом, в семьях часто царила та же атмосфера повышенного, энергичного интереса к жизни. Огромную роль играли праздники. Их было множество, взрослых и детских. О праздниках нацистской Германии нужно рассказывать отдельно (как и обо всей организации и структуре молодежного движения); скажу только, что государство не жалело на праздники средств, а организаторы – способностей, сил и времени.

Допустим всё так, скажет читатель, но почему полные энтузиазма, эмоций, энергично-радостные юные арийцы из своих ярких шумных колонн должны были логично перестроиться в черные эсэсовские ряды?

Совсем не обязательно! Они могли встать в любые ряды, лишь бы их вели куда-нибудь, лишь бы впереди стоял знающий «взрослую» цель вожак. Именно в этот момент подростку, «обдумывающему житье», называли цель и указывали направление – двигаться к господству над миром. (Хотя, возможно, цель формулировали ему и раньше, то есть бросали, и не раз, нужное зерно, но ведь почва должна созреть.) С этих пор никаких больше «месячников ненависти» и «трехдневок сочувствия»! Никаких кружков и пикников! И командир больше не понесет твой рюкзак, если в походе ты устанешь! И в драке с евреем ты не отобьешь себе кулаков… Потому что теперь ты мужчина и тебе дадут оружие!

«Мы рождены для того, чтобы умереть за Германию!» – теперь это готовность номер один.

Замечу, что именно немцы рождения середины двадцатых, те, конечно, что остались в живых, труднее всех входили потом в послевоенное демократическое общество; поколение же, родившееся в тридцатые годы, адаптировалось в новой жизни гораздо легче. Вот конкретный пример: люди одной профессии, оба после войны работали инженерами-механиками: Герберт Бауэр 1927 года рождения и Мартин Хагерт – 1931-го, при этом сын Вильгельма Хагерта, начальника 2-го отдела (пропаганда) министерства Геббельса. Разница в возрасте между ними, в четыре года, была бы несущественной в любой другой стране, но в той Германии четырнадцатилетний Герберт в 1941 году успел узнать, во имя чего стоит жить. Пройдя затем долгий жизненный путь (теперь этот человек уже умер, перед смертью дав разрешение на публикацию своего личного архива), он продолжал сожалеть о той Германии, явившей миру «высоты арийского духа». – «Геноцид, подавление свобод, да-да, соглашаюсь я с вами, – писал он в 1984 году.– Я не антисемит: Господь всем уделил на земле место… Но вы не понимаете главного: в мои шестнадцать и в мои восемнадцать, в 45-м, когда падали бомбы и приходилось голодать, я был в миллионы раз счастливей, чем потом мой восемнадцатилетний сын, и теперь мой восемнадцатилетний внук. В их жизни нет того, чем питается и от чего подрастает душа – великой идеи. А у меня она есть».

Заметьте, он говорит об этом в настоящем времени. Что же касается Хагерта, то с ним я встретилась вот каким образом. Этот человек писал в одной из провинциальных западногерманских газет по поводу самоубийства приятеля, бывшего его старше на пять лет: «Он часто говорил мне, что похоронил себя вместе с великим рейхом. Непостижимый человек! Как мог он забыть все лишения последних двух лет войны и не ценить обретенного годами труда комфорта? У него всё было прекрасно: удобный дом, любящая семья…»

В одной из книг, написанной Ширахом, есть такие слова: «Молодежь не преследует собственных интересов, всё, что она делает, она делает для благосостояния нации. <…> Ничего для себя, всё для Германии. <…> Гитлерюгенд – это философски образованное сообщество… его члены это солдаты идеи».

И эти «солдаты идеи» в полной мере успели доказать всю правильность сделанного на них расчета. «Мы рождены для того, чтобы умереть за Германию» – этот «героический афоризм» Шираха часть из мальчишек реализовала в 1944 году. Танковая дивизия «Гитлерюгенд» почти вся полегла в ожесточенных боях у Кайенны.

К началу войны энтузиазм самого фюрера молодежи несколько поугас. Война ломала многие из его планов, например, она перечеркнула его любимую программу «Верность и красота» – по воспитанию идеальной арийки. Да и вообще, он как-то «потускнел», почти перестал выступать публично, часто раздражался, жаловался, что его никто не понимает, и все больше своих обязанностей стал перекладывать на своего заместителя (и будущего преемника) Артура Аксмана. Когда началась война, Шираху было бы стыдно не подать примера, и он стал проситься на фронт, однако Гитлер отпустил его только в сорок третьем. Ширах прослужил полгода, дослужился до звания лейтенанта, но Гитлер вызвал его в Берлин и велел, оставаясь на бессменном посту фюрера молодежи рейха, приступить к выполнению обязанностей гауляйтера и губернатора Вены.

Ширахи всей семьей (у них было уже четверо детей) переехали в Вену и с комфортом обосновались в губернаторском дворце.

Привычная с детства удобная обстановка, приятный круг общения, насыщенная культурная среда быстро вернули тридцатишестилетнему Шираху душевное равновесие, с которым он больше не желал расставаться. Потому, видимо, совершенно сознательно он стремился оставаться на посту губернатора Вены лишь в качестве администратора, технического исполнителя таких акций, как например, депортация в рейх 10—14-летних советских детей, – их предполагалось использовать в качестве дешевой рабочей силы.

Заукель и сам Ширах в Нюрнберге доказывали, что эта акция была задумана как исключительно гуманная, «спасительная» для детей: русские дети, лишившиеся родителей, на оккупированных территориях бродяжничали, нищенствовали, голодали, болели и гибли. Заукель нарисовал перед судьями сюрреалистическую картину, как по разоренным просторам России бродят толпы маленьких оборванцев-беспризорников, которых добрые эсэсовцы ловят с целью накормить и переодеть, а затем отправить к другим добрым немцам, в великий рейх. (Читая иные показания подсудимых в Нюрнберге, приходится стискивать зубы.) Заукелю были заданы вопросы, всем ли пойманным детям сохраняли жизнь, как сортировались русские дети перед депортацией в рейх и на какие виды работ их направляли по прибытии. Приведу ответ только на первый вопрос следователя, о «сохранении жизни»:

Заукель. Нет, не всем детям, насколько я знаю. Мне говорили, что среди них было много партизан. Они собирали и передавали взрослым сведения о войсках.

Следователь. Таких детей вешали, как и взрослых партизан?

Заукель. Я не знаю. Кажется… мне говорили, что их не вешали.

Следователь. Вы сказали, что детям, собиравшим сведения, не сохраняли жизнь. Что же с ними делали?

Заукель. Этот вопрос не входил в мою компетенцию…

Детей, заподозренных в сборе сведений о войсках, не вешали – «добрые эсэсовцы» их расстреливали. В Нюрнберге был доказан факт, с какого самого раннего возраста расстреливали детей. Белорусский мальчик на обочине дороги, по которой шла колонна бронетехники, собирал в сумку какую-то траву. Эсэсовец, вытряхнул сумку и подсчитал листья подорожников и одуванчиков: их число совпало с количеством прошедшими по дороге «тигров» и самоходок. Ребенка застрелили. Ему было шесть лет; он еще не умел считать.

Ширах не отвечал ни за сортировку, ни за распределение детей по видам работ. В 1943 году он участвовал в программе по созданию «детских поселений», своего рода резерваций на оккупированных территориях, где дети должны были жить, приучаясь к сельскохозяйственному труду. В этой программе Ширах, по сути, отвечал только за выбор места для таких поселений, поскольку уже имел опыт по размещению эвакуированных немецких детей в местах безопасных с точки зрения бомбежек. Ширах и Розенберг хорошо знали карты местности оккупированных областей и имели сведения о планах боевых операций. Конечно, советское наступление развивалось столь стремительно, что часто ломало все планы немецкого командования, однако… Когда в 1943 году две такие «резервации» в Харьковской области были захвачены партизанами, Ширах с негодованием сообщил венцам, что «партизаны разрушили гуманные планы по спасению детей» и часть этих детей во время боя погибла. Жена Шираха Генриетта позже вспоминала, что, прочитав статью мужа в венской газете, не смогла удержаться и возразила ему, предположив, что, возможно, русские партизаны, воевавшие в этих местах, были отцами малышей, согнанных в поселение, и они просто стремились забрать своих детей.

Еще Ширах участвовал в программе по доставке в рейх детей с целью их профессионального обучения. Всего до лета 1944 года было привезено около четырех тысяч мальчиков в возрасте от 10-ти до 14 лет… Однако, как сетовал Ширах, и этой программе не суждено было осуществиться. На сей раз помешало наступление Советской Армии, взламывающей фронты и «гуманные планы», целью которых, по расчетам эсэсовских теоретиков, было – «в минимальные сроки ослабить биологический потенциал Советской России» [14].

А еще в Вену привезли группу детей из Сербии, использовали их в качестве прислуги.

Нюрнбергский трибунал не нашел в действиях Шираха по отношению к иностранным детям состава преступления. Но если, по словам адвоката Шираха, его подзащитный «не желал зла» славянским детям, то подобного не удалось доказать по отношению к другой категории граждан, которых не ввозили, а напротив, вывозили, выгоняли за пределы рейха.

Гитлер еще в октябре 1940 года требовал «отмыть веселую Вену от негерманских элементов», «очистить» ее от евреев, а затем – и от чехов. Когда Ширах занял пост губернатора Вены, «чистка» не только шла полным ходом, но и никаких сомнений, куда идут эшелоны с еврейскими семьями, уже ни у кого не возникало. Во всяком случае – у главного «администратора», каковым предпочитал назвать себя Ширах. Ежемесячные доклады Гейдриха и Кальтенбруннера, которые они делали гауляйтеру и губернатору Вены, были представлены на суде в качестве доказательств, и Ширах вынужден был признать: да, он знал, что «окончательное решение еврейского вопроса» предписывает ему как главному администратору энергично заниматься проведением этого решения в жизнь. Точнее, в смерть.

Ширах выполнял приказ, как он говорит, «стиснув зубы». Доклады СД подтверждают, что губернатор он был скверный, пассивный (не проявлял инициатив), чересчур мягкий. Гитлера он тоже начал раздражать. Особенно после того, как Генриетта фон Ширах – напомню, она была дочерью старинного приятеля и личного фотографа Гитлера Гофмана, и он знал ее еще девочкой, – как-то раз пожаловалась фюреру, что ей не дают спать жуткие сцены с еврейскими женщинами, которых били и травили собаками, загоняя в армейские грузовики. Кстати, ее подруга Ева Браун пыталась отговорить Генриетту заводить подобный разговор с Гитлером, но та не послушалась и получила в ответ презрительную реплику о том, что «подобная бабья сентиментальность» вызывает у него лишь «чувство брезгливости».

А после того как Ширах разрешил в Вене выставку запрещенных в рейхе художников, нечто подобное Гитлер высказал и ему. Помогла только защита Лея, попросившего Гитлера проявить снисходительность к чете Ширахов, которым в Вене «так трудно живется». «Черт с ними, пусть живут!» – бросил на это Гитлер и приказал Гиммлеру, собиравшемуся арестовать губернатора и отдать под суд Народного трибунала, оставить чету в покое.

Опальный губернатор продолжать служить, «стиснув зубы». Однако довольно членораздельно, к примеру, потребовал в отместку за убийство в Чехословакии Гейдриха, начать «ковровые», как бы сейчас сказали, бомбардировки главных культурных центров Великобритании. Поскольку именно англичане подталкивали чехов к сопротивлению немецкой оккупации, то они и должны были заплатить за смерть Гейдриха. А чем? Тем, что Ширах, по его словам, ценил превыше всего – своим культурным наследием.

Бальдур фон Ширах знал за собой свои подлинные грехи. И был удивлен тем, что не получил в Нюрнберге петлю, а отделался двадцатью годами заключения. Ещё до объявления приговора, не надеясь на снисхождение, он сказал следующее:

«Моя вина в том, что я воспитывал молодежь для человека, совершившего множество преступлений; я несу ответственность за молодежь, взращенную на антисемитизме при антисемитских законах. Я также беру на себя ответственность за всех насильственно угнанных с оккупированных восточных территорий от сорока до пятидесяти тысяч детей в возрасте от 10-ти до 14 лет и их доставку в Германию для отбытия повинности в трудовых лагерях вооруженных сил».

Так он сформулировал свою вину. Но в ожидании смертного приговора, возможно, он ощущал ее глубже?

Впрочем, если и так, то это был единственный момент истины, позже, в тюрьме Шпандау, совершенно скрытый под многослойными философскими рассуждениями, идеалистическими мечтаниями и однообразными воспоминаниями, которые остались в его тюремных письмах, записках и дневниках.

«Мы не осознавали тогда, как нам повезло, – писал жене Ширах в 1948 году. – Теперь все уничтожено… Но та прекрасная реальность всё равно с нами, пусть в прошлом она остается неизменной. И хотя она никогда не вернется, но огромная удача, бывшая с нами, останется нашей судьбой».

В том же 1948-м он получил от Генриетты довольно безжалостное письмо, в котором она сообщала о своем желании с ним развестись:

«Спрашивал ли ты себя когда-нибудь, как нам удается выжить? Было ли хоть раз так, что ты, сидя в своей камере, вместо изучения философии, латыни, французского, вместо сочинения стихов и размышлений о том, как исправить наше положение в истории, как ты это называешь, действительно посмотрел в глаза реальности и поинтересовался, откуда возьмется еда для твоей жены и твоих детей?

Ты изолировал себя от всего и от всех, ты витаешь в облаках, как было почти всегда со дня нашей свадьбы. По прошествии лет я лучше чем когда-либо осознала, что твои идеалистические идеи и мечты все дальше и дальше уносят тебя от меня и детей.

Помнишь тот день 1943 года, когда я приехала в Бергхоф после посещения моих друзей в Амстердаме и принесла журнал «Лайф», который купила на обратном пути, возвращаясь через Лиссабон? Я показала его Гитлеру, он, как ты знаешь, почти никогда не видел заграничных публикаций. Указала ему на статью в журнале о войне и ее бесчеловечности. Ты помнишь, что случилось? Гитлер буквально взорвался. Он сказал мне: «Вы обязаны научиться ненавидеть, все вы! Вы чересчур сентиментальны». Я видела, что мое присутствие раздражает фюрера, и, когда уже собралась уходить, Мартин Борман, желая успокоить Гитлера, поставил пластинку. Я была уже на лестнице, когда услышала звуки вагнеровской «Гибели богов». И внезапно я поняла, что те, чье общество я только что покинула, и ты среди них, обречены.

Позже, когда ты пришел ко мне, я рассказала о своем предчувствии и о том, что я думаю. Ты назвал меня дурочкой, не понимающей, что сегодняшний мир – это мир мужчин, сильных мужчин. Что ж… я всегда была дурой. Я никогда ничего не понимала.

Потом, когда Германия рушилась вокруг нас, я ожидала, что ты попросишь меня принять яд вместе с тобой, как сделал Геббельс со своей семьей и детьми. Наш лучший друг, Колин Росс, сказал: «Я совершил ошибку и теперь должен отвечать за последствия». Потом он выкопал себе могилу в нашем саду в Урфельде и застрелился в гостиной.

Я похоронила его сама, завернув в брезент его любимой палатки. Тогда я готова была встретить смерть вместе с тобой. Но ты сказал: «Я не могу совершить самоубийство. Сначала мне нужно прояснить мое место в истории и значение моей работы».

Сумел ли он это сделать, хотя бы – для себя самого? Вряд ли – его жена считала, что он никогда не умел смотреть в глаза реальности.

«Ты приказываешь, наш фюрер, – мы повинуемся» – первая заповедь гитлерюгенда. Думая о Ширахе, я задаю себе вопрос: двадцать лет вколачивая эти шесть слов в головы юных, не забил ли он их намертво и в свою собственную?!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.