НАВЯЗЫВАНИЕ ЧУВСТВА ВИНЫ

НАВЯЗЫВАНИЕ ЧУВСТВА ВИНЫ

Есть только один способ понять романы Кафки. Читать их, как читают романы. Вместо того чтобы искать в образе К. портрет автора, а в словах К. — таинственное зашифрованное послание, лучше внимательно следить за поведением персонажей, их раз-

говорами, их мыслями и попытаться представить их перед глазами. Если читать таким образом Процесс, вас с самого начала заинтригует странная реакция К. на обвинение: не совершив ничего плохого (или не зная, что плохого он совершил), К. тотчас начинает вести себя так, словно он виновен. Он чувствует себя виновным. Его сделали виновным. Ему навязали ощущение вины.

Прежде между понятиями «быть виновным» и «чувствовать себя виновным» усматривали лишь совсем простую связь: виновным себя чувствует тот, кто виновен. Выражение «навязать ощущение вины», в самом деле, относительно новое, на французском языке его впервые употребили в 1966 году в связи с психоанализом и его терминологическими новшествами; производное от этого глагола существительное culpabilisation («навязывание ощущения вины») было образовано двумя годами позже, в 1968 году. Однако задолго до этого прежде не изученная ситуация навязывания ощущения вины была показана, описана, развита в романе Кафки в образе К., и показана на разных стадиях развития.

Стадия 1: Тщетная борьба за потерянное достоинство. Человек, которого подвергли нелепым обвинениям и который пока еще не сомневается в собственной невиновности, чувствует себя неловко, видя, что ведет себя так, словно действительно виновен. Вести себя как виновный и не быть таковым — в этом есть что-то унизительное, именно это он и пытается скрыть. Эта ситуация, показанная в первой сцене романа, в следующей главе сгущается в предельно ироническую шутку:

К. слышит в трубке какой-то незнакомый голос: в следующее воскресенье он должен подвергнуться допросу в доме, расположенном в одном из пригородов. Не колеблясь, он решает пойти туда; из послушания? из страха? о нет, автоматически срабатывает самомистификация: он хочет пойти туда, чтобы побыстрее покончить с этими занудами, которые отрывают у него время своим идиотским процессом («процесс начинался, и ему предстояла борьба, чтобы этот первый допрос стал последним»). Сразу же после этого директор приглашает его к себе в гости на то же воскресенье. Приглашение очень важно для карьеры К. Откажется ли он от этого нелепого вызова в суд? Нет; он отклоняет приглашение директора, поскольку, не желая себе в этом признаться, уже оказался во власти процесса.

Итак, в воскресенье он идет туда. Он понимает, что голос, продиктовавший ему адрес по телефону, забыл назвать время. Неважно; он торопится и бежит (да, именно так, бежит, по-немецки: er lief) через весь город. Он бежит, чтобы прийти вовремя, хотя ему не был назначен какой-то определенный час. Допустим, что у него есть причины прийти как можно раньше; но в таком случае почему бы, вместо того чтобы бежать, не сесть на трамвай, который, кстати, проходит прямо по этой улице? Вот причина: он не хочет садиться на трамвай, поскольку «не испытывал ни малейшего желания унизиться перед следственной комиссией, продемонстрировав чрезмерную пунктуальность». Он бежит в суд, но бежит туда с гордостью человека, который никогда не унижается.

Стадия 2: Испытание силой. Наконец он приходит в зал, где его ждут. «Значит, вы маляр?» — говорит судья, и К. перед публикой, заполнившей зал, с блеском отражает эту нелепую ошибку: «Нет, я старший прокурист крупного банка», а затем в длинной речи он бичует некомпетентность суда. Воодушевленный аплодисментами, он чувствует себя сильным, и, в соответствии с широко известным клише поведения обвиняемого, ставшего обвинителем (Уэллс, проявляя восхитительную глухоту к иронии Кафки, попался на это клише), он бросает вызов судьям. Первое потрясение наступает, когда он видит знаки отличия на воротниках всех участников и понимает, что публика, которую он хотел завоевать, состоит лишь из «судебных чиновников… собравшихся здесь, чтобы подслушивать и разнюхивать». Он уходит, а у дверей его ждет следователь, чтобы предупредить: «Вы сами лишили себя преимущества, которым допрос является для каждого обвиняемого». К. восклицает: «Шайка подлецов! Оставьте себе все ваши допросы!»

Эта сцена будет совершенно непонятна, если не рассматривать ее в свете иронических отношений с тем, что непосредственно следует за бунтарским выкриком К., которым кончается глава. Вот первые предложения следующей главы: «Всю следующую неделю К. изо дня в день ожидал нового вызова, он не мог поверить, что его отказ от допроса могли принять буквально, а когда ожидаемый вызов в субботу вечером так и не пришел, К. усмотрел в этом молчаливое приглашение в тот же дом на тот же час. Поэтому в воскресенье он снова отправился туда…»

Стадия 3: Социализация процесса. Дядя К. однажды приезжает из деревни, взволнованный процессом, который ведется против его племянника. Знаменательный факт: процесс идет, насколько возможно, скрыто, можно было бы сказать, подпольно, но однако все о нем знают. Еще один знаменательный факт: ни у кого нет сомнения в том, что К. виновен. Общество уже признало обвинение, присовокупив свое молчаливое весомое одобрение. Можно было бы ожидать возмущенное удивление: «Как могли его обвинить? Кстати, за какое преступление?» Однако дядя не удивлен. Он просто испуган возможными последствиями процесса для всей родни.

Стадия 4: Самокритика. Чтобы защищаться на процессе, где отказываются выдвинуть обвинение, К. в конце концов сам пытается отыскать, в чем его вина. Где она скрыта? Наверняка где-то в его биографии. «Ему нужно было восстановить в памяти всю свою жизнь вплоть до мельчайших поступков и событий, затем выставить ее напоказ и проверить со всех сторон».

Ситуация совсем недалека от реальности: точно так же в самом деле обычная женщина, которую преследует невезение, будет задавать себе вопрос: что я сделала плохого? — и начнет копаться в своем прошлом, анализируя не только свои поступки, но также слова и тайные помыслы, чтобы уяснить причину гнева Божьего.

При коммунистическом режиме политическая практика создала для подобного поведения слово самокритика (это слово стало употребляться во французском языке в его политическом смысле к 1930 году; Кафка его не употреблял). Практическое использование этого слова не соответствует в точности его этимологии. Речь идет не о том, чтобы критиковать себя (отделить хорошие стороны от плохих ради того, чтобы исправить недостатки), речь идет о том, чтобы найти свою вину для облегчения работы обвинителя, для того, чтобы согласиться с обвинением и одобрить его.

Стадия 5: Идентификация жертвы со своим палачом. В последней главе ирония Кафки достигаетсвоей чудовищной кульминации: два господина в сюртуках приходят за К. и выводят его на улицу. Сперва он сопротивляется, но вскоре говорит себе: «Единственное, что я могу сейчас сделать… — это сохранить до конца ясность суждения… неужто я должен сейчас показать, что процесс, длившийся целый год, ничему меня не научил? Неужто я должен уйти глупцом, который не сумел ничего понять?..»

Потом он видит вдали полицейских, которые расхаживают взад и вперед по улице. Один из них подходит к этой группе, показавшейся ему подозрительной. В этот момент К. по собственной инициативе силой увлекает обоих господ, даже пускается бежать с ними, чтобы уйти от полицейских, которые между тем могли бы вмешаться, а возможно, как знать? и помешать казни, которая его ожидала.

Наконец они приходят в назначенное место; господа готовятся зарезать его, и в эту минуту в голову К. приходит мысль (последняя самокритика): «Он теперь точно знал, что должен был бы сам взять этот нож… и вонзить его в себя». И он осуждает свою слабость: «Он не мог полностью проявить себя. Он не мог снять с властей всю работу; но ответственность за эту последнюю ошибку ложится на того, кто отказал ему в последней капле нужной для этого силы».