Люди на своем месте

Люди на своем месте

При получении очередного гонорара в «Новой газете» мне понадобилось внести изменения в адрес перевода. Следуя редакционным инструкциям, я обратился к бухгалтеру Анне Алтынниковой. Рутинный вопрос (не знаю, позволительно ли так говорить о гонораре) оказался тут же решен, и перевод пришел даже раньше, чем я его ждал. Будучи петербуржцем, с Анной Алтынниковой я связывался не лично, а по электронной почте. Я не слышал ее голоса, не имел представления о ее возрасте, но по стилю работы Анны понял, что передо мной профессионал. Было и еще кое-что: фамилия. Не вызывало сомнений, что человек с подобной фамилией не мог оказаться в бухгалтерии случайно. Алтын (алтынник) – старинная денежная единица, равная 6 деньгам. Для удобства конвертации: 33 алтына и 2 деньги составляли один рубль. По молчаливой договоренности гонорары Анна Алтынникова переводит мне в рублях.

Все это я не торопясь подсчитывал по дороге на почту, куда шел по делу, в сущности, также рутинному. Один немецкий университет выслал мне копию издания византийской Хроники Георгия Синкелла, но до меня она так и не дошла. Я вовсе не считал, будто на нашей почте позарились на посланный мне греческий текст, просто, размышляя о сотрудничестве русского и немецкого почтовых ведомств, я почему-то решил, что пропала Хроника Синкелла все-таки на нашей почте. Потому, может быть, что на немецкой почте у меня ничего не пропадало, а на нашей пропадало. И довольно часто.

Просить немцев копировать Хронику еще раз было уже неловко, и я написал в министерство связи с просьбой, по возможности, найти и вернуть мне высланный текст. Как литературовед, я также доводил до сведения министерства сроки доставки писем русских писателей в XIX веке. Они были в несколько раз меньше нынешних. На фоне полнейшего отсутствия в этом веке авиатранспорта и электронной почты, оттянувшей на себя большую часть переписки, такой факт показался мне парадоксальным. И я сообщил о нем в министерство.

В ответ мне пришло объемистое разъяснение относительно «внутренних и международных почтовых отправлений», подписанное заместителем начальника Управления связи В. Ульяновым. В письме содержалось много вещей, мне доселе неизвестных, в том числе ссылки на постановление Правительства РФ от 24.03.2006 и даже на Всемирную почтовую конвенцию (Бухарест, 2004). Там не было главного: моей Хроники и объяснения того, почему наша почта работает так плохо.

Я еще раз перечитал письмо Ульянова, и вдруг меня осенило, что на самом деле к почте эта фамилия не имеет никакого отношения. В работе «Советы постороннего» (так, несомненно, могло бы называться и письмо из министерства) другой Ульянов призывал брать телефон, телеграф и мосты. Вопреки распространенному заблуждению, о почте там не было сказано ни слова. Получается, что в какой-то момент о ней просто забыли. И не вспоминают до сих пор.

Подождав еще какое-то время, я отправился на почту. После нескольких телефонных разговоров с ее сотрудниками (по разным, замечу, поводам) я решил, что настало время для личного общения. В глубине души я надеялся, что и на почте найдется настоящий профессионал, так сказать, человек на своем месте – по фамилии, допустим, Маркин. Ясно, что не В. Ульянова это дело – рыться в почтовых отправлениях, а вот Маркин – при том даже, что его фамилия с маркой не связана – непременно найдет. Утерянную бандероль он, как фокусник, просто из рукава вытащит и вручит мне ее с извинениями. Или без извинений, но – вручит. Просто скажет, что вот, мол, ваша бандероль, зря расстраивались, нам она, если честно, без интереса.

Я знал нескольких людей с фамилией Маркин. Никто из них не имел отношения к почте, и это прозвучало первым диссонансом в моей светлой, в общем-то, мечте. Подозрение, что мечта является утопией, усиливалось и оттого, что, помимо Анны Алтынниковой, первоначально я припомнил лишь два реальных примера соответствия фамилии месту: дирижера Оркестра кинематографии Скрипку и экс-министра иностранных дел Украины Зленко. Близок к ним был и скандинавист Вильям Похлебкин, прославившийся в первую очередь изданиями в области кулинарии. Его отцом, как ни странно, был вовсе не Похлебкин, а революционер-подпольщик Михайлов, взявший себе такой псевдоним. Даже выйдя из подполья, Михайлов-Похлебкин кулинаром, увы, не стал. Наконец, в памяти возникал директор фильма «Место встречи изменить нельзя» Панибрат (под тревожную музыку он проходит в титрах последним), но о стиле его работы с киногруппой мне ничего не известно.

Разумеется, с моей стороны было бы бессовестным не упомянуть и о собственной фамилии, поскольку семантика ее выражена предельно ярко. Нет, я не спускался к «Титанику» и даже никогда не плавал с аквалангом. О происхождении своей фамилии (она известна по меньшей мере с XIX века и с подводной деятельностью не связана) знаю лишь то малое, о чем тетка моего отца Евфросинья рассказала мне в единственную нашу встречу. По ее словам, в Ставропольском крае существует станица, где фамилия Водолазкин бытует наряду с Водолазко, причем первая (так думаю я) происходит из второй. Первым словом науки в истолковании моей фамилии стала запись Д.С. Лихачева на подаренной мне книге: «Дорогому Евгению Германовичу В… с благодарностью за спасение. Д. Лихачев. 25.XI. 96. СПб.». Книга была подарена за три дня до празднования 90-летнего юбилея Дмитрия Сергеевича, которое я, по его просьбе, помогал ему организовывать. Надпись сопровождалась картинкой, на которой водолаз вытаскивал человека, обозначенного буквами «Д» и «С». К миру полезных соответствий и неслучайных совпадений этот подарок некоторым образом причислял и меня.

Чувство, охватившее меня по дороге на почту, было тоской по ясному и по-своему логичному устроению жизни. Жизни, где каждый назван в соответствии со своими качествами и на что-то большее не претендует. Идя по Большому проспекту Петроградской стороны, я вдруг подумал, что проспект, в сущности, совсем и не большой. Может быть, это и является причиной постоянных автомобильных пробок. Стоит даже предположить, что, если бы Большой так не назывался, машины бы сюда и не поехали. Ведь не бывает же пробок на параллельном ему Малом проспекте, поскольку название Малого не симулирует высокой пропускной способности.

Да, я тосковал по жизни, где все и всё на своем месте. Мне кажется, эта расслаивающаяся русская реальность пошла как раз из Петербурга, где даже упомянутые мной Большой и Малый проспекты присутствуют дважды. Напомню, что, помимо Большого и Малого проспектов Петроградской стороны, в Петербурге есть Большой и Малый проспекты Васильевского острова. При этом на Васильевском острове есть еще и Средний проспект, которого нет на моей Петроградской стороне. Об отсутствии здесь Среднего я, впрочем, не жалею: привычка жить на территории крайностей закаляет.

Нащупав тайное соответствие имени и явления, я попытался выстроить новую общественную систему, основанную, как мне казалось, на вполне разумных основаниях. Хорошо бы, думал я, проходя мимо своей поликлиники, чтобы офтальмологом в ней был Глазунов, а дантистом – ну, допустим, Зубков. На худой конец, Грызлов. Или – если брать действительность во всем ее многообразии – чтобы в соседнем магазине трудящихся по утрам встречал Похмелкин. Чтобы за парикмахерскими в стране присматривал Кудрин, а спортсменов курировал бы Швыдкой – с круглосуточным, естественно, вещанием по телеканалу «Спорт». Командование вооруженными силами стоило бы поручить Войновичу: помимо повышения обороноспособности, мы смогли бы значительно продвинуться и по части армейского юмора. Главой пищевой промышленности я бы непременно поставил Миллера, чья фамилия в переводе с английского (miller – мельник) не имеет ничего общего с добычей газа.

Это была мечта о Золотом веке. Хотя, скорее, все-таки воспоминание: в фольклоре большинства народов Золотой век – позиция стартовая, за ней лишь последовательное ухудшение. Как бы то ни было, изначально в моей мечте сквозило что-то несбыточное, да и сам подход к делу был нереалистичен – потому хотя бы, что названные лица были уже в целом трудоустроены.

Когда я пришел на почту, мир, так любовно выстроенный мной по дороге, начал ощутимо шататься. Мое идеальное государство рушилось, потому что государство (я чувствовал, как рождается фразеологизм) начинается с почты. Может быть, это не вполне осознают те, чьи письма доставляются фельдъегерской службой, но по сути это так.

На почте меня ждало разочарование. Во-первых, меня не встретил Маркин. Во-вторых – и в этом не было уже ничего удивительного, – византийскую хронику не нашли. Я разговаривал с женщиной в выцветшем халате – усталой и отрешенной. Фамилия ее нигде не значилась, но я и не пытался ее узнать. Независимо от своей фамилии, такая женщина по определению не могла найти моей бандероли. Все, что проходило через ее руки, давно стало для нее отправлениями в самом непочтовом смысле слова. При ее зарплате это, вероятно, можно понять. Она смотрела поверх меня, а я все не уходил. Очередь выражала нетерпение.

– А почему письма из Москвы идут по нескольку недель? – поинтересовался я на всякий случай.

Она пожала плечами. В конце концов, не она их возила.

– Письма Достоевского из Германии шли сюда всего четыре-пять дней, – не унимался я. – Почему?

– Потому что Достоевский был гений, – сказал кто-то из очереди.

Разумеется, это был правильный ответ. В конечном счете все определяется масштабом личности.

Уже на обратном пути вспомнил об актере Тараторкине, балерине Семеняке и футболисте Быстрове. Фамилии Невинный и Шмыга касались приватной сферы и на расстоянии не проверялись. Да, вот еще: по воспоминаниям Иосифа Бродского, соседкой Н.Я. Мандельштам (и ответственной квартиросъемщицей) была в псковской коммуналке женщина по фамилии Нецветаева. Ничего более разительного в смысле соответствий я не встречал.

Дома я включил компьютер и, покрутившись на винтовом стуле, вернулся к комментированию древнерусского хронографа. После почтовой прогулки это был приятный контраст. В средневековой жизни все было проще, потому что прозвищу, в отличие от фамилии, свойственно учитывать реальность. Иван Грозный был грозным, Василий Блаженный – блаженным, а Максим Грек, соответственно, греком. До некоторой степени эта традиция продолжается и в науке о древности. Корректором первой же взятой мной с полки книги («Древлехранилище Пушкинского Дома». Ленинград, «Наука», 1990) оказалась С.И. Семиглазова.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.