У этого парня есть яйца!

У этого парня есть яйца!

Коренное население Северо-Американских Соединенных Штатов воспринимало произведения «Машины времени» более чем спокойно. Лишь наши эмигранты и работавшие в США россияне с первых аккордов начинали подпевать, приплясывать, хлопать, что вызывало у редких аборигенов, почему-то попавших на наш концерт, искреннее удивление. Совершенно непонятные слова (а они с трудом понимали даже то, что Макаревич пел по-английски), скучноватая музыка, написанная «по мотивам песен американских и английских композиторов», скромные аранжировки… А тут вдруг весь зал встает на дыбы и хором поет «Поворот». Непонятненько…

В свое время лет двадцать назад Алексеич до хрипоты спорил с Александром Градским о месте русского рока в мировой музыкальной культуре. Разговор шел на высоких тонах (у Градского тона были выше, поскольку в образности и разнообразии матерщины с ним из музыкантов вообще мало кто сравнится). Алексеич, как истинный патриот, болевший душой «за наших», пытался доказать, что мы сейчас в начале пути, что и в хоккей с шайбой мы научились играть лишь через восемьдесят лет после канадцев… но маэстро Градский остался непреклонен. «Полная х… этот наш рок, только для у… вроде нас с тобой. А в свете мировой музыкальной культуры – ничто. Вот я тут был недавно в Бирме. Есть такая страна в Юго-Восточной Азии. И меня повели на концерт местной „звезды». Стадион, тысяч сто, наверное, горы самой современной аппаратуры. На разогреве какие-то англоязычные рокеры. И вот под бурю оваций выходит на сцену седоватый дедок лет шестидесяти, садится по-турецки (у них это „позой лотоса» называется) и приступает к работе. Берет какую-то фигню с веревками вместо струн и с соответствующим звуком. Как рубанет по ней пальцами, как завоет на одной ноте! Весь зал просто взорвался, все вскочили с мест, заорали как сумасшедшие. И так два с половиной часа… А уйти – нельзя, хозяев обидишь, да и выбраться в такой толпе с трибуны просто невозможно. Вот и наша музыка для всего остального мира, за небольшим исключением, такая же экзотика, типа дрессированных медведей или зайцев, играющих на барабанах…»

В общем, нам в Штатах вежливо, но твердо показывали наше место. А место было не самое крутое. Залы культурных центров, университетов, непонятные для нас зальчики в Нью-Йорке, в которые люди входят с улицы и попадают прямо к рядам кресел… Никаких тебе фойе и гардеробов. Правда, поиграли мы и в больших залах, в том числе и в знаменитом «Линкольн-Центре», но основная публика всегда состояла из соотечественников, бывших или настоящих. Лишь как-то раз ребята с нью-йоркского телеканала, вещающего на русском языке, притащили на концерт своего друга – владельца компании по прокату лимузинов, между прочим, натурального афроамериканца, или, в просторечии, негра. Странное дело, но ему концерт понравился, причем без ложной скромности отмечу, что больше всего он оценил мои скромные способности в игре на клавишных. Ну а поскольку он оказался еще и владельцем нескольких клубов в Гарлеме, то тут же предложил мне совершить вылазку к нему в гости и, может быть, даже «что-нибудь поиграть».

Только человек с моим аферистским складом характера мог согласиться отправиться в галимый негритянский район, чтобы поздним вечером играть там на клавишных всякие блюзы для людей, которые рождаются с этими самыми блюзами в крови. И я дал добро, хотя в душе, честно говоря, несколько побаиваясь возможных последствий. Правда, телевизионщики пытались убедить меня, что за неправильную игру на пианино сейчас в Гарлеме убивают нечасто, но утешало это мало.

На следующий вечер после нашего концерта у служебного выхода стоял огромный белый «кадиллак», за рулем которого сидел сам хозяин фирмы. Мы вместе с телевизионщиками под завистливыми взглядами Макаревича и остальной компании забрались внутрь этого «чума на колесах», в котором на кожаных диванах уже сидели и попивали французское шампанское две глазурного вида тетки с блондинистыми волосами, белозубыми улыбками и в вечерних черных платьях. Выехали из центра и взяли курс на Гарлем.

Между прочим, все то, что показывают про этот район в американских фильмах, абсолютно соответствует действительности. Полуразвалившиеся дома с выбитыми стеклами, но признаками проживания в них афроамериканцев (никто другой там не живет), обгорелые остовы машин, кучи мусора, слоняющиеся типы бандитского вида – в общем, полный букет. Выяснилось, что сначала мы едем в тот клуб, где самая вкусная еда, а потом – где самая лучшая музыка. Понятное дело, оба клуба принадлежали нашему водителю.

Первое заведение оказалось на диво цивильным. К моему удивлению, публика состояла из негров совершенно разного возраста, наверное, от семи до семидесяти. Все в аккуратных костюмах, женщины в красивых платьях, дети тихие и культурные. Да и на нас троих белых никто пальцем не показывал, хотя косяки кидали достаточно часто. Правда, поняв, что мы никакие там не копы, а гости хозяина заведения, успокоились и стали воспринимать нас просто как какую-то экзотику. Музыка ввиду еще не позднего времени была не живая, но именно та, которая нравилась местным завсегдатаям. Я заметил, как некоторые в такт притопывали-прихлопывали, а потом даже начались легкие танцы. Не такие экспрессивные, как в ночных заведениях, но традиционно чувственные. Больше всего меня поразило то, как танцуют немолодые негритянки весом килограммов по сто, не меньше. Они двигались грациозно и, я бы даже сказал, красиво, совершенно не комплексуя от своих размеров. Наши бабы такого сложения сидят дома, страдая от неполноценности, а те чувствуют себя как рыбы в воде. Вот что значат гены!

Жратва в клубе оказалась действительно отменного качества. Я по достоинству оценил негритянскую народную кухню, отдав должное и бифштексам, и салатам, и даже рыбе. Сдобрив все это хорошей дозой «Джека Дэниэлса», я почувствовал, что готов посоревноваться в игре на пианино хоть с самим Рэем Чарльзом. Но когда мы перебрались в другой клуб, нас ждал легкий облом. Дело в том, что власть хозяина заведения распространяется лишь на финансы, кухню, общую организацию дела, но никак не на музыкантов. А музыкантов в заведении, судя по фотографиям на стенах и соответствующим надписям, перебывало множество. Начиная с Эллы Фитцжеральд и кончая чуть ли не Майклом Джексоном. Команда на сцене оказалась в основном из черных, только двое из трех членов духовой секции были белыми. А возглавлял эту банду седой негр лет ста, игравший на трубе. Когда к нему подошел хозяин и показал на меня, объясняя, что было бы здорово, если они поиграют джэм с известным русским рокером, тот отрицательно покачал головой. Расстроенный хозяин вернулся и в качестве утешения выставил нам бутылку виски, что-то бормоча о «корпоративной солидарности „чертовых ниггеров»«. Мы стали его утешать, и тут мне пришла в голову мысль о том, что ведь и у великих негритянских артистов бывают перерывы. Ну и высказался в том смысле, что если не с ними, то я и один сыграть смогу. Хозяин тут же воодушевился, сказав, что и клуб, и аппаратура принадлежат ему, так что в перерыве он может делать все что хочет и слушать того, кто ему нравится.

Когда музыканты ушли со сцены, народ в заведении повел себя довольно шумно, все болтали, звякали вилками и ножами, чмокали и издавали другие звуки. Максим Капитановский рассказывал, что во время одной из предыдущих поездок в Америку, где «Машину» сопровождал сам Александр Борисович Градский, им пришлось выступать в далласском «Хард-рок кафе», которое было чуть ли не старейшим заведением этого типа. В свое время, насколько мне известно, будущий основатель системы этих клубов вывесил у себя купленную по случаю гитару Джимми Хендрикса. Тут и началось паломничество фанатов, желающих взглянуть на реликвию. Почин получил развитие, и теперь эта фирма известна во всем мире. Правда, везде она функционирует по-разному. В Далласе там проводились концерты звезд рока, в Шарм-Эль-Шейхе, например, несмотря на розовый «Кадиллак», развешанные по стенам электрогитары и фотографии рок-кумиров, это обычная дискотека с современной попсой и продажей алкоголя. В Москве – весьма хилое заведение, основной доход которого определяется месторасположением в середине Старого Арбата. Ходят туда в основном заезжие провинциалы. В каждом филиале есть магазинчик, в котором продаются товары с фирменной символикой: кожаные и джинсовые куртки, майки, бейсболки, значки и пр. Любопытно, что Алексеич как-то привез майку из не существующего в природе кафе с надписью «Hard Rock cafe Saigon». Дело в том, что, когда он ездил во Вьетнам, Сайгон вообще назывался Хо-Ши-Мином, правили там коммунисты, и ни дипломатических, ни экономических отношений с США у этой страны не было вообще. Тем не менее, какие-то ушлые вьетнамчики изготовили огромное количество маек с фирменной символикой и с успехом продавали их на местных рынках. Но вернемся в Даллас. Под шум народа Градский спел одну из своих песен. Люди вяло похлопали и снова начали есть. И тут маэстро, забыв про свои слова о том, что мы для американцев лишь экзотические клоуны, а также презрев все правила дипломатии, призвал на помощь все скудные запасы своего английского и заорал своим оперным голосом: «If you talk, I don't sing!» [21] К закурившим он обратился с заученной аэрофлотовской фразой: «No smoking!» [22] Не в том смысле, чтобы граждане сняли с себя смокинги (их и так почти не было), а чтобы не компрометировали великое искусство российского певца своими сигарами и сигаретами.

Зрители настолько офигели, что тут же затихли, потушили курительные палочки, и весь дальнейший концерт проходил в абсолютной тишине.

Мне даже и в голову не пришло говорить что-то подобное, во-первых, потому что я не могу так орать, как Градский, а во-вторых, потому что одному из нескольких белых среди пары сотен негров это делать просто опасно. Поэтому я просто прошел на сцену, включил «гранд пьяно» и начал потихоньку играть «Джорджию». Краем глаза заметил, что некоторые поворачиваются в мою сторону. Заиграл поактивнее, включив легкую импровизацию. Народ, конечно, не догадывался, что эту вещь я в первый раз играл лет в десять, так что знаком с ней не понаслышке. Так что когда я закончил, разговоры и звяканье прекратились, и даже раздались робкие хлопки. А когда хозяин заведения сообщил, что я приехал из далекой России порадовать гарлемских братьев, народ даже начал улыбаться. Тут уж я решил произнести заранее заготовленную с помощью телевизионщиков тронную речь. Выразился в том смысле, что вообще люблю черных, особенно Луиса Армстронга, которому посвятил собственного сочинения блюз. Ну и начал играть «Этот вечный блюз». Сначала непонятный язык несколько обламывал слушателей, но когда дело дошло до проигрышей и армстронговского горлового «Мама – зу-зу!», зал взорвался овацией. Уходил я со сцены не «под стук собственных копыт», как пытался пророчествовать зловредный Макаревич, а под и вовсе дружеские аплодисменты. Кстати, он не верил в это, пока не увидел по телевизору запись моего выступления.

Лишь когда пошел к нашему столику, я почувствовал, что майка у меня насквозь мокрая от пота, как будто я отыграл двухчасовой концерт, а не исполнил пару знакомых песенок. Да и дрожь в ногах тоже присутствовала, чего я вообще не ощущал еще со времен моего отчетного концерта в музыкальном училище при консерватории. Хлопнул виски под одобрительным взглядом хозяина клуба и пошел на улицу подышать воздухом и покурить. Вместе со мной вышли и телевизионщики, чтобы под камеру расспросить меня, как мне игралось в Гарлеме. И тут произошла удивительная вещь: на улицу вышел дед – руководитель выступавшего передо мной ансамбля. Нет, врать не буду, он не стал приглашать меня остаться в их команде, он просто расспросил ребят обо мне, пожал мне руку, а на просьбу сказать что-нибудь обо мне в камеру приосанился, обнял меня за плечи и изрек короткую, но, по-видимому, емкую фразу. Настолько емкую, что ребята покатились со смеху. Оказалось, что он выдал мне высшую похвалу, которую негритянский музыкант может выдать белому: «У этого парня есть яйца!» Услышав перевод, я тоже приосанился и сказал, что мне тоже очень нравится, как играет его ансамбль. А потом ко мне по одному стали подходить остальные музыканты. Кто-то говорил, что «один раз записывался с русскими», у кого-то родственник по линии матери бывал в Москве, а следующий даже читал «Войну и мир». Таким образом они вроде бы извинялись за то, что не удалось поиграть вместе, и признавали мои скромные заслуги. Через некоторое время я все же остался на улице один и, наконец, закурил сигаретку. И тут с другой стороны улицы ко мне подкатил совершенно обдолбанный парень, черный, естественно, с глазками-щелочками, в шерстяной шапке, надвинутой на глаза, но с золотой цепью и не менее золотым «Ролексом». «Hi! – заорал он. – Cocaine? Girls?» [23] и попытался обнять меня. При всем моем толерантном отношении к наркоманам, наркобаронам, неграм и даже людям с «ролексами» и в шерстяных шапочках, я счел за нужное ретироваться в клуб, поскольку от парня за версту пахло чем-то опасным – то ли порохом, то ли кровью. А там меня уже ждали новый стакан виски и новые друзья-коллеги.

В целом организация гастролей по Соединенным Штатам была очень хорошей. Все-таки сказывается то, что там накоплен гигантский опыт работы с шоу-бизнесом. Обычно все, о чем договаривались, выполнялось. Машины подавались вовремя, жили мы именно там, где нам обещали, а по поводу аппаратуры и звука вообще можно было не волноваться. Но случались и накладки, в основном, как говорится, связанные с «человеческим фактором». Как-то раз в Америке нас возили по стране два афериста, которые посреди поездки взяли и смылись. И не просто смылись, а нанесли серьезный ущерб Александру Викторовичу Кутикову. Когда мы прибыли с ними в очередной город на маршруте, они очень технично «развели» его на деньги. Сказали: «Не пришел перевод в гостиницу, деньги за оплату ваших номеров. Может быть, кто-нибудь даст свою кредитку, чтобы заплатить, а вечером мы вам все отдадим». Кутиков, любивший пустить пыль в глаза, вытащил «золотую» кредитную карточку «Онэксим-банка» и сказал свой пин-код. Минут через десять ее вернули ему с благодарностью и выпиской о проведенной операции. А вечером этих аферистов уже не было.

Но это было еще не все. Через несколько дней мы с Сашей, уже в Нью-Йорке, пришли в музыкальный магазин, чтобы купить для студии колонки. Кутиков уже давно присматривался к колонкам КRК, а тут решился их приобрести, а меня взял как музыкального и языкового эксперта. У меня английский плохой, но он хоть есть, и говорить я не стесняюсь. Саша же предпочитал не афишировать объема своих знаний. В общем, выбрали колонки, и менеджер спрашивает: «Как будете платить, наличными или карточкой?» Кутиков снова с гордостью достал свою «золотую» кредитку и дал ее менеджеру, который принял пластик с видимым уважением. Через пару минут уважительная мина на его лице сменилась на подозрительную, и он вежливо, но твердо спросил: «А другой карточки у вас нет?» Сашка, который знал, что у него должно быть примерно 10 тысяч долларов в остатке, стал возмущаться, но из магазина нам, извинившись, пришлось уйти. Ночью Кутиков дозвонился до банка и выяснил, что упомянутые аферисты провели по его карточке не одну операцию, а две. Сначала оплатили гостиницу, а потом просто сняли оставшиеся деньги. В банке ему посоветовали больше никому карточку не давать и сказали, что будут разбираться. Говорят, что потом ему даже все компенсировали, поскольку «Онэксим» все-таки был дружественным банком. Ну а колонки мы купили на следующий день, поскольку за половину гастролей уже получили наличные. И когда мы в магазине заявили, что хотим заплатить не карточкой, а «in cash», [24] продавцы очень обрадовались и даже дали нам серьезную скидку. Вообще-то я подозреваю, что в Штатах есть какая-то фишка, которая позволяет уходить от налогов при операциях с наличной валютой, – именно поэтому они всегда так радуются, получая купюры, а не чеки или кредитки. Кстати, безналичные расчеты, позволяющие контролировать покупки и прочие траты, в Америке являются основными. Наличные деньги носят с собой в небольшом количестве и, как правило, в мелких купюрах, от доллара до двадцатки. Пятидесятидолларовые бумажки можно встретить нечасто, а сотенные, которые в России, по-моему, являются основными, вообще воспринимаются с подозрением. Имеющиеся же в природе банкноты в пятьсот, тысячу и даже более крупных номиналов используются только банками или кредитными учреждениями, причем из чисто технических соображений: миллион долларов «сотками» – это сто пачек, а тысячными – всего десять.

Многие наши соотечественники приезжали в Америку в середине девяностых с огромными «котлетами» из сотенных купюр, а то и с портфелями, сумками и чемоданами. В нашей стране так было принято: сумки, коробки из-под ксероксов… А для полиции и аэропортовских пограничников где-нибудь в Нью-Йорке это был шок. Они ведь даже десяти тысяч долларов наличными не видели, а тут везут люди по сотне тысяч баксов и в ус не дуют. У нас есть хороший приятель Дима Лапшин по кличке Летчик. Он трудится у Тараса, руководя филиалами системы магазинов кожи и меха «Бонапарт». Человек он по натуре простой и склонный к экстравагантным поступкам. Отслужив до пенсии в спецназе КГБ (а на пенсию там выходят рано), он вдруг обнаружил, что ему просто не хватает денег на жизнь. Друживший с ним с детства Тарас взял его на работу, для начала водителем. Закончилось это быстро. Во время поездки на дачу, когда Дима вез на «саабе» старенькую бабушку, его вдруг подрезал и лихо ушел вперед какой-то парень на «Ниве». Но не таков Летчик, чтобы это ему спустить. Он догнал обидчика, на скорости в сто сорок километров в час опустил стекло и, одной рукой держа руль, взял в другую «кочергу», при стоянке блокирующую руль, и стал колотить ею в окно «Нивы». Конкурент чуть не улетел с трассы и больше никаких «атак» не предпринимал. Что касается бабушки, то она обрела дар речи лишь через несколько часов. Пришлось Диме заняться организацией бизнеса, что у него получилось значительно лучше. Заработав несколько десятков тысяч долларов, он вместе с Тарасом решил отправиться в Штаты, чтобы прикупить себе какой-нибудь «кадиллак» или «крайслер». Нашу таможню благодаря давним связям в Шереметьеве (все-таки он там долго служил) удалось пройти без потерь, но не в Нью-Йорке. Когда чиновник иммиграционной службы вместе с таможенником поинтересовались, хватит ли у нашего товарища денег, чтобы прожить пару недель в Штатах, Летчик вытащил из спортивной сумки пачку долларов величиной с обычный кирпич. «Столько хватит?» – спросил он у оторопевших американцев. Те не нашли ничего лучшего, кроме как сказать «Wait a minute, please», [25] – и вызвать полицию вместе с переводчиком. Пока ждали подкрепление, шел непонятный для Димы разговор на английском, в котором постоянно повторялись вроде бы даже знакомые слова «Russian mafia» [26] и «Criminal». [27] Подошедший переводчик вежливо осведомился, зачем нужна такая, по его мнению, большая куча баксов, на что Дмитрий безапелляционно ответил: «А какого хрена вы меня спрашиваете? Я, что, эти деньги украл, что ли? И вообще, это ваши, американские деньги – их что, ввозить в США нельзя?» Переводчик стал задавать наводящие вопросы о том, не желает ли «наш гость» профинансировать какую-нибудь террористическую группировку или приобрести нелегальную партию оружия, наркотиков или чего-нибудь еще, запрещенного законом. Мимо проходили офигевающие американцы, с восхищением и ужасом взиравшие на «кирпич» из сотенных бумажек. Вечер грозил затянуться, но тут подоспел Тарас, который сообщил полицейским: «Мой друг хочет купить машину: „линкольн», „кадиллак», „шевроле»…» Только тогда штатники заулыбались и стали интересоваться, сколько же машин нужно Дмитрию. Он же гордо сказал: «Не ваше дело!» – забрал баксы и был таков. Кстати, машину он действительно купил и даже привез ее в Москву. Правда, через некоторое время ее угнали, но это уже другая история… В заключение старинный анекдот. В маленьком еврейском местечке незадолго перед Второй мировой войной мама приводит к соседу, владельцу скобяной лавки, своего сына и просит взять его в помощники продавца. Сосед спрашивает: «А ты умеешь писать?» Мальчик отвечает отрицательно и, естественно, лишается вакансии. Проходит полвека. На Пятой Авеню в Нью-Йорке у роскошного ювелирного салона останавливается гигантский черный лимузин. Из него в сопровождении охраны выходит немолодой мужчина с благородной сединой в тысячедолларовом костюме и с золотым «Ролексом» на руке. Рядом с ним неземной красоты дама, смахивающая на Шарон Стоун. Заходят в магазин, долго рассматривают драгоценности, после чего Шарон выбирает себе колье стоимостью в полмиллиона. Хозяин в восторге. Немолодой лощеный джентльмен берет у охранника чемоданчик, открывает его и отсчитывает изумленному хозяину триста тонн баксов наличными. Тот буквально лишается дара речи. Потом, опомнившись, говорит: «Извините, сэр, вам не легче было бы просто выписать чек? Мы ведь знаем вас и, естественно, доверяем такому солидному клиенту». На это джентльмен отвечает: «Эх, если бы я умел писать, то до сих пор был бы помощником продавца в скобяной лавке…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.