О читателях

О читателях

Если читатель, как уже было сказано, живо интересуется писателем, его жизнью и творчеством, то писатель, в свою очередь, с не меньшим вниманием относится к читателю. Для писателя в высшей степени не безразличен вопрос о том, что представляет собой тот человек, который бесперебойно поглощает его литературную продукцию: чего этот человек хочет, чем дышит, к чему стремится и каковы его, так сказать, планы на будущее.

Конечно, очень трудно залезть читателю в душу и узнать, что он там про себя думает, если читатель не подает голоса и никак не высказывает своих сокровенных взглядов. Но читатель вовсе не такой человек, чтоб сидеть втихомолку и скрывать от кого бы то ни было свои ценные мысли. Читатель — человек очень общительный и всегда спешит поделиться с писателем всеми чувствами, мыслями и соображениями, которые возникают у него при чтении. Драгоценным свидетельством такой читательской отзывчивости являются те письма, которые в изобилии поступают во все редакции от читателей.

Помещенные в этой книге статьи в свое время были опубликованы в журналах, и на них также были получены многочисленные отклики, которые и послужили материалом для нашего исследования о читателе. Таким образом, мы и на этот раз пользовались материалом, который давался самой жизнью. Нам, однако, не удалось быть до конца последовательными и поделить всю читательскую массу на две категории, подобно тому, как мы поделили прозаиков. Читатель оказался чрезвычайно сложным, разношерстным, многоголосым и многоголовым существом, которое не поддавалось такой четкой научной классификации. Единственное, что мы могли сделать, — это выделить из всего читательского коллектива некоторых типических представителей, начисто отказавшись от мысли уложить столь сложное жизненное явление в рамки заранее намеченной теоретической схемы.

читатель понимающий

Вот письмо, которое было получено одним из первых после напечатания в журнале статьи «О литмастерстве»:

«Уважаемый тов. Носов!

От всей души благодарю Вас за прекрасные заметки „О литмастерстве“. Давно я не получал такого удовольствия. Умно, остроумно, смешно и правда.

Подозреваю, что на Вас набросятся не только гонорарные Иваны Ивановичи, но и некоторые читатели, привыкшие к литературной соломе.

Желаю Вам успехов и надеюсь, что Вы напишете о поэзии и критике.

С глубоким уважением…»

Это коротенькое, но в то же время очень содержательное и душевное письмецо очень порадовало нас и удовлетворило наше писательское самолюбие. Хотя читатель и не просил ответа, нам все же захотелось написать этому доброму человеку, который не пожалел своего времени и труда и подбодрил совершенно незнакомого для него писателя, сказав, что он, дескать, хорошо выполнил свое дело.

Нам хотелось поощрить этого чуткого, отзывчивого читателя на дальнейшую деятельность в этом направлении, тем более что в редакции чрезвычайно любят получать положительные отзывы на помещаемые в журнале материалы, после чего с большей охотой печатают произведения писателя, заслужившего одобрение читающей публики.

Мы поблагодарили автора письма за его теплый отзыв, указали, как важно писателю знать мнение читателя о его труде, и в заключение развили мысль о том, что хотя мы и побаиваемся нападок со стороны тех, кто уж очень привык к литературной соломе, но все же рискнули выступить со своей статьей. Нам казалось, что доколе среди читателей будут находиться охотники до такого литературного блюда, дотоле будут находиться и любители подавать это блюдо на читательский стол. Хотя в своей статье мы показывали вовсе не потребителя подобного рода духовной пищи, а ее изготовителя, но делалось это нами исключительно для того, чтобы показать кухню, в которой эта пища готовится, и тем самым отбить к ней вкус у читателя.

Впоследствии нами были получены и другие не менее интересные и не менее лестные для нашего авторского самолюбия письма. Во многих письмах читатели говорили не только о том, что правильно и хорошо в наших статьях, но также объясняли, почему это правильно и хорошо, и делились с нами своими соображениями о литературе и жизни. Наша скромность, однако, не позволяет нам приводить здесь все эти высказывания. Довольно будет и одного приведенного, так как оно с достаточной яркостью характеризует данный читательский тип. Читатель этого типа отличается тем, что понимает творчество писателя, в результате чего и высказывает полное удовлетворение его произведением. У этого понимающего читателя нет обычно никаких вопросов, никаких сомнений, замечаний, пожеланий, сожалений или недоумений. Единственное, чего ему хочется, — это почитать еще чего-нибудь в этом же роде.

Из всех читательских типов писателю больше всего нравится именно этот тип. Ведь писатель только и думает о том, чтоб читатель остался доволен, и когда получает подтверждение, что эта его заветная мечта сбылась, его сердце наполняется радостью. Читая подобные отзывы, писатель с облегчением может воскликнуть: «Вот и прекрасно! Я счастлив, так как вижу, что не даром трудился!»— после чего с еще большей охотой берется за перо.

Конечно, каждый нормальный писатель любит прислушиваться и к критическим замечаниям, но это все же не так приятно, как выслушивать похвалы. В конце концов писатель такой же человек, как и читатель, и ему очень хочется, чтоб его иногда хвалили. Если читатель и не замечает подчас в наших трудах кое-каких огрехов, недоделок, недомолвок и прочих дефектов, то мы это ему охотно прощаем.

Читатели должны писать как можно больше подобного рода писем, так как этим они лишний раз напоминают писателям о том, что на свете существуют не одни только скверные, злые, придирчивые, брюзжащие по любому поводу люди, но также и добрые, деликатные, чуткие и понимающие литературу. Писателю очень полезно время от времени получать подтверждение, что такие люди еще не перевелись вокруг нас. От этого настроение у писателя улучшается и появляется желание изображать в своих книжках не только каких-нибудь отрицательных жуликов и мерзавцев, но и вполне хороших положительных людей.

читатель неудовлетворенный

«Статья „Поговорим о поэзии“ хороша и остроумна, но в самом деле однобока, — сообщает нам в своем письме одна из читательниц. — К сожалению, Вы ограничились рассмотрением только лирики. В статье Вы пишете о своих больших планах. Верю, что это действительно так и Вы еще доберетесь до всевозможных романов в стихах, од, кантат и „слов“. Желаю Вам успехов».

Назвав статью хорошей и остроумной, читательница отдала нам, как говорится, должное, но вместе с тем высказывает законное неудовлетворение по поводу однобокости и ограниченности нашего труда. Мы действительно облегчили себе задачу, ограничившись рассмотрением коротеньких лирических стишков того сорта, который не пользуется почему-то большим спросом у читающей публики, однако не можем ничего сказать в свое оправдание, кроме того, что это уже само собой как-то вышло. Среди некоторых залежавшихся в магазинах поэтических сборничков нам попались главным образом книжечки с лирическими стихами. Правда, среди них было несколько более или менее длинных поэм, которые, однако, не возбудили в нас никаких особенно оригинальных мыслей и не дали материала для обобщающих выводов. Поэтому мы и сочли за лучшее поговорить обстоятельно о том немногом, о чем у нас имелось собственное суждение, нежели говорить о том многом, по поводу которого у нас никакого суждения не было. Это все же, конечно, не снимает с нас упрека в ограниченности, так как мы на самом деле, к своему стыду, имеем несколько одностороннюю склонность к лирике и недостаточно знакомы с другими, может быть даже более важными, разделами поэзии, в чем мы чистосердечно и признались автору письма.

Подобного рода упреки не ограничиваются одним письмом. Так, например, другой читатель пишет: «Статья „Поговорим о поэзии“ могла быть шире и глубже. Ведь и у многих наших заслуженных и маститых поэтов также есть слабые места — фальшивая патетика, лженоваторство, подражательность, банальность, сусальность и пр.». Третий читатель пишет: «Можно было бы еще продернуть и высмеять творчество так называемых „поэтов-песенников“ — еще имеющуюся зачастую в их произведениях псевдонародность, настроенчество, слащавую и лакировочную лирику». Еще один пишет: «Жаль, что ничего не сказали о баснописцах. А на этом фронте тоже не все в порядке. Это что же творится такое? Скоро зверья не хватит!» Следующий пишет: «Почему ничего не сказали о детской поэзии?» и т. д.

Возможно, все эти читатели правы. Может быть, и у больших поэтов имеются отдельные слабоватые места, но, для того чтоб эти места обнаружить, необходимо немножко больше разбираться в поэзии. Мы же, как это бывает со многими, часто попадаем под обаяние большого поэта, в результате чего нам начинают нравиться не только сильные места его произведений, но даже и слабые. Зная за собой такой недостаток, мы и не брались судить о больших поэтах, а писали только о грубых ошибках, которые мог бы сделать и сам читатель, если бы вдруг взялся писать стихи. Охотно допускаем, что мы и сами бы написали стихи не лучше, а даже хуже.

Должно быть, по той же причине нам непонятны также читательские выпады против «поэтов — песенников» и то баснененавистничество, которое проявляет читатель, высказавший опасение в том, что будто бы скоро не хватит зверья для басен.

Не обладая большими вокальными данными, мы довольно безразличны к продукции «песенников», почему, возможно, и не замечаем как выдающихся достижений, так и досадных срывов на песенном фронте. На наш слух все песни почему-то кажутся одинаковыми. То же самое мы можем сказать и о баснях. Правда, нам часто приходится слышать, что за последние годы наши баснописцы стали писать несколько хуже Крылова. Мы этого, однако, не замечаем. Что же касается зверья, то его, по нашим расчетам, должно хватить. Если в ближайшем будущем не хватит чистопородных животных, то наука к тому времени создаст какие-нибудь новые гибриды, которыми с успехом можно будет воспользоваться. Уже и теперь можно предоставлять поле деятельности в баснях не только таким животным, как лошади и ослы (последним приходится особенно много терпеть от сочинителей басен), но и таким их помесям, как мулы и лошаки. Думается, что освоение этих новых, гибридных персонажей должно явиться нашей очередной неотложной задачей.

Впрочем, мы отвлеклись в сторону, так как собирались говорить не о мулах и лошаках, а о читателях. Читатель неудовлетворенный — человек очень серьезный, взыскательный, строгий, но справедливый. Основной чертой его характера является ненасытная жажда знания. Он хочет знать обо всем и никогда не скажет вам, что теперь уже сыт по горло и больше ему уже ничего на свете не надо. Отличительным его признаком является то, что он постоянно считает, будто писатель чего-то недодал читателю, чего-то недосказал, недописал, недопоказал или недоизобразил. Читатель этого типа тоже настоящий друг и помощник писателя, так как не дает ему застояться на месте, задремать и успокоиться на достигнутом и к тому же постоянно указывает на скрытые, еще не использованные возможности, тем самым толкая его на новые творческие подвиги.

читатель сомневающийся

«Товарищ!

Я прочитал вашу статью в журнале „Новый мир“. Вы здесь деловито пишете о том, что некоторые труды поэтов лежат по нескольку лет. Ссылаетесь на то, что наши поэты, правда, некоторые, плохо пишут.

А вы, дорогой товарищ, не задумывались над тем, а сколько оке экземпляров издают издатели, возможно, это тоже на залежке отражается. Частично писатели не виновны. И мне кажется, что Вы, дорогой товарищ, слишком сильно обвиняете поэтов. Я Вас, дорогой, прошу ответить мне — прав я или нет. Возможно, я ошибаюсь».

В своем ответе мы сообщили читателю названия залежавшихся стихотворных книг, которые послужили материалом для нашей статьи о поэзии, а также время их издания и количество выпущенных экземпляров. Как нарочно, все эти книги были изданы самым маленьким тиражом, всего лишь в пять тысяч экземпляров, и только одна книжечка вышла десятитысячным тиражом. Мы указали также, что книги многих других поэтов за тот же период были изданы стотысячными и даже миллионными тиражами, и все эти миллионы книг были распроданы и не залежались ни в одном магазине. Мы полагаем, что автор письма должен был согласиться, что на «залежке» в данном случае отразилось не слишком большое количество изданных стихотворных книг, а главным образом их качество.

Вместе с тем мы должны были согласиться с читателем, что писатели если и виновны в том, что их книги залежались в магазинах, то действительно только частично. Если бы издательства выпустили их книги тиражом не по пять тысяч экземпляров, а штучек этак по сто или двести, то тиражи разошлись бы гораздо быстрей.

Мы обратили внимание читателя на то, что он как будто даже не допускает мысли о том, что стихи вообще-то могут быть не только хорошие, но и плохие, и привели пришедшие нам на память слова В. Маяковского:

Конечно,

различны поэтов сорта.

У скольких поэтов

легкость руки!

Тянет,

как фокусник,

строчку изо рта

и у себя

и у других.

Что говорить

о лирических кастратах?!

Строчку

чужую

вставит и рад.

Это

обычное

воровство и растрата среди охвативших страну растрат.

Конечно, со времен Маяковского немало уже прошло лет, и поэты с тех пор стали писать значительно лучше, и хороших поэтов стало куда больше, но разве теперь уж совсем не стало тех, которые, по выражению Маяковского, тинтидликают мандолиной и дундудят виолончелью, тех, которых поэт обзывал птицами в человечий рост, чижиками и дроздами?

Нет спору, что со времен Маяковского все мы стали не в пример обходительнее и деликатнее и теперь никто из нас не станет говорить, что печатать плохие, никому не нужные стихи — это равносильно воровству и растрате, поэтому мы и не можем согласиться с заявлением читателя, будто мы слишком сильно обвиняем поэтов. Во-первых, мы обвиняем не вообще поэтов, а только тех из них, которые считают допустимым печатать свои еще не совсем зрелые стихи. Во-вторых, мы обвиняем не слишком сильно. Этого мы себе никак не можем позволить.

В заключение считаем своим долгом сказать, что читатель, с которым у нас завязался такой интересный и поучительный разговор, — человек очень добрый, хороший, вдумчивый, деликатный. Главной же чертой его характера является то, что он не очень уверен в своем мнении и во всем сомневается. Он никогда и ничего не пишет в категорической форме. Наоборот, он всегда пишет: «я думаю» или «мне кажется» и даже «может быть, я ошибаюсь». Он вполне допускает мысль, что, как и каждый человек, он может ошибиться, и поэтому просит объяснить ему его ошибку. Если отличительной чертой неудовлетворенного читателя является то, что он обычно считает, будто писатель чего-то недодал читателю, недопоказал или недоизобразил, то читатель данного типа обычно подозревает писателя в том, что он, наоборот, что-то передал читателю, перепоказал и переизобразил, в связи с чем и считает своим долгом вступиться за справедливость.

читатель упрекающий

«Уважаемый тов. писатель Носов!

Я прочитал Ваши сатирические заметки „Как написать комедию“. Вы действительно верно подметили и хорошо высмеяли недостатки, свойственные многим нашим комедиям за последние годы. Но то, что Вы пишете, нужно прямо сказать, уже вчерашний день. Сейчас все меньше появляется комедий об отставшем или ошибающемся руководителе, которого Вы так удачно вывели в лице Старого хрыча. Скажу даже больше, за последнее время вообще появляется все меньше комедий, а все больше драм семейного содержания, и теперь уже пора бы посмеяться над другими персонажами, как, например, неверные мужья, бросающие своих жен, покинутые, одинокие жены, роковые женщины легкого поведения и прочие аморальные типы. А то, что Вы пишете, — уже дело прошлое.

С приветом и уважением…»

Это письмо напомнило нам об одном эпизоде, с которым мы познакомились в суде. Один гражданин довольно солидной комплекции выпил неизвестно по какому поводу лишнее и, вместо того чтоб спокойно лечь спать, вышел на улицу и изувечил случайно подвернувшегося под руку прохожего: свернул ему челюсть, вышиб четыре зуба, сломал ребро. Когда его привлекли за это к суду, он страшно недоумевал и с мрачным раздражением говорил судьям: «Не понимаю, об чем разговор! Ведь все это дело прошлое и никогда больше не повторится». Он, как видно, не отдавал себе отчета в том, что если общество взыскивает с нас за прошлое, то делает это с целью назидания на будущее, а не просто для того чтоб отомстить нам за свинские выходки, совершаемые в нетрезвом виде.

Смеем уверить, что мы также не хотели отомстить театру за какие бы то ни было его выходки в прошлом, а писали в назидание на будущее. Мы вовсе не рассчитывали, что наша статья поможет театральным деятелям поскорее расстаться со столь полюбившимися им комедийными персонажами, какими являются Старый хрыч и его спутники. Старый хрыч — это действительно фигура, уходящая в прошлое и для театрального зрителя никакой опасности уже не представляющая. Над этим театральным типом теперь можно только смеяться, как смеемся мы над всем отживающим, не имеющим будущего. Правда, старое никогда не сдается без боя. Старый хрыч очень живуч, и, если его начинают гнать со сцены, он лезет в кино, гонят из кино — он лезет в повести и рассказы, даже в романы, и, попадая таким образом в большую литературу, заявляет особенные претензии на значительность. Но речь не об этом. В своей статье мы хотели лишь показать, как создаются театральные типы (не жизненные типы, а именно театральные), которые живут своей призрачной, театральной жизнью, переходя из одной пьесы в другую, постепенно теряя человеческий облик и связь с действительной жизнью. Таким образом, мы хотели возразить не против тех или иных персонажей, а против того драматургического метода, по которому комедийные персонажи берутся авторами не из жизни, а достаются им по наследству от предыдущих комедий. Мы показали это на примере тех пьес, с которыми знакомились исподволь в течение последних лет, но могли бы, возможно, показать это и на примере семейных драм, которые появились уже в недавнее время, если бы этому не помешала наша врожденная медлительность, неумение поспевать за явлениями действительности и привычка отставать от жизни.

Читатель описываемой нами категории отличается от других читательских разновидностей тем, что не устает упрекать нас именно в этом недостатке. Читателю, точно так же как и зрителю, очень хочется видеть в художественных произведениях сегодняшний день, а не только вчерашний, и самого себя, а не только своих предков. Поскольку писатели, судя по многочисленным высказываниям критики, вообще склонны отставать от жизни, их, конечно, нужно время от времени подстегивать. В этом и заключается положительная роль данной читательской категории.

читатель недоумевающий

«Дорогая редакция!

Мне сейчас тридцать лет, и я сама начинаю писать стихи, рассказы, повести. У меня их накопилось большое количество. Я писала свободно, как подсказывает мне память, до тех пор, пока мне не попался в руки журнал „Новый мир“ № 12 за 1955 год, и стала в тупик, прочтя заметку сатирика Н. Носова „О литмастерстве“. Мне давно хотелось узнать, как же надо писать? Какие существуют для этого принципы, правила, но нигде и ни от кого так и не пришлось узнать. Немного я и зачерпнула в этой заметке.

Я часто сижу в библиотеке и наблюдаю за читателями. Вот одна сдает книгу с таким кислым лицом, что сразу видно, что чем-то не понравилось. Беру книгу, открываю первую страницу, а там точно так, как тов. Носов предлагает: несколько страниц одного описания лица, десятки страниц описания какой-то деревни, еще десятки страниц описания комнаты, во всем точно соблюден творческий процесс писания, но зато какая скука! Сколько я уже перечитала книг об этих глазах: испуганных, серых, мутных, пустых и т. д., бровях, лбах, носах, что уже выбрасываю эти страницы, я их уже наизусть знаю. В иной книге как начнешь выбрасывать, глядь, а уж и конец!

Мне кажется, что интереснее всего будет книга, если об этих описаниях глаз, носов, ушей, улиц и т. д. писать не все сразу, а постепенно вставлять их между промежутками интересных эпизодов, что и делает уже много писателей.

Ухватившись сразу за статью тов. Носова, я выписала из нее все виды носов, ушей, походок, и, когда написала один рассказ по творческому процессу, мне почему-то очень не понравилось: одно и то же, что читала во многих книгах, только с той разницей, что в одной нос синий, в другой красноватый, мясистый, в одной губы тонкие, в другой толстые, а в итоге получается по шаблону, как раз то, против чего Носов выступает в своей статье.

Дорогая редакция, прошу разъяснить мне, если я что, может, непонятно написала, и мне очень хочется узнать, как приготовить материалы для печати, на какой бумаге писать и как пересылать по почте, ведь в конверт не положить все!

К сему с уважением и приветом Тамара…»

Ознакомившись с этим письмом, мы вначале даже опешили, и только постепенно до нашего сознания начала доходить мысль, что читательница поняла нашу сатиру в буквальном смысле. В своем ответе мы попытались растолковать читательнице, что писали не обычную журнальную статью, а сатирическую, что основной художественный прием нашей сатиры — это ирония, а под иронией обычно понимается насмешка, прикрытая серьезной формой выражения или внешне положительной оценкой явления.

Мы указали, что ироническая статья наша говорит совсем не о том, как надо писать, а, наоборот, о том, как писать не надо, и с этой стороны могла бы быть полезной тому, кто интересуется вопросами литературного мастерства, необходимо только понимать статью правильно.

Читатель данного типа отличается тем, что не понимает шуток, не имеет привычки думать о прочитанном, не способен отличить наукообразной литературной пародии от обычной литературоведческой статьи и обладает редкой способностью видеть в произведении автора не то, что в нем есть, а то, что ему хочется в нем увидеть. С этой целью недоумевающий читатель читает произведение не целиком, а с пропусками, то есть выбрасывая страницы, как признается приславшая письмо читательница: «В иной книге как начнешь выбрасывать, глядь, а уж и конец!»

Таким образом, выбрасывая все, что им не надо, читатели этого типа вычитывают из любого произведения все, что им, по их мнению, надо, и тут же начинают недоумевать по поводу того, что полученные выводы находятся в явном противоречии с тем, что хотел сказать автор.

Не допуская, однако, мысли, что могут ошибаться сами, такие читатели, да простит им бог, спешат сообщить в редакцию, что писатель, дескать, ошибся. Этим самым они могут сбить с толку редакторов, которые вправе задать вопрос, следует ли давать нашим читателям столь сложный материал да еще в сатирическом плане, если они его все равно не понимают, и не лучше ли печатать какие-нибудь статьи типа инструкций, которые никого ввести в заблуждение не могут? Спешим подчеркнуть, что мы вовсе не говорим, будто такие читатели на самом деле сбивают с толку редакторов. Мы говорим в более условной форме — «могут сбить с толку». Редакторы сами хорошо знают, что если бы писатели плелись в хвосте у таких читателей, то давно принуждены были бы изгнать из своих произведений и иронию, и сарказм, и вообще какое-либо иносказание, даже простую шутку, начисто отказавшись от сатиры и юмора, без которых наша литература стала бы не в пример более скучной и менее интересной.

Конечно, было бы хорошо, перед тем как шутить или иронизировать, предупреждать на всякий случай читателя, что сейчас, дескать, будет шутка или ирония, которую понимать надо так или этак. Это означало бы не просто завернуть гайку пальцами, а как следует довернуть ключом, чтоб было покрепче. К сожалению, по существующим литературным правилам этого почему-то не принято делать. Мы, однако, позволяем себе нарушить это правило и предупреждаем читателя, что сейчас шутить не будем, так как хотим ответить на два серьезных вопроса: 1) Как же в конце концов надо писать? и 2) Как читать?

Писать, нам кажется, надо из сердца, как находил нужным Лев Толстой, который говорил: «Я останавливал себя всегда, когда начинал писать из головы, и старался писать только из сердца». Надо полагать, что вставлять в свои сочинения вычитанные в других книжках описания глаз, носов, ушей, лиц и пр. — это не значит писать из сердца, а скорее из головы и даже не из своей головы, а из чужой. С этой точки зрения будет одинаково плохо, давать ли эти шаблонные описания сразу или, как предлагает приславшая письмо читательница, «постепенно вставлять их между промежутками интересных эпизодов».

Теперь — как читать. Читать, по-нашему, надо, как А. П. Чехов, который, по свидетельству А. Грузинского, рассказывал: «Взял я прочесть рассказ NN. Начинается так: „Мороз крепчал“. Дальше я не стал читать: бросил». Смешно было бы представить себе А. П. Чехова, который, надев на нос пенсне, сидит за столом и сосредоточенно читает рассказ, пропуская все эти давно известные «мороз крепчал», «снег скрежетал», «сумерки загустевали» и пр., перескакивая с пятого на десятое, лишь бы поскорее добраться до конца и узнать, вышла ли героиня замуж. Бестолковее этого занятия трудно себе что-либо вообразить, тем не менее некоторые читатели настолько привыкают к этому, что иначе уже ничего читать не могут, в результате чего чтение теряет для них вообще какой-либо разумный смысл.

Таким образом, читать, стало быть, надо с толком, стараясь понять, что хотел сказать автор, или уж лучше совсем не читать. Предупреждаем читателя, что сейчас мы разрешим себе пошутить, сказав, что если все писатели будут писать по-толстовски, а все читатели будут читать по-чеховски, то все будет хорошо и никаких недоразумений больше не будет. Понимать эту шутку не надо так, будто писать по-толстовски можно совсем без участия головы, а читать по-чеховски — значит совсем ничего не читать. Нет, писать по-толстовски — это значит вообще хорошо писать, а читать по-чеховски — значит быть очень квалифицированным, добросовестным читателем.

читатель сердитый

«Уважаемый тов. редактор!

Препровождаю к Вам письмо тов. Носову. Если найдете нужным, прошу поместить его в Вашем журнале в разделе „Трибуна читателя“. Адреса тов., Носова я не знаю. С читательским приветом Ф…»

«Уважаемый тов. Носов!

Последними своими работами, помещенными в журнале „Новый мир“, Вы обратили на себя внимание не только профессионалов-критиков, поэтов, прозаиков, но также и многих читателей — это бесспорно.

Правда, еще ни один из критиков не высказал своего печатного слова о Ваших работах, но надо думать, что они выскажутся. Не будем гадать, какие у них будут отзывы, во всяком случае будут разные хорошие и плохие.

Я в свою очередь, как читатель, не могу удержать себя в молчании и тоже хочу вмешаться в Ваши работы и высказать свои читательские суждения.

Смотришь на Вас, вернее на работы Ваши, и думаешь: „Вот рубака выискался! Взмахнул один раз — и нет прозы, взмахнул второй раз — и поэзии как не бывало“.

А что будет, если Вы напишете еще одну-две такие статьи? Пожалуй, и классиков перевернете вниз головой?!

Мы склонны просить Вас: не делайте, пожалуйста, этого, а расскажите лучше по существу:

Кто Вас настроил так против литературы? Откуда взялось у Вас желание хватать литературу в два приема?

Так вот, тов. Носов!

Давайте не будем делать это!

С приветом читатель Ф…»

Прочитав это письмо, мы даже пришли в уныние от сознания наделанного нами вреда. Подумать только — литература безвозвратно погибла, и нет теперь уже ни прозы, нет и поэзии, даже над классиками нависла угроза непосредственной ликвидации!

Но как могло это с нами случиться? Как могли мы утверждать подобные вещи, и если задумали упразднить вообще всю литературу, то что же можем предложить вместо нее? Нет, нам все же кажется, что этого не могло быть! Да и откуда видно, что мы вообще против литературы? Разве мы не выступали лишь против штампа и серости, против ремесленничества, против той сорной травы, которая отнимает место под солнцем и питательные соки у настоящей литературы, мешает правильному ее росту, а порой даже глушит? Разве не ясно, что мы вовсе не выступали против прозы или поэзии, а только против посредственности, против тех, которые «птицы в человечий рост», которые чижики и дрозды, против тех, которые тянут «строчку изо рта и у себя и у других»? Нет, разрешите заверить вас, что мы нисколько не против литературы, которую очень любим, а вот вы, уважаемый товарищ сердитый читатель, вы действительно против литературы, потому что заступаетесь за то, что, по сути дела, может только повредить ей.

Недавно мы прочитали в «Литературной газете» ряд высказываний писателей, которые были помещены под рубрикой «О нашем читателе». Нам очень понравилась умная и серьезная статья Веры Инбер, в которой писательница указывала на то, что если среди писателей бывают как сильные, так и слабые, то и читатель также может быть слабый.

«Слабый читатель, — пишет Вера Инбер, — не столько интересуется самим произведением, сколько „откликами“ и „проработками“. Он объявляет „нетипичным“ все, что выходит за пределы полюбившегося ему штампа. Боясь ушибиться об острые углы (а их много в жизни), такой читатель предпочитает все округлое, обтекаемое, лакированное и полированное и яростно нападает на все беспокоящее его».

Узнаем в этом слабом читателе того, которого мы по нашей номенклатуре назвали сердитым. Он на самом деле вступился в своем письме за полюбившийся ему литературный штамп, который и считает за настоящую литературу, высказал надежду на проработку, ожидая разных «откликов» (плохих и хороших), и можно думать, что именно острые углы наших статей привели его в такое сердитое состояние. Из своих наблюдений над данным читательским типом мы можем прибавить, что в своей ярости он не прочь припугнуть писателя критикой, угрожая ему, что они (критики), дескать, еще выскажут свое печатное слово.

Кстати сказать, сердитый читатель потому-то и сердится, что не прав. Однако мы на него не будем обижаться за это. Когда нам удастся немножечко подтянуть его и доказать ему, что он ошибался, то он сам перестанет на нас сердиться.

Пожелаем же ему успехов на этом трудном для него пути.