У русского потребителя есть две Италии. Первая состоит из турецких дубленок с криво пришитыми бирками Made in Italy, поддельных джинсов и отравленной канцерогенами пиццы из ларька. Вторая расположена на Апеннинском полуострове. Ее населяют истинные джинсы, вкусное мороженое, модная красивая обувь и прочие прелести.

Миланский аэропорт Malpensa гостеприимен и милостив. Субтильные юноши огромных размеров сразу после паспортного контроля глядят со всех сторон и во все стороны внимательным и одновременно самоуглубленным взглядом. Это Armani, Versace, Dolce, Gabbana, Trussardi и пр. Сомнений в их подлинности нет никаких.

Аэропорт далеко за чертой города. Возвратившиеся домой пожилые, дорого одетые итальянские коммерсанты чинно курят на стоянке такси, дожидаясь своей очереди. Основная масса туристов заполняет автобус. Уплатив ничтожные 5 евро, через час они будут доставлены к Stazione Centrale - величественному муссолиниевскому сооружению в стиле ар-деко, с надписью BIGLETTERIA в два человеческих роста и теплыми мраморными скамьями, на которых спят неореалистические бомжи.

Напротив вокзала разбит чахлый скверик. Здесь отдыхают нелегалы и трудятся наркодилеры. Стоит невероятный гвалт. Официанты в привокзальных кафе вынуждены постоянно орать, из-за чего у них скачущая мимика и вытаращенные, как в немом кино, глаза. Район считается неблагополучным и опасным. Местное население старается скорее прошмыгнуть в неприметное метро.

Потребителю бы тоже куда-нибудь прошмыгнуть - ему хочется покоя, хочется сытой, бездвижной Европы, в которую он ехал. Он направляется в недорогой отель и очень скоро находит его чересчур дорогим: слышимость прекрасная, по ночам пищат комары, а ни свет ни заря врывается экспрессивная горничная, требуя освободить номер для уборки. Не выспавшийся, злой, вываливается потребитель на улицу, в жару.

Насколько хватает глаз, тянется от Stazione Centrale в глубь города широкий, как в Москве, проспект. «Деловой центр как-никак», - с примесью ува-

жения думает потребитель и быстрым шагом, сканируя витрины, устремляется вперед, чтобы поскорее добраться до потребительского миланского рая - Galleria Vittorio Emmanuele, что в двух шагах от Duomo, что отмечен на карте значком.

Galleria Vittorio Emmanuele - это и есть Duomo для правоверного потребителя. Японцы примеряют обновки прямо у входа, всматриваясь в витрины, как в зеркала, скептические англичане и механистичные немцы выискивают что подешевле, а итальянские продавцы - будто ожившая реклама зубной пасты и нижнего белья: они красивы, одинаковы и предупредительны. Они громко говорят потребителю «Spasibo!», узнав, что он из России.

Пробормотав «пожалуйста», потребитель обедает где-нибудь на Via dei Mercanti. Под носом у него вертится уличный музыкант-румын с аккордеоном и «Чардашем» Монти - музыка тем громче, чем упорнее потребитель воротит нос в сторону тарелки с ризотто. Румын не унимается, заходит слева, переходит на классический итальянский репертуар, звучит неаполитанская песня «Вернись в Сорренто», музыка народная, слова народные, потребитель, давясь, доедает ризотто, расплачивается и бежит дальше.

Обежав главные торговые улицы, Via Montenapoleone и Via della Spiga, он ходит по городу уже не спеша, почти без определенной цели, вертит по-туристически головой и мало-помалу все явственней понимает: что-то не так. Все вроде бы хорошо, но что-то не так, да. Даже центральные районы выглядят слегка заштатно. Ресторанчики с видом на Duomo, на самой центральной площади, при этом весьма простоваты: как-то неловко водружать гофрированный бумажный пакет с золотыми буквами GUCCI на пластиковый поцарапанный стул. Галдящие, бедновато одетые дети мешаются под ногами. Дальше - больше. Какие-то люди возле Caffe Verdi громко поют что-то оперное. «La Scala маленький какой-то, - соображает потребитель, оглядывая вход в театр. - Я-то думал, побольше Большого будет». В трех метрах от него - несолидная пластиковая корова. Полузнакомая дама в солнцезащитных очках молодецки упирается ей в загривок.

- Светланочка Викторовна! Можно же приблизить! - покрикивает она на другую полузнакомую даму, отступившую со своим фотоаппаратом аж к памятнику Леонардо. - Приблизьте еще!

Но приблизить уже нельзя. Потребитель гуляет по именитым улицам, а навстречу ему летят полиэтиленовые пакеты и прочая грязь. Он ищет пышности и блеска в еде, но в ресторанах натыкается на разнокалиберные тарелки и русское меню, написанное от руки кривым почерком. Официанты преисполнены дружелюбия, но не почтения: они насвистывают, принимая заказ.

Тур постепенно подходит к концу, и меняется не только выражение лиц, но и тональность разговоров: вы представляете, в интернете было написано, что очки от Armani стоят тут 150 евро, а прихожу в бутик - 225. Дешевле, конечно, чем в Москве, но все же… Потребитель чувствует, что его обманули. Пообещали Италию, а подсунули неродной крикливый вещевой рынок. И вот опять автобус за 5 евро и поздняя регистрация на аэрофлотовский рейс в роскошном полупустом Malpensa. Офис tax-free закрыт по неизвестным причинам. Да что ж это за страна, Светланочка Викторовна?! Одни аферисты!…

Интеллигентный человек, человек культурный и образованный в Милане дольше, чем на двое суток, не задерживается. Он идет в Pinacoteca Brera, в Triennale, в Castello Sforzesco и впивается экскурсоводу в лицо понимающим, кастовым взглядом. Затем как бы случайно заглядывает на какую-нибудь выставку современного искусства, чтобы презрительно покачать головой по адресу сложной разноцветной композиции из пластмассы. А после решительно берет билет до Флоренции. Во втором классе. Билет стоит 33 евро, кассир запрашивает 35, но образованный человек не устраивает скандал и не орет благим матом: «Что за страна?! Аферисты!» Ведь через неполных три часа он увидит церковь Santa Maria Novella - прямо напротив одноименного вокзала, через площадь.

В поезде он записывает в блокнот: «Надо как следует поздороваться с Флоренцией». Выйдя из вагона, он оставляет вещи в камере хранения и бежит в церковь, в Santa Maria Novella. Там - фрески. Медленно вышагивая, он вглядывается в них так, как Черчилль из кинохроники вглядывался в лица солдат почетного караула. Затем возвращается к камере хранения, берет такси и едет в гостиницу. По дороге вновь вынимает блокнот. «Вокзал Santa Maria Novella подчеркнуто мизерабелен, уродлив - и слава Богу, так как он отлично оттеняет одноименную церковь». Точка.

Останавливается он в небольшом отеле в историческом центре. Светски беседуя с портье, считает необходимым отметить, что Достоевский именно здесь, во Флоренции, написал «Идиота». Портье с готовностью кивает: «Si! Si!» - и нервно роется в поисках ключа от номера. Из работающего радиоприемника еле слышно доносится романс Неморино из оперы «Любовный напиток». «Доницетти», - любезно проявляет осведомленность интеллигентный человек. «Bravo!!!» - кричит обрадованный портье и, подхватив чемодан, тащит его к лифту.

Наступает вечер. Интеллигентный человек выходит в город - шумный, живой. По вечерам тут немного туристов, дышится легко и свободно. Местные подростки лежат, целуясь, на ступеньках Duomo, прыгают по брусчатке на скейтбордах, галдят и играют в какую-то свою, итальянскую лапту. Темные громады палаццо по обоим берегам Арно почти не различимы, зато горящие вывески бросаются в глаза тут и там. Leather factory DAVID. И - неоновая голова Давида. Через квартал: Leather factory DAVID 2. И - вновь голова. Стоит свернуть - за углом поджидает Leather factory DAVID 3 с той же самой неизменной головой. Культурный человек пьет эспрессо в крохотной забегаловке, вспоминает вдруг Розанова и его bon mot об Анатоле Франсе («Ведь Франс - это Франция, - сказал Розанов. - Нескромно. Вот Чуковский же не зовется Москва. А будь я Василий Россия, я бы стыдился и нос показать»), достает блокнот и пишет радостно, быстро, убористо: «Кожевенная фабрика “Давид” - это, право, стыдно. Ведь нет же в Москве фабрики “Василий Блаженный”. А в Петербурге завода “Александрийский столп”». Ему кажется, что кофе горчит. На самом деле это звериная серьезность и привычный в России религиозный, фанатический пиетет по отношению к культурному наследию расшибаются об итальянскую легкость и утилитарность. Наутро образованный человек идет посмотреть на настоящего Давида в Galleria de la Academia и натыкается на его точную копию на Piazza Signoria. Толпа американцев оттирает толпу японцев. «Громко щелкают затворы фотоаппаратов», - пишет рефлексирующий интеллигент в своем блокноте и вдруг понимает, что лжет, лукавит: фотоаппараты давно уже цифровые, у них нет затворов, все снимки делаются бесшумно.

На следующий день он занимает очередь в Galleria Uffizi. Прямо перед ним стоит парень лет двадцати, по виду провинциал, приехавший с севера Италии, а может быть, и с юга, как знать. Ему скучно стоять в очереди, и он свистит. Он высвистывает какие-то звуки, обрывки мелодий, потом принимается за «Маленькую ночную серенаду», а расправившись с нею, переходит к маршу тореадора из «Аиды». Врожденная интеллигентность мешает образованному человеку сказать: «Шел бы ты отсюда…» Кроме того, парень явно не говорит ни на одном языке кроме итальянского. Неужели он будет свистеть и внутри?…

После Uffizi культурно отдыхающий россиянин отправляется в базилику San Lorenzo за Брунеллески и в Capella Medici за Микеланджело. И неожиданно попадает на московский вещевой рынок. Вся Piazza San Lorenzo состоит из палаток, торгующих кожаными сумками, ремнями, ремешками и сумочками. Льет дождь, тенты прогибаются под тяжестью воды, и торговцы мелодично, как в кино, кричат друг другу: «Acqua! Acqua!» - взывая о помощи. «Торгующие в храме!» - праведно записывает он в блокнот, забывая о дешевой и вкусной пицце, съеденной полчаса назад.

Раздражение растет с каждым днем. Какой-то парень прислонил мотороллер к церковной стене, слез и помочился на нее, а потом поехал дальше. Эти обнимающиеся парочки на ступеньках Duomo. Никакого почтения к старине. В доме-музее Данте интеллигентный человек натыкается на школьную экскурсию и с ужасом смотрит, как хохочущие дети хватают за подбородок какого-то мальчика и тянут его к маске Данте, чтобы сличить черты, протягивают к маске руки и кричат, как полоумные: «Dante Alighieri!» - а потом, топая, бегут в соседний зал.

Чем дальше, тем больше он поражается итальянцам. Несерьезный народ. Поют, пляшут. Живут в музее под открытым небом и не ведают, что это музей, сокровищница, мировое достояние.

Он расстроен, разочарован. Ему хочется с кем-нибудь поговорить об этом. Вечером, выйдя из Santa Croce, он решает поужинать: на площади уже перестали, слава богу, торговать сырами и вином, открылись уютные ресторанчики. Официант приносит ему комплимент: большую тарелку с оливками. Сегодня днем он видел, как на рынке продавец и покупатель минут пятнадцать спорили, как лучше готовить пасту. «Грустно на этом свете, господа»,- пишет он в блокноте и подписывается: «Н. В. Гоголь». Поговорить-то не с кем. Он скользит по меню рассеянно-презрительным взглядом образованного человека, считающего еду лишь приемом пищи, и вдруг - о чудо! - слышит русскую речь прямо у себя за спиной. Разговор происходит за соседним столиком.

- Вадим, посмотри сначала, что у них в меню. Синьор, плиз, меню!

Короткая пауза.

- Так. Итальянское… Тирамису, чизкейк, что еще? А! Во! Вадим! Спроси его про панна котту. Это не важно, что в меню нет. Панна котту надо взять. Мне Антон Табаков говорил, что это вообще лучший итальянский десерт. Он когда делал свое меню, то выбрал панна котту, потому что, говорит, она не тянет, легкая, воздушная, никакой тяжести, вечером самое оно. И не полнит. Панна котта форэва! Садимся! Садимся, да?

Звук отодвигаемых стульев.

- Ну что, Вадим, панна котта есть?

- Есть!

- Отлично! Берем панна котту. Сколько панна котт берем? Четыре? Три? Ты что будешь? Садись, Вадим.

- Сесть я успею, как говорится. Хе-хе. Но сначала хочу сделать объявление. Помните, мы ели с видом на собор этого, Святого Семейства, а теперь едим с видом на собор Санта-Кроче.

- А тут еще видели такой огромный зеленый собор, вообще огромный?

А вечером я заметил площадь, она воооот такусенькая, а называется - Цэнтрале. Хахахахахаха!

- Что ты смеешься? Ты подумай, этой площади сколько тысяч лет. И что тогда было. Города маленькие, вот такие, спальных районов не было и народу было вот столько.

- Да, и народу вот столько.

- А вот и наша панна котта!

Пауза. Стук приборов.

В этот момент к нему подходит официант. На плохом английском пытается принять заказ. И тут образованный человек вдруг понимает, как ему взять реванш. Он спрашивает знаменитое филе Россини, прекрасно зная, что его нет. «Si! - обрадованно кричит официант. - Gioachino Rossini! The grave is there!» - и тычет пальцем в направлении Santa Croce. У официанта блестят глаза - он рад, он счастлив, он уже поет арию Розины. У образованного человека лопается терпение, сдают нервы. Он оборачивается, чтобы крикнуть: «Посмотрите, вы только посмотрите на этого безграмотного остолопа! Как он жалок, как он смешон!» Но русских за соседним столиком уже нет- только пустые чашки и несъеденная панна котта.