Вместе с подлодкой «Курск» утонула не честь армии и государства, а совесть нации

Вместе с подлодкой «Курск» утонула не честь армии и государства, а совесть нации

Мы приехали в Видяево в понедельник, вместе со ста тремя родственниками членов экипажа. Они прилетели в Мурманск спецрейсом. Тогда еще в них была жива надежда. Целую неделю мы видели, как эта надежда умирает. Мы чувствовали, что не имеем права здесь находиться, но и уехать не могли. Первые несколько дней нас ненавидели все, кто был в Видяево, – и родственники, и моряки, и просто жители поселка. За то, что их горе – это не наше горе. Отношение изменилось, когда мы стали, как они, когда профессионализм уступил настоящей скорби.

Тем тяжелее было для нас возвращение из Видяево в Мурманск. Вот таксисты спрашивают, не нужно ли нам в Североморск. За гарантированный проезд через КПП – второй счетчик. Вот уличный музыкант голосом Высоцкого гоняет «Спасите наши души!». Вот зарабатывают себе очки два немецких журналиста: выступая по НТВ, они врут на весь мир, что, кроме них и представителей государственного телевидения, на встрече родственников экипажа «Курска» с президентом России никого из журналистов не было. А вот уже наши журналисты наперебой говорят, что вместе с «Курском» утонули Путин, армия, совесть нации. Побывав там, в эпицентре трагедии, мы можем согласиться только с последним. С совестью нации в эти дни действительно были большие проблемы.

Они улыбаются

В Видяево мы попали самым естественным путем – официально, с разрешения начальника штаба Северного флота адмирала Моцака. Почему-то мало кому из журналистов пришло в голову такое простое решение их проблемы, большинство искало какие-то шпионские пути. В мурманском аэропорту, откуда мы должны были отправиться в гарнизон вместе с прилетевшими родственниками, нас посадили в микроавтобус. На заднем сиденье, плотно закрыв окно занавеской, сидела француженка из «Le Nouvel Observateur» («Нувель обсерватер»). На КПП ее прикрыл капитан второго ранга, ответственный за встречу родственников, но уже через час пребывания в Видяево ее замели фээсбэшники. Пробашляла француженка или не пробашляла, не знаю. Хочется верить, что капитан сделал это из бескорыстной любви к женщинам.

Еще вместе с нами ехали несколько молодых моряков и три человека, похожих на родственников. Две женщины и один мужчина. Сомневаться в их причастности к трагедии заставляло лишь одно обстоятельство – они улыбались. А когда нам пришлось толкать забарахливший автобус, женщины даже смеялись и радовались, как колхозницы в советских фильмах, возвращающиеся с битвы за урожай.

– Вы из Комитета солдатских матерей? – спросил я.

– Нет, мы родственники.

Вечером того же дня я познакомился с военными психологами из Санкт-Петербургской военно-медицинской академии. Профессор Вячеслав Шамрей, который работал с родными погибших еще на «Комсомольце», сказал мне, что эта искренняя улыбка на лице убитого горем человека называется неосознанной психологической защитой. В самолете, на котором родственники летели в Мурманск, был дядечка, который, войдя в салон, радовался как ребенок:

– Ну вот, хоть в самолете полетаю. А то сижу всю жизнь в своем Серпуховском районе, света белого не вижу!

Это значит, что дядечке было очень плохо.

– К Рузлеву Саше едем… Старшему мичману… Двадцать четыре года. Второй отсек.

После слова «отсек» женщины зарыдали.

– А это отец его, он здесь живет, тоже подводник, всю жизнь проплавал. Как зовут? Владимир Николаевич. Только вы его не спрашивайте ни о чем, пожалуйста.

Романтики, педанты, фанатики

Женщины едут из города Сасово Рязанской области. Услышав знакомое слово, к ним оборачивается молодой лейтенант:

– Я тоже из Рязани.

Но уже через несколько минут разговор земляков принимает другой оборот. Славе, так зовут молодого человека, приходится обороняться от потока жестоких обвинений, которыми родственницы напитались из телевизора. Женщины успокаиваются лишь минут через тридцать и даже извиняются. Судя по всему, на них подействовали не столько слова Славы, сколько его лицо. На нем можно было прочитать все признаки незаслуженно оскорбленного достоинства офицера – дергающийся подбородок, напряженные скулы, горящие глаза.

Слава – настоящий подводник. Романтик, педант, фанатик. Бледный лицом и волосом. Одетый с иголочки, несмотря на то что новую форму в срок уже давно не выдают. У него в казарме над кроватью строчки: «Пусть корабли не умирают никогда, / а лишь меняют облик свой. / Но в превращеньи забирают / привязанность сердец с собой». Ему тоже 24 года, как и погибшему Рузлеву. Высшее военно-морское училище в Питере он закончил с отличием, у него было право выбора, и он сознательно пришел именно в этот гарнизон, где зарплата тысяча двести рублей, полярная ночь и беспредельное равнодушие защищаемой страны. Пока он был в училище, его в лицо и на страницах газет называли иждивенцем. А сейчас – фактически убийцей.

– В этот поход пошли лучшие. Я тоже рвался на «Курск», но меня не взяли…

Наш разговор со Славой оборвался, едва начавшись, потому что его настойчиво подозвали товарищи. Он возвращается и уже не отвечает на вопросы.

– Извините, но говорить с вами я не имею права. У нас таких, как вы, называют шакалами.

Бухта благополучия

У Дома офицеров уже ждала толпа – это те из родственников, кто добрался до Видяево своим ходом раньше. Ими уже полностью заселена скромная местная гостиница. Из сотни вновь прибывших 75 человек разместили у себя в квартирах жители гарнизона, остальных повезли на госпитальное судно «Свирь», пришвартовавшееся в бухте Арагуба, на том самом месте, где стояла лодка «Курск». Арагуба в переводе с финно-угорского означает «бухта благополучия».

Там же, на «Свири», поселились сотрудники Центра медицины катастроф, мурманской «скорой помощи» и семеро военных психологов. Всего же в Видяево психологов было столько, что на каждого приходилось семеро родственников, а родственников собралось около четырехсот.

Это было в восьмом часу вечера, и очень многие уже слышали заявление адмирала Моцака о том, что на «Курске» все погибли. Начгарнизона Дубовой как мог утешал людей:

– Не говорил начштаба ничего подобного. Только что пресс-служба дала опровержение.

Люди готовы были сойти с ума от непонимания.

Ужинать на «Свири» почти никто не пошел, все собрались в кают-компании, чтобы посмотреть новости на ОРТ. Другие каналы на судне не ловились. Ольга Троян из Питера, у которой в пятом отсеке остался двадцатидевятилетний брат Олег, старший мичман, разговаривала со стариком Майнагашевым. У Маинагашева погиб внук, срочник, за несколько дней до дембеля.

– Я буду здесь до тех пор, пока мне его не дадут – живого или мертвого, – сказал Ольге старик. – Как я приеду к бабке без внука? Что я ей скажу? Буду ждать. Месяц, два – сколько надо.

Стрелки в телевизоре показали 2i: oo. Через несколько минут надежда умерла. Командующий флотом Попов сделал свое честное заявление. Как только телевизор сменил тему и начал про выборы в Чечне, все медленно встали и ушли. Как-то так просто встали и ушли, как будто фильм интересный посмотрели. Только Ольга Троян сидела со своей дочерью. Долго сидела и ни на что не реагировала. Очнулась только тогда, когда телевизор снова сказал слово «погибший». Но на этот раз речь шла о том, что опознан последний погибший от взрыва в переходе на Пушкинской площади.

С этой минуты отец Аристарх, священник гарнизонной церкви Святителя Николая, стал молиться не о спасении, а за упокой.

В три ночи на «Свирь» приехали еще двадцать шесть родственников из Севастополя. Они уже все знали.

День Путина

Утром двадцать второго по громкой связи гоняли очень грустную песню начальника химической защиты Вячеслава Константинова, спетую им однажды на смотре гарнизонной самодеятельности. Запись была плохая, слов и даже голоса нельзя было разобрать, но все равно многие плакали. В кают-компании стали появляться люди с поминальными стопками. Владимир Коровяков и Иветта Смогтий, муж и жена, рассказали мне, что о гибели «Курска» узнали по радио. Их Андрей служил на подлодке «Нижний Новгород», но вроде бы он недавно говорил, что его куда-то перевели. Позвонили его жене Любе и узнали, что на «Курск» и что он в третьем отсеке.

Это было второе плавание Андрея, ему двадцать четыре года, и он только в прошлом году закончил учиться. Стать подводником решил, наслушавшись рассказов дяди, тоже подводника, у которого (роковое совпадение) в 89-м году на «Комсомольце» погиб друг. Владимир, отец Андрея, тоже военный – майор в отставке, служил двадцать пять лет на Северном Кавказе. В 1992-м был сокращен. Ни квартиры, ни прописки, ни даже прошлого: военный городок, где он служил, теперь разрушен. Вся надежда была на сына. Теперь нет надежды.

В этот день все ждали Путина. Хотя никто Путина не обещал, но все почему-то все равно его ждали. В Видяево царила какая-то мистическая уверенность, что он не может сегодня не приехать. Вернувшийся с утренней литургии отец Аристарх сказал мне, что да, приедет, и даже с патриархом. И что его, отца Аристарха, просят перед встречей поговорить с людьми, а то они разорвут президента на куски. Были отменены молебны на четырнадцать и восемнадцать часов, время шло, а президента все не было. После обеда на скромной белой «Волге», чтобы не раздражать людей, приехал вице-премьер Клебанов с главкомом ВМФ Куроедовым. Их сопровождали мурманский губернатор и несколько адмиралов. Клебанов был бледен как смерть и кое-как пролепетал, что спасательные работы никто не отменял, что всех достанем, что врут все телеканалы, кроме РТР, и пошел совещаться на второй этаж Дома офицеров. Куроедов и сопровождавшие его адмиралы задержались. Им приходилось прижимать к мундиру то одну, то другую рыдающую женщину.

Пока шло совещание, на площади перед Домом офицеров появилась депутат Госдумы с очень уместными именем и фамилией – ВераЛекарева. Вера Александровна попыталась направить эмоции в нужное русло и предложила джентльменский набор депутатских услуг: создать комиссию по контролю за всем, что происходит вокруг подлодки, и направить (не помню куда) депутатский запрос. Родственники долго не могли понять, о чем идет речь, а только выплескивали свои эмоции:

– Их надо спасать! Они там! Мы видим их! Они подают нам знаки!

Потом одно за другим стали появляться требования, с которыми депутата делегировали на второй этаж к совещающимся: отменить траур, поднять лодку, передавать новости из Баренцева моря каждые полчаса и в круглосуточном режиме, чтобы ночью не было страшно. Депутат возвращалась с одним и тем же ответом: сейчас они придут в зал и все вопросы решат. Мужчины в этом процессе не участвовали, они депутату не верили:

– Приехала зарабатывать политический капитал!

Наконец высокопоставленные гости спустились в зал. На вопросы отвечал в основном Куроедов, Клебанов проронил всего несколько слов. Но ненависть в зале накапливалась почему-то именно в его адрес. Одна женщина несколько раз пыталась прорваться к вице-премьеру, кричала, что задушит. У меня нет сомнений, что если бы не своевременные действия психологов, высокопоставленные гости пострадали бы физически. К середине встречи их называли сволочами каждые пять минут. От Клебанова с Куроедовым хотели только одного – чуда. Сделать так, чтобы лодка сама всплыла и на ней все были живы. Все доводы, почему невозможно проникнуть в седьмой и восьмой отсеки, почему нельзя сегодня же поднять лодку, почему нельзя хотя бы в течение недели достать трупы, убитый горем рассудок отказывался воспринимать.

– Скажите, кто решил, что все на лодке погибли? Фамилия, звание, должность! Мы подадим на него в суд за убийство наших сыновей!» – кричал один из отцов.

Он же знает из вчерашних новостей, что фамилия этого человека – Попов, что он командующий Северным флотом и один из немногих, кто нашел в себе мужество сказать людям правду. Но чтобы понять этих людей, надо слушать только их эмоции. Когда человеку больно, нет места логике. Куроедов пытался ее искать, поэтому зал заводился все больше и больше.

– Скажите нам правду, есть там еще кто живой или нет?! – взревел зал.

– А вы командующему флотом не поверили?

– Нет!

– Тогда я вам отвечу так: я до сих пор верю, что мой отец, который умер в 1991 году, жив.

Клебанов уехал. В машине его откачивали. После пяти часов в Доме офицеров появились работники ФСО со спаниелем, и к крыльцу начали приходить люди. Постепенно собрался весь поселок. К восьми часам, когда показался президентский кортеж, фээсошники успели сдружиться с толпой и по мере возможности выполняли функции сестер милосердия. Кортеж почему-то проследовал мимо. Пошел дождь. Еще почти час люди ждали под дождем. Многие не выдерживали и уходили:

– Бессовестный человек! Надо было сразу сюда приезжать, а не отдыхать в Сочи. А теперь он нам не нужен.

Путин приехал в 21:15. Он вышел из микроавтобуса с тонированными стеклами вместе с женой командира экипажа Геннадия Лячина. Оказывается, этот час он провел у нее.

От толпы президента встретил старик, один из тех немногих родственников, которые пытались спиртным заглушить свое горе. Охрана, от которой он нервно отмахнулся, не посмела его задержать. «Как хотелось познакомиться с хорошим человеком», – отчаянно улыбнулся старик. Путин явно смутился. Он только кивал головой и не мог ничего ответить.

Когда толпа пронесла меня мимо охраны в зал, Путин уже был на сцене. Он сидел за столом с красным сукном. Потом к нему присоединились секретарь Совбеза Сергей Иванов, главком Куроедов и адмирал Попов. За три часа (а не шесть, как доложила кремлевская пресс-служба) они не проронили ни слова. Ответы на все вопросы брал на себя Путин.

Немецкие журналисты, которые выступали по НТВ, имели полное право утверждать, что на этот раз с Путиным говорили далеко не как с отцом родным. Немецкие журналисты сравнивали эту встречу с победоносными выступлениями президента перед выборами. Если бы они присутствовали в этом зале, когда здесь выступали Клебанов и Куроедов, они бы поняли, что разговор зала с Путиным на самом деле прошел в «теплой, дружеской» обстановке. Люди спрашивали о том же, но, в отличие от своих предшественников на сцене Дома офицеров, президент не шел против эмоций. Он терпеливо отвечал на все вопросы, даже самые нелепые, даже когда они повторялись по третьему и четвертому разу. Охранники покорно носили из зала записки, и только раз, когда одна женщина завелась не на шутку, один из них попытался силой усадить ее в кресло, за что тут же получил публичный нагоняй от президента. На многие вопросы Путин отвечал: «Я об этом не знал» или: «Я понятия не имею, но специалисты, которым я доверяю, считают, что…» Сначала такие формулировки вызывали в зале ропот: ведь этот человек обещал отвечать за все. Но потом люди стали реагировать так: «По крайней мере, не врет».

Психологи, с которыми я этим вечером снова разговорился, посчитали выступление президента очень грамотным.

– Людей подкупила искренность – это во-первых, – сказал профессор Шамрей. – А во-вторых, главный удар взяли на себя Клебанов с Куроедовым. Я не знаю, было ли это запланировано, но, если бы встречи поменялись местами, могло бы быть и по-другому.

Еще сыграло свою роль то, что президент приехал не с пустыми руками, а с мешком материальных компенсаций. Семье каждого погибшего – среднюю зарплату офицера за десять лет вперед и квартиру в Москве или Петербурге. Разговор о компенсациях отвлек людей от беды. Все стали внимательно слушать. Только подвыпивший старик, который встречал президента, время от времени вскакивал с места и кричал: «Непонятный разговор!» Но на него шикали. Некоторые вопросы были даже откровенно меркантильными. Родственники, которые были друг с другом в плохих отношениях, просили не одну квартиру, а две. Их президент остудил:

– Мы не можем на основании этой трагедии расселить весь гарнизон.

Разговор о деньгах прервал женский крик:

– Мы забыли о наших мальчиках! Люди, вы что, какие деньги! Мне не нужна квартира, мне нужен мой брат! Он там, я его во сне вижу!

Люди очнулись:

– Вы доверяете своим подчиненным?! Они же вам врут! Они специально убили наших мужчин, чтобы скрыть следы своего преступления!

Такой разговор шел еще долго, президент терпеливо выслушивал, потом сказал:

– Я верю академику Спасскому. Он говорит, что все погибли. Есть люди, которые не хотят слушать специалистов. Потому что сердце не дает.

День Путина был кульминацией трагедии в Видяево. Это был кризис. Уже вечером людям стало легче. Психологи мне сказали, что в ночь на двадцать третье спали все.

Призрак «Курска»

Утром по громкой связи родственников пригласили на экскурсию по подлодке «Воронеж». Эта лодка – один в один «Курск». Экскурсию провел лично заместитель командующего флотом по воспитательной работе Александр Дьяконов. Родных провели по всем отсекам, с первого по девятый. Они посидели в спасательной камере, в которой не удалось спастись подводникам, посидели каждый на том месте, где сидел их родственник, вылезли из злополучного люка девятого отсека. Лодка, которая по размерам равна многоподъездному девятиэтажному дому, поразила людей. В ней есть сауна, бассейн, циркулярный душ, большая кают-компания с рыбками и попугайчиками. Родным погибших объяснили, почему взрыв не мог произойти оттого, что торпеда якобы застряла при выстреле, почему не так просто проникнуть в восьмой отсек и выбраться из девятого. Покинув «Воронеж», Мария Яковлевна Байгарина попросила у меня листок бумаги из блокнота и написала для музея подлодки:

«Убедились, что работают на лодках умные, влюбленные в свою работу люди, романтики.

Храни вас Бог, родные.

Желаю вам быть здоровыми, обласканными солнцем и правительством.

Мать своего сыночка Байгарина Мурата, капитана 3-го ранга, который с первого класса мечтал о море. И оно его не отпустило от себя».

Эта неделя – страстная, поистине самая страшная, потому что страна не была готова подписаться под этими словами.

На последнюю пресс-конференцию, которую я застал в Мурманске, пресс-секретарь Владимир Навроцкий привел капитана второго ранга, офицера штаба Северного флота Владимира Гелетина. У него на «Курске» остался сын, капитан-лейтенант Борис Гелетин. А незадолго до этого у Бориса Гелетина умер двухлетний сын, внук Владимира Ивановича. Офицер пришел к журналистам по своей инициативе. Он всю неделю провел в Баренцевом море, участвовал в спасательных работах. Он сказал, что готов поклясться памятью сына, что было сделано все возможное. Он говорил об этом долго, с трудом сдерживая слезы. В ответ он услышал гневное:

– Скажите, почему телевизионщикам не обеспечили картинку с места события?

– Не знаю… – отчаянно улыбнулся Владимир Гелетин. Упокой, Господи, души рабов твоих и спаси нас, грешных.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.