Примечания к 1-й главе

Примечания к 1-й главе

i Декоррумпирование

Когда произойдет смена политической системы и коррупция перестанет быть ее имманентной частью, уровень коррупции, конечно, снизится. Тем не менее очевидно потребуется специальная программа и период «декоррумпирования» (по аналогии с германской денацификацией после Второй мировой войны), и это будет болезненным, поскольку коснется всех, включая политиков-победителей и их электорат.

ii Базовый принцип Путина: каким бы ни был выбор, он должен быть сделан им самостоятельно, без влияния извне. (На самом деле это не соответствует действительности, так не бывает.) Эта проблема – навязчивая идея Путина. И это – одна из причин его ссор с Западом.

Выбор в пользу европейской демократии исключается, так как это предполагает, что Запад берется за образец и выступает в роли учителя-экзаменатора. Для Путина это категорически неприемлемо. Кроме того, он рассматривает такое направление как путь к потере власти и возможным последствиям.

В условиях наступления Запада, с одной стороны, и исламизма, с другой, – в этих условиях объективными союзниками становятся такие страны, как Китай и, возможно, Индия.

Их политико-экономическое устройство негласно берется за образец, поскольку лучше всего отвечает идее «внутреннего выбора, без влияния извне, с опорой на традиционные национальные ценности».

Если эти рассуждения верны, то это означает, что система будет строиться на следующих принципах:

? сильная центральная президентская власть без системы сдержек и противовесов; однопартийность (как в Китае);

? демократия остается частью риторики, но понимается больше как консенсус под эгидой национального лидера, чем как соревнование программ (опыт Индии);

? кулуарное принятие решений о кадровых ротациях и преемниках (вариант Китая);

? формальные демократические институты и процедуры при сохранении общества традиционалистского, консервативного, патриархального с элементами клановости (опыт Индии);

? аутентичная культура с опорой на традиционные религии и с минимизацией иностранного влияния (опыт Индии);

? идеализация исторических эпох, когда в России была сильная государственная власть, сильная армия и социальная защита, даруемая государством. Включая идеализацию сталинизма и вообще СССР;

? частная собственность под жестким контролем государства (вариант Китай – Гонконг) плюс слияние государства и бизнеса, власти и собственности (российское ноу-хау);

? основа модернизации – государственные программы с централизованным распределением средств, а не свободная конкуренция западного типа;

? армия с новейшим оружием рассматривается как главная гарантия невмешательства извне, ликвидации террористических угроз и силового решения локальных конфликтов. Возможно использование армии в полицейских целях (китайский и советский опыт);

? церковь рассматривается как основа национальной культуры и надежный союзник президентской власти.

В целом, это означает, что пути России и Запада расходятся.

Европейский путь негласно считается несвойственным для нашего менталитета; его сторонники рассматриваются как дестабилизирующий элемент.

iii Инакомыслие и оппозиция

Наряду с тезисом «оппозиция – пятая колонна» власть постоянно повторяет, что у оппозиции нет позитивной программы и поэтому с ней не о чем разговаривать. Прежде всего, здесь опять происходит подмена понятий, когда под словом «оппозиция» понимается протестный электорат, инакомыслящие граждане. Обычный гражданин, избиратель вовсе не обязан составлять политические программы, это не его функция, он всего лишь заявляет о своем несогласии с проводимым курсом и требует, чтобы власть считалась с его мнением, его ценностями и убеждениями. Что же касается профессиональных политиков, то даже на последних президентских выборах партия власти утверждала, что в программу ее кандидата включены многие пункты из программы «ЯБЛОКА». На самом деле это не так, но важно, что здесь власть сама себе противоречит: если бы оппозиция ничего не предлагала, то о каких пунктах идет речь?

И все же самый важный вопрос – почему элита игнорирует протестный электорат. Как представляется, первая причина – ее неадекватное представление о собственном народе.

Власть схематично делит российское общество на три части: «рассерженные горожане» – зажиточные, требующие демократических реформ; протестная часть остального населения; лояльная часть остального населения. (См., например, заявление пресс-секретаря президента Дмитрия Пескова в программе «Воскресный вечер» на канале Россия 1,14.04.2013.)

Власть считает, что нестоличный протестный электорат – это, по сути, та же толпа, которая шла за большевиками – леваки, националисты, у которых нет никаких убеждений, кроме социальной зависти. Эту часть россиян нужно держать в узде, как и в советское время: подкармливать социальной поддержкой, но в основном управлять ими с помощью палки, т. к. другого языка наш народ не понимает. Демократическая столичная прослойка, по мнению власти, – это аналог кадетов и других правых партий 1917 г. То есть никакого влияния у них нет, они ни на что не способны. Но они могут раскачать лодку до такой степени, что толпа выйдет на улицу.

Эта картина лжива от начала до конца, хотя значительная часть элиты, судя по всему, сама же верит в собственную ложь. В действительности, противопоставление протестного электората столицы и глубинки насаждается искусственно, причем делается это очень давно, еще с советских времен. Столь же ложен тезис о левацко-националистическом настрое «большинства». Данный тезис используется для запугивания либеральной интеллигенции и укрепления внутри среднего класса мифа о безальтернативности существующей власти. Да, историко-психологический код большевизма, национализма, анархии существует, но существует наряду с совершенно противоположными, позитивными и созидательными установками. Вопрос лишь в том, какие установки власть активирует, а какие старается держать в спящем состоянии.

Истинная причина раскола в обществе связана с главным пороком политической системы: тем, что затруднен обмен сигналами между разными ее частями. Это объясняется отсутствием институтов гражданского общества, которые должны быть созданы снизу. Попытки заменить их структурами корпоративного государства, во-первых, не удаются из-за коррупции, а во-вторых, такие структуры, даже будучи созданы, могут передавать сигналы только сверху вниз.

Более того, обмен сигналами нарушен не только в паре «власть и народ», но и между разными уровнями элиты, а также между организаторами уличных митингов и протестным электоратом (из-за этого организаторы митингов неадекватно оценивают себя, считают себя некими лидерами некоей оппозиции).

Получая искаженные сигналы снизу, власть иногда недооценивает протестные настроения, – как в случае с рокировкой и последними думскими выборами, – а в других случаях начинает, наоборот, их переоценивать. Отсюда – несоразмерно жесткие законы и меры подавления, напоминающие стрельбу из пушек по воробьям.

Не следует забывать и об объективных экономических законах. Они проявляются, в частности, в том, что, борясь с инакомыслием и оппозицией, элита старается выбрать метод, который в рамках коррупционной системы кажется более экономичным.

Креативные, «мягкие» методы кажутся более затратными; они требуют участия слишком большого числа акторов, координаторов, и все эти акторы требуют вознаграждения за лояльность и участие в проектах. Кроме того, мягкие методы не приносят немедленного эффекта, а во время вспышек протестной активности власть требует быстрого результата.

Силовые методы проще, дают (на первый взгляд) быстрый результат и, якобы, не требуют платы за исполнение задания, поскольку работа осуществляется в рамках военно-полицейского приказа. Поэтому в последнее время выбор все чаще делается в пользу силовых методов.

На самом же деле силовики, спецслужбы в силу коррумпированности всей системы требуют плату за услуги и постепенно ее получают.

Первой формой вознаграждения становится еще большее участие высоких чинов силовых структур в крупном бизнесе, включая стратегические направления – интернет-бизнес, телекоммуникации.

Другая, менее очевидная форма – расширение полномочий по вмешательству в частную жизнь граждан, что дает возможность извлекать материальную выгоду из борьбы с инакомыслящими – выдача негласных разрешений на занятие политикой, шантаж («плати, а то посадим»). Постепенно круг жертв данного бизнеса может расширяться до рядовых оппозиционеров, случайных людей и даже людей, не участвующих ни в каких акциях.

Вероятно, побочным эффектом такой тенденции станет практика доносов.

В долгосрочной перспективе ставка на силовые методы может оказаться стратегической ошибкой, поскольку неизвестно, захотят ли спецслужбы, превратив борьбу с инакомыслием в коррупционный бизнес, эффективно выполнять задачи, которые перед ними ставит верховная власть.

Впрочем, это лишь один из вариантов развития событий.

Гораздо большая опасность – не только для элиты, но и для всей России – состоит в том, что система, где нарушен нормальный обмен информационными сигналами, очень уязвима. Опыт падения царской власти, да и советской власти показывает, что любое усложнение политической ситуации (война, неблагоприятная экономическая конъюнктура, гонка вооружений) может погубить систему. Точно так же начинает распадаться ослабленная нервная система организма, если вдруг увеличивается нагрузка на нее.

На примерах 1990–1991 гг. и 1917 г. можно видеть, как именно происходит подобный распад.

Во-первых, номенклатура среднего уровня не видит смысла угождать верховной власти при ее ослаблении и, стремясь сохранить свои позиции, встает на путь популизма. Во-вторых, региональные элиты пытаются спастись, отгораживаясь от Центра и друг от друга, используя для этого регионализм и национализм.

Когда это происходит, лишь маленького толчка – такого как нехватка продуктов в Петрограде в начале 1917 года или авантюра ГКЧП в августе 1991 года – достаточно для мгновенного паралича государства. До сих пор оказывалось, что к такому повороту событий готовы только самые деструктивные силы, которые и извлекали выгоду из всеобщего коллапса.

iv Корпоративное государство и коррумпированная экономика

Важно понимать логику движения к корпоративному государству в условиях экономики, стержнем которой является коррупция. Побуждая силовые структуры нарушать закон, суд выносить несправедливые приговоры, парламент принимать аморальные законы, – власть вынуждена платить исполнителям за эти услуги. В одном случае плата производится в форме ненаказания (закрытия глаз) на то, как исполнитель занимается распилами, откатами, крышеванием, вымогательством. За более существенные услуги требуется более существенная плата, – например, издание законов, открывающих новое поле для коррупции. Чаще всего такие законы одновременно служат подавлению инакомыслия и созданию кормушки для тех, кто непосредственно осуществляет это подавление. Пример – законы об НК О, о расширительном толковании понятия государственной измены. На очереди законопроекты, запрещающие критику органов власти. Таким образом, механизмы коррупции одновременно являются механизмами ужесточения режима.

Но есть и оборотная сторона. Рано или поздно «премиальные ресурсы» власти заканчиваются. Именно поэтому корпоративное государство (как и любая другая подобная модель) остается недостроенным, слабым. И именно поэтому мы можем констатировать парадоксальную вещь: при сверхкоррумпированной экономике нельзя довести до конца ни один проект вообще. Даже политическая система, которая является максимально благоприятной для коррупции, – система, так упорно, в течение многих лет создаваемая элитой, похожа на дом, достроить который не хватает сил и средств.

v О русском политическом постмодернизме

Что мы понимаем под политическим постмодернизмом

Если понимать под словом «абсурд» нерациональные решения или, наоборот, решения, вполне рациональные, но основанные на бесчеловечной идеологии, – то такой абсурд в политике существовал всегда. Наш век породил принципиально новый вид существования абсурда – постмодернизм. Политический постмодернизм основывается на идее, будто в современном развитии вообще нет и не может быть понятий нормы, логичности, последовательности.

На любую критику постмодернист ответит: а кто сказал, что является нормой? А кто определяет, что логично и что последовательно? Все это лишь дело вкуса, эгоизм.

Получается, раз не существует нормы, то не существует и ненормальности. Раз нет морали, то нет аморальности.

Не надо обманывать себя: политики-постмодернисты вовсе не идиоты. Они понимают, что постмодернизм – мощнейшее психологическое оружие, изощренный способ манипуляции сознанием. Потому что, во-первых, при помощи такой идеологии можно принять любое решение, любой закон; во-вторых, с помощью постмодернизма можно создать полнейшую идеологическую кашу, несуразную мешанину и создать видимость, будто такому курсу нет альтернативы.

Простая аналогия: предположим, повар приготовил несуразное блюдо, в котором одновременно и сладкое, и горькое, и соленое, и острое, и приторное, и холодное, и горячее… Съесть это невозможно. Но попробуйте-ка предложить альтернативу: сделать его слаще? Или сделать более острым? Разогреть или охладить? Непонятно. Раз не можете предложить альтернативу, тогда ешьте то, что приготовлено.

Постмодернистская политическая кухня работает именно по такому принципу, навязывая обществу вывод: у существующей власти есть недостатки, но ведь альтернативы нет. А сегодняшние лидеры «хоть что-то делают для страны». Значит, они незаменимы. Кстати, сначала такой подход был опробован на региональном уровне, его самое типичное проявление – система власти в Москве; очень похожие вариации мы видели в некоторых национальных республиках, в Краснодарском крае.

Привыкание к абсурду как основа для нового тоталитаризма

Постепенно идея безальтернативности стала охватывать другие сферы, например, политическую символику. Предложение вернуться к коммунистическому гимну в некоммунистических условиях, заменив текст, – для здравомыслящего человека это неприятная бессмыслица. Но делается вид, что ничего, другого, лучшего никто не предлагает, – значит, решение единственно верное. В последнее время символом абсурда стала серия законов, принятых Госдумой – от закона об НК О до так называемого «Закона Димы Яковлева».

Первая реакция большинства людей на подобные решения легко предсказуема: глупые исполнители доходят до идиотизма в своем желании выслужиться перед хозяином; скорее всего, это единичный случай, и в дальнейшем таких крайностей не будет.

Вторая стадия. Власть говорит: но ведь нужно же бороться с безнравственностью, вы сами об этом просили; у вас есть альтернативные предложения, как с ней бороться? Если нет, значит, никакой глупости и никакого абсурда здесь нет.

Третья стадия – общество привыкает, что глупые решения, жестокие решения вполне допустимы и поскольку «нет альтернативы», то абсурд в дальнейшем будет, и он не является абсурдом.

Таким образом, происходит снижение «порога чувствительности». Почва для тоталитаризма создана.

Вопрос о выполнимости тоталитарного проекта

Очевидно, что декларирование ценностей, которые, по замыслу, должны привлечь реакционеров и консервативное большинство, не будет сопровождаться реальным решением проблем. И сейчас некоторым кажется, что, поскольку проблемы не будут решены, власть быстро лишится той социальной базы, которую сейчас завоевывает.

Но думать так – большая ошибка. Ведь уже сегодня в России есть регионы, где партия власти всегда получает почти 100 % голосов; где оппозиции не существует, а любая критика местной власти смертельно опасна. При этом многие жители этих регионов субъективно ощущают себя благополучными. И для этого не потребовалось ни отключать Интернет, ни наглухо закрывать границы. На самом деле, современный тоталитарный проект в значительной мере может быть реализован, если последовательно проводить линию «альтернативы нет, поэтому абсурд не является абсурдом».

Чтобы лучше понять российский политический постмодернизм воспользуемся простым примером – телевизионный разговор Путина с гражданами 25 апреля 2013 г.:

Весь эфир – иллюстрация к теме о постмодернизме в сегодняшней политике – о той части, где говорится о страхах современного общества в понимании власти и ее же рецептах борьбы со страхами. Путин всех успокаивает, демонстрирует, что защитит и от Кудрина, грозящего урезать зарплаты, и от Чубайса, и от экономического кризиса, и от американского империализма. Плюс набор позитивных образов (герои, задающие вопросы) из новостей первого и второго каналов, славное боевое прошлое страны, новая сцена Мариинки, будущая Олимпиада.

При похожем на прежние эфиры формате качественно изменилась суть. Это больше не общение со страной (пусть даже и управляемое, с заранее проинструктированными участниками), а портрет руководителя на фоне страны, представленной на этот раз не социальными типажами (молодой учитель, врач, пенсионер), а людьми, более индивидуализированными (не просто фельдшер, а та самая, которая героически шла через снег к больному и которую показывали по первому и второму каналам, не просто пенсионерка, озабоченная размером оплаты ЖКХ, а та самая, которая организовала ТСЖ, не просто мама, а та самая, с большим количеством приемных детей и т. д. плюс безусловно известные всей стране и таким образом персонализированные люди – Антонова, Пиотровский, Эйфман, Авербух).

Помимо того, что таким образом на страну транслируются позитивные образы, этим людям Путину легче помочь, чем целой социальной группе – детям из многодетной семьи дать детскую площадку, Эйфману – театр, бабушке-активистке устроить встречу с мэром. И раньше в путинских эфирах был этот элемент – помощь конкретному человеку (то елку подарит, то газ проведет), теперь эта условная елка мультиплицирована.

Второй тип задающих вопросы – достаточно известные журналисты, которые были доверенными лицами Путина – Баранец, Проханов, Леонтьев, журналист из Перми, который спрашивал про Чубайса. У всех ярко выраженная функция – транслировать мобилизационно-патерналистскую точку зрения и требовать к ответу представителей хозяйственной и административной элиты. У Путина роль мудрого правителя, который и непорядка бывшего раньше не допустит (это он инициировал расследование в Минобороны и отставил Сердюкова), и справедливому гневу лишнего натворить не даст. Однако и либералы 90-х, и нынешние должны помнить, что, если не Путин, Чубайса, пригревшего у себя агентов ЦРУ и позволившего им обогащаться, – просто разорвут.

Это то общество, которое хочет видеть Путин, с которым хочет разговаривать.

Красной нитью через весь эфир проведена мысль о том, что представители так называемой «либеральной элиты» и «либеральной оппозиции» ответственны за низкий уровень зарплат и прорехи в социальной сфере. Это Кудрин и Болотная требуют не повышать зарплаты, оптимизировать расходы и т. д. Возможно, Путин даже уступит их требованиям и позволит провести в жизнь некоторые непопулярные меры в обмен на обещания резко повысить эффективность экономики, но если что не так – вся ответственность на них.

Что касается Кудрина, особо надо отметить, что он принял участие в этом спектакле, четко выполнил отведенную роль и, фактически, сформулировал тезис, что решение таких проблем как избавление экономики от нефтегазовой зависимости означает сокращение социальных обязательств, в частности, прекращение роста зарплат и пенсий. И это сразу после того, как предыдущий спикер, фельдшер, жаловалась на мизерную зарплату.

Можно также отметить его позицию: пойду в исполнительную власть только ради реализации серьезной программы. Не ново, правда, в отличие от «ЯБЛОКА», которое такую позицию сформулировало в 90-е, он зачем-то 10 лет сидел на должности министра финансов, следуя совсем другим принципам, и политическую силу для реальной борьбы за власть формировать не собирается. Остается консультантом и ждет, пока позовут, а пока участвует в таких вот спектаклях.

Позовут ли его в премьеры? Вопрос, который путинский эфир скорее оставил открытым. О действующем правительстве Путин ничего особенно хорошего не сказал, «работают меньше года» – это нельзя назвать позитивной оценкой. Кроме того, когда Путин в ответ на вопрос о коррупции в Минобороны говорит, что как только стал Главнокомандующим, сразу начал это дело, неизбежно возникает мысль о том, что прежний Главком коррупцию покрывал. Замечание Путина о том, что при прежнем не было еще доклада Счетной палаты, здесь ничего не меняет.

Во внешнеполитической позиции – антиамериканизм, критика американского империализма, хотя на почве бостонских терактов мог бы заявить тему совместной борьбы с терроризмом.

Общий вывод о том, что он делает: он понимает проблему пазлового характера страны, о которой говорилось в «Лжи и легитимности», но вместо того, чтобы менять характер государства, считает необходимым укреплять пазл, вставлять в него новые фрагменты (вроде памяти о Первой мировой войне и наименования пары полков Преображенским и Измайловским) и проклеивать чем-то вроде нового учебника истории и школьной формы. Сама по себе раздробленность его устраивает. В ходе эфира была сознательно подчеркнута разница между «либералами» и «бюджетниками», московская и питерская интеллигенция в лице Антоновой и Пиотровского поспорила за ценные картины. Путин этим собирается пользоваться, взяв на себя роль мастера-мозаичиста, без чутких рук которого пазл рассыплется. А если пазл все-таки норовит рассыпаться, то виноваты неформатные элементы и агрессивное внешнее воздействие. Неформатные элементы, не вписывающиеся в пазл, надо вывести за его пределы (не считать обществом), а от агрессивного внешнего воздействия покрыть защитной пленкой (антимагнитский закон, иностранные агенты, запрет зарубежных счетов). Вот тогда Россия получится ровная, красивая, блестящая и спокойная.

vi Этика в постсоветском обществе

В 90-е годы, в силу особенностей проводимых крайне неудачных реформ и вызванной этим специфики политической и экономической ситуации, наложившейся на худшие черты большевистской и позднесоветской массовой идеологии, в России сложилось общество полукриминального типа. Большая часть общества, возможно, и не имела прямого отношения к преступному миру, но восприняла многие свойственные ему черты.

Первое. Неуважение к закону. Логика проста: законы придумываются в угоду сиюминутным эгоистическим интересам правящей группы и ее приближенных, а кроме того, не исполняются, а если исполняются, то выборочно, неодинаково для всех.

Второе. С большей или меньшей степенью осознанности граждане в 90-е годы воспринимали само государство и его экономическую политику как мафию, отнимающую у людей все, что можно отнять. Поэтому если государству так можно, то почему нам нельзя взять у него все, что удастся – например, не платить налоги?

Третье. Неуважение к частной собственности и острое ощущение социальной несправедливости как естественный результат шока от нечестной, нелегитимной приватизации, наложившийся на советское воспитание враждебности к богатым.

Четвертое. Презрительное отношение к демократическим процедурам, гражданским свободам, к СМИ – как реакция на политическую коррупцию и систему, сложившуюся в ходе и после выборов 1996 года.

Эти и многие другие элементы полукриминальной психологии связаны с условиями выживания в абсолютно ненормальной и непривычной для людей обстановке 90-х гг.

В обществе стало навязчиво культивироваться стремление к материальному обогащению любой ценой. Оно сопровождалось неверием, что можно достичь благополучия честным трудом. Отсутствие уважения к труду, трудовой этики. Значительно укрепилась появившаяся еще в советских условиях привычка решать житейские, бытовые вопросы с помощью взяток, когда один и тот же человек оказывается то в роли дающего взятку, то в роли берущего.

Во многих слоях общества проявилось стремление «сбиваться в стаю» вокруг инициативного вожака, как в банде. Принадлежность к стае часто стала рассматриваться как единственный способ выживания.

Естественным следствием такой психологии стало осмеяние нравственных ценностей, взаимное озлобление, агрессивное мышление и поведение. Даже лексика преступного мира постепенно стала нормой. В таких условиях естественно, что, выбирая строить ли отношения внутри страны на принципе диалога, или на конфронтации и принуждении, российская номенклатура выбрала второе как более привычное и понятное. Такая конфронтационная модель всегда включает два элемента: физическое подавление противника и его моральное унижение, высмеивание, лишение его чувства собственного достоинства.

Постепенно эта модель поведения распространилась с номенклатурной верхушки, с ее наиболее близких к криминалу слоев на всю правящую «элиту». Опять-таки, речь не идет о чем-то специфически российском. Подобный стиль часто возникает у «элиты», лишенной нравственного стержня и политической культуры. Проблема в том, что, если общество не отвергнет постмодернизм в себе самом и в своих властных структурах, оно обречено на деградацию и постепенный распад.

vii Оторванность режима от страны не означает отсутствие у протофашистского курса потенциальной социальной опоры, причем, практически во всех группах расколотого российского общества.

По идеологическим характеристикам это:

? антизападники;

? антилибералы;

? националисты;

? клерикалы.

По социальному составу:

? силовики, ВПК;

? левые партии и политики;

? националистические организации, включая молодежные;

? инертные слои населения;

? политики-сюзники по Таможенному союзу, в этот круг входили Янукович и его окружение, в него входят лидеры среднеазиатских государств.

На поддержку Путина и его курса внутри властвующей группировки могут быть направлены:

? новые приватизационные проекты (Большая Москва и др.);

? легализация капиталов тех, кто послушен (один из показателей послушания – возврат средств из-за рубежа);

? показательное наказание за коррупцию нелояльных членов группировки;

? изъятие капиталов у нелояльных.

viii Власть и церковь

Положение дел в начале постсоветского периода

В 90-е годы демократически настроенная часть элиты испытывала комплекс вины перед Церковью за притеснения советского периода. Отсюда следовало возвращение имущества, финансирование строительства храмов, а также пиетет. Характерно, что Ельцин наградил Алексия II рядом высших орденов, но Алексий не дал ему ни одной награды.

К нулевым годам такой тип отношений себя исчерпал – государство «загладило» свою вину и как бы закончило выплачивать свои долги. В обществе к этому времени закончился период массового притока в храмы и сформировалось несколько типов отношения к Церкви.

1. Церковь при всех ее недостатках – институт, направленный на сохранение внутренней свободы человека от диктаторов; она препятствует обожествлению политиков, противостоит культу личности. (Точка зрения меньшинства верующих-либералов, типа покойного отца А. Меня.)

2. Важна вера в Бога. Церковь же – чисто земной институт, не заслуживающий особого доверия. (Точка зрения, особенно распространенная среди интеллигенции.)

3. Церковь – это своего рода психотерапевт. Мы обращаемся к ней, когда нам плохо. В остальное время мы о ней не думаем. Наверное, это плохо, но так уж получается. (Точка зрения большинства населения; своего рода атеизм с примесью суеверия.)

4. Церковь – важнейшая часть русской идеи: «царь – православие – национализм – исконно русские традиции». Если Президент проводит определенную политику, можно считать его полуцарем, духовным вождем. (Точка зрения реакционеров «прохановского» типа.)

Элита сознательно сделала ставку на четвертый тип. Его сторонники получают право говорить и действовать от имени Церкви и от имени верующих.

Одновременно у светской власти формировалось отношение к Церкви по принципу «территориализма и государственной церковности». Интересно, что этот подход уходит корнями не в русскую, а в западноевропейскую модель, только очень устаревшую.

В принятом на рубеже веков и действующем сейчас документе РПЦ об этом говорится следующим образом: «В странах, где победила Реформация, а затем и в некоторых католических странах в государственно-церковных взаимоотношениях установился принцип территориализма, суть которого заключается в полном государственном суверенитете на соответствующей территории, в том числе и над находящимися на ней религиозными общинами. Девизом этой системы взаимоотношений стали слова cujus est regio, illius est religio (чья власть, того и религия).

При последовательном осуществлении данная система подразумевает удаление из государства приверженцев вероисповедания, отличного от разделяемого носителями высшей государственной власти (это не раз осуществлялось на практике)»[41].

В России принцип «чья власть, того и религия» осуществляется в наше время под предлогом возвращения к традиционным ценностям, хотя – как видим – и «территориализм», и концепция корпоративного государства как раз являются самыми грубыми примерами, как чуждые модели механически переносятся на российскую почву (то, в чем обычно обвиняют либералов).

Сегодня

Для понимания сути взаимоотношений между светской номенклатурой и РПЦ важно опровергнуть советский миф, будто отделение церкви от государства было произведено революционерами с целью оградить народ от религиозного влияния. На самом деле в России сама церковь первой поставила вопрос о своей независимости от государства.

Справка. 29 апреля 1917 года Святейший Правительствующий Синод заявил: «Происшедший у нас государственный переворот, в корне изменивший нашу общественную и государственную жизнь, обеспечил и Церкви возможность и право свободного устроения».

Осенью 1917 года Поместный собор Православной церкви одобрил постановление «О правовом положении Российской Православной Церкви». Этот документ, в частности, устанавливал следующее: «Православная Церковь в России в учении веры и нравственности, богослужении, внутренней церковной дисциплине и сношениях с другими автокефальными Церквами независима от государственной власти и, руководясь своими догматико-каноническими началами, пользуется в делах церковного законодательства, управления и суда правами самоопределения и самоуправления».

Справедливости ради надо признать, что Позиция РПЦ в то время еще была половинчатой. Говоря о своей независимости, Церковь продолжала, например, настаивать, чтобы первые лица государства обязательно принадлежали к православной конфессии. Но важно, что первый шаг в сторону разграничения полномочий светской и духовной власти сделала именно Церковь.

В феврале 1918 г. Совнарком принял «Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви». Этот закон был таким же обманом, как обещания раздать землю крестьянам и отдать фабрики рабочим. На самом деле данный декрет ставил Церковь (и не только РПЦ, но любые объединения верующих) в полную зависимость от государства. Ей запрещалось иметь статус юридического лица и владеть собственностью. Фактически, это означало, что верующие не могут сделать ни одного шага без разрешения большевистской власти.

В настоящее время, после короткой оттепели 90-х гг., власть снова взяла курс на подчинение Церкви. В корпоративном государстве Церковь по определению не может быть независимой.

Стоит напомнить, что при покойном Патриархе Алексии II Церковь практически ежегодно принимала документы, целью которых было не допустить втягивания РПЦ в политическую борьбу, не допустить ее использования властью как инструмента влияния.

Справка. В 2005 г. принимаются «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви». В документе говорится: «Невозможно участие церковного Священноначалия и священнослужителей, а следовательно, и церковной Полноты, в деятельности политических организаций, в предвыборных процессах, таких, как публичная поддержка участвующих в выборах политических организаций или отдельных кандидатов, агитация и так далее».

В данном документе давалось пояснение: общецерковная поддержка различных «политических доктрин, взглядов, организаций и деятелей» полезна лишь в условиях антирелигиозных гонений, но когда она происходит под давлением государства или политических структур, результатом становятся «разделения и противоречия внутри Церкви, отход от нее части нетвердых в вере людей».

Патриарх Алексий был прав; именно это произошло теперь.

В 2008 г. Архиерейский Собор вновь заявил, что взаимодействие Церкви с политическими партиями не должно носить характера политической поддержки.

В 2009 г. Архиерейский Собор подчеркнул «непредпочтительность для Церкви какого-либо государственного строя, какой-либо из существующих политических доктрин, каких-либо конкретных общественных сил и их деятелей, в том числе находящихся у власти».

Можно констатировать, что правящая элита-номенклатура не только показала себя идейным противником курса прежнего Патриарха, но и произвела ревизию достижений Февральской революции 1917 г. в плане свободы Церкви.

ix В сущности, Путин относится к ликвидации Асада точно так же негативно (и по тем же причинам), как ельцинское правительство относилось к ликвидации Милошевича, хотя никакой вражды с Западом в 1999 г. не было.

Путин очень боится, что Запад разыграет против России югославский вариант, где он сам будет в роли Милошевича. Он считает, что только военная сила дает гарантию против этого. Но западные военные технологии быстро развиваются, т. к. западная экономика позволяет это. Путин пытается компенсировать это огромными расходами, которые не соответствуют возможностям российской экономики, и построением протофашистского государства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.