2

2

25 июня в федеральном «Московском комсомольце» вышла статья с броским заголовком «Три дня в аду». Потом, когда «МК» от этого материала отрекся (что вообще-то само по себе небывалое дело в газетной практике), с сайта газеты его убрали. Однако найти его в интернете – не проблема. Ну я и нашел.

Три дня в аду

«Анатолий Банных сам родом с Алтая. Крупный предприниматель, занимал высокие посты. Несколько лет назад уехал в Москву в качестве вице-премьера и полномочного представителя Республики Алтай. После крушения вертолета ушел со всех постов по собственному желанию.

Последние лет пять Банных дружил с Косопкиным. Возил к себе в родные края на охоту и рыбалку. Всегда все было успешно, но за год до катастрофы – в 2007-м – случилась неприятность. Косопкин приехал к Банных на Алтай с супругой и друзьями – Белинским и Ливишиным. Арендовали вертолет, поехали на охоту. Добыли огромного лося, марала, козерога, а когда улетали, Наталья, супруга Косопкина, залезая в вертолет, подвернула ногу и сломала ее в четырех местах.

Вертолет пилотировал Владимир Подопригора – лучший, по мнению Банных, профессиональный летчик Республики Алтай. Он сказал тогда Косопкину: «Сергеич, на следующий год приедешь, я свожу вас на охоту, и все будет хорошо. Прости, что так вышло. Мы целлофан в вертолете постелили, чтоб не залить кровью, и она на нем поскользнулась».

Очередная охота, намеченная на январь 2008-го, должна была компенсировать неприятный осадок, оставшийся после того случая. Косопкин и Банных целый год ее обсуждали и планировали. В итоге все сложилось. Вопросы с лицензиями на санитарный отстрел решил добрый знакомый Банных – Виктор Яшбаевич Каймин, председатель Республиканского комитета по охране и использованию объектов животного мира. Подопригоре доверили выбрать вертолет. Он посоветовал арендовать самый лучший – у местного филиала «Газпромавиа».

Аэропорты в крае были закрыты до 7 января. Банных говорит, что всей компании – Подопригоре, Вялкову, Ливишину, Белинскому – не хотелось никуда ехать в новогодние праздники. Но Косопкин настаивал, и решили лететь 8-го.

«6-го числа Сергеич (Косопкин. – «МК») был дежурным по Кремлю, – рассказал Анатолий Банных. – Позвонил мне: давай приезжай. Я приехал. Он вообще никогда не пил, а тут достал бутылку. Выпили, распланировали еще раз – и вечером отправились в аэропорт. Прилетели в Барнаул, получили оружие и двинули в Бийск.

В Бийске нас встретили Яшбаич и Подопригора. Вылета не дали, и мы уехали на базу отдыха за двести километров – в Чемал. Попарились, переночевали, в 9 утра собрались на завтраке. Выпили по стопке на ход ноги. Набрали продуктов. Я водителю говорю: «Коль, ты положь дров-то». И Васю-гармониста (Вялкова. – «МК») тоже попросил дрова взять, так что у нас два мешка дров было в вертолете – это примерно три охапки».

В Бийске в аэропорту в это время готовились к вылету летчики. Максима Колбина – второго пилота штатного экипажа «Газпромавиа» – отправили на место пассажира. На его место посадили Подопригору, чтоб он подсказывал, как и что делать, когда начнется охота. Командир экипажа Баяндин, не искушенный в охотничьих вылетах, нуждался в помощи, а с Подопригорой он дружил, оба были родом из Горноалтайска.

Вертолет залетел в Чемал, забрал охотников и двинулся по маршруту.

«Прилетаем – вот они, бараны! Высаживаем охотника, высаживаем Яшбаича. Взлетаем. Бараны убегают – на них набегают. Они стреляют, добывают одного барана, и чуть дальше падает еще один баран. Вертолет садится. Их забирают, нас высаживают. Мы барана разделываем пополам, затаскиваем тушу в вертолет. Они летят за вторым бараном, который погиб. Загружают его и возвращаются за нами. Только охота началась – у нас уже два барана».

Горные алтайские бараны (архары, или аргали) считаются дорогим трофеем. Они очень крупные – до 50 кг, с такими огромными рогами, что в них может устроить нору лиса. Водятся в основном в Монголии, но вообще их ареал – Китай, Монголия, Тыва, Алтай и Казахстан.

Если у нас охота на архаров запрещена, то в Монголии она официально разрешается. В приграничных районах там функционируют десятки фирм, которые свободно ее предлагают и организуют. Получается, что одно и то же стадо на нашей территории охраняется законом, а шестью километрами южнее – свободно отстреливается.

«Я говорю: «Сергеич, поехали на волков теперь. Яшбаич очень просил: волки житья не дают местным скотоводам, давайте их там поищем, поистребляем».

Сергеич сказал: «У нас тут Ливишин. Сколько летает – ни разу ни одного барана не взял. Давай все-таки он возьмет».

Мы только перелетели гору – следующие бараны бегут.

Ливишин садится к люку. Командир принимает решение стрелять с борта. Ливишин стреляет. Косопкин, Яшбаич суетятся рядом. Я, чтоб им не мешать, перехожу в хвост на крайнее сиденье. У меня была роль «принимающей стороны» – человека с данной территории, который обеспечивает транспорт, питание, быт. Поэтому я не охотился. У меня даже ружья с собой не было.

Ливишин стреляет-стреляет, и баран падает. Я его вижу со своего места. А Косопкин не видит. Он говорит Ливишину: «Уходи, не умеешь стрелять». Ливишин отходит, Косопкин садится. Мы еще метров сто летим и вдруг резко с разворота падаем и бьемся хвостом об скалу.

Я не знаю, что произошло. Ветра не было, прекрасная погода, лучший летчик, отличный вертолет…

* * *

Командир принимает решение садиться. Рядом ровная ложбина – сесть лучше туда. Летчики решают к ней перелететь. Вертолет начинает подниматься – и тут нас резко раскручивает. Хвостовая балка-то повреждена. На втором или третьем развороте они опять пытаются садиться на туже гору и уже с разворота, на скорости, бьются прямо об нее. Переднее шасси вместе с колесом от удара залетает внутрь вертолета. Летчики сразу вылетают вперед – их рубит.

Я думаю, что уже от первого удара Яшбаич и Косопкин выпали из вертолета. А там такое место – почему эти бараны-то водятся – там очень низкая трава. Ветра выдувают снег, его почти нет. Только трава и камни. Яшбаич об них и разбился. Мы потом уже, когда стали смотреть, увидели – тело целое, а головы нет. У Косопкина трети головы нет. Разорванный пополам Баяндин – это командир. Рядом Вертей – нет ноги, и снята кожа со спины. И ниже Подопригора – без руки и весь поломанный.

Максим был пристегнут. Это его спасло – он с одним синяком на заднице. Я сидел в хвосте, передо мной – Вася Вялков. Он вылетел и лежал в пяти метрах со сломанной шеей…

А у меня были часы – полуспортивные, на резинке. Когда мы кувыркались, я резинкой зацепился за закрывалку на фюзеляже. Потерял сознание. Очнулся, когда прошел 1 час 15 минут. Рассечено лицо, контузия позвоночника, четыре сломанных ребра, тяжелое сотрясение мозга и сломана рука, вся вывернута.

Спрашиваю: «Есть кто живой?» Максим говорит: «Я живой». Смотрю: шасси валяется, на нем лежит переломанный Капранов. Дальше Белинский – живой. У обоих полностью сломаны грудина, плечо и ноги: у одного – бедро, у другого – колено.

Ливишин тоже живой. Стонет. За голову взялся.

Мы с Максимом – а он пацаненок, 23 года, – пошли всех смотреть. До командира дошли, он на колени упал, заплакал. Я говорю: «Тебя как звать-то? У меня сынок Максим. У нас с тобой час до захода солнца остался».

Всех посмотрели. Поняли, что больше никого не осталось.

Выкинули баранов из холодильников, загрузили туда еду, дрова – на 300 метров все было раскидано.

Переволокли холодильники поближе. У нас с собой костюмы были теплые, пуховые: я заранее узнал размеры и всем купил. Мы всех, кто живой, быстренько одели, положили рядом.

Маяк нашли. У него антенка и тумблерок. Мы антенку поставили, тумблерок вытащили, но, оказывается, антенку надо было выкрутить из одного гнезда и перекрутить в другое. Максим должен был это знать. Но не знал. Так что маяк у нас не заработал.

Нашли еще большую ракетницу и спутниковый телефон. Он закодирован. Пока коды пронажимали, он сел.

Мы в этот раз ковер специально взяли и брезент, чтобы никто не поскользнулся. Притащили ковер, срезали со всех сидушек подушки, поролон, ковер положили, сидушками переложили и мужиков сюда перенесли.

Ливишин говорит: «Дайте попить». Мы ему дали попить – и он сознание сразу потерял. Ну, почки, видать, отстегнулись или как там. А мороз 30 градусов в первый день был. Взяли унт – отлетел с Васи. Отрезали подошву и Ливишину руки засунули туда, как в муфту.

У него кровь бежит изо рта. Мы его посадили, наклонили. Через два часа он умер.

* * *

Мы стали лагерь составлять. Товарный отсек поставили вплотную к раненым – вроде стенки. Притащили две лопасти, к ним привязали брезент. Он весь разорванный, но мы его сшили, четырьмя лыжами снизу подперли, какой-никакой навес получился.

В первый день 31 градус был, во второй – 42 и ветер – 15 метров в секунду. Холодно так, как холодно не было никогда…

Ну, ребята лежат. Ливишина с собой посадили, он с краю сидит. Мы его закрыли тентом – он весь окостенелый.

Который потолще – Капранов Коля – сбоку лежит. Рядом мы костерчик разожгли. Белинский посередине – он самый тяжелый. У него лицо вывернуто, ему вообще тяжело. У нас осталось одно сидячее место и одно лежачее. И вот мы менялись с Максом по очереди.

В первый день еще ничего. Мало ветра, и у нас есть дрова – два мешка. За ночь их все и сожгли. И еще одну лыжу.

Утром вылазим – где-то вертолет жужжит. Мы скорее на гору – там метров пятьсот. Кое-как дошли – смотрим, нет вертолета. Улетел. Внизу высота 2300. Мы на высоте 3100.

В полтретьего – опять вертолет. От нас метров 300–400. Но у нас одежда вся под снег сделана. Мы машем, они нас не видят. Я говорю Максиму: «Давай ракетницу». Он говорит: «Я ее потерял». Потерял! 23 года. Мальчишка…

Из мальчишки он на наших глазах за два дня превратился в мужика. На наших глазах!

Ну что, возвращаемся в лагерь. 42 градуса, ветер. Мы все уже обморожены, сломанные пальцы уже черные стали. Холод адский. Что делать? Давай как-то заматывать дырочки на брезенте. Дырочек – штук сто. Все эти дырочки позамотали, вроде чуть теплее стало.

Дров вообще нет. Собрали все бумаги, какие есть. Начали жечь все, что можно было. Лыжину еще одну достали. Но дымит, дым никуда не идет. Мужиков согреть не можем, воды нет, обезвоживание страшное, снег поедим маленько, но много его не съешь. Есть не хочется ничего.

А когда мы обратно шли с горы – везде уже были волчьи следы. Ну, мы взяли два ружья, притащили ружья, патроны.

Где-то в полночь у Капранова началась клаустрофобия. Он с себя все снимает, орет. Мы ему: «Стой, стой!» – а у него пух в рот попал, еще дым, и он начал задыхаться. Только мы его успокоили – пришли волки. Стали между собой грызться, все сжирать.

Капранов с краю лежал. Они подошли и нюхают. Он говорит: «Кто меня нюхает?!» Я говорю: «Волки». «И чего будет?» – говорит. Я говорю: «Да ничего, ты даже не переживай. Еды очень много, они не будут тебя трогать».

Волки съели все продукты, какие валялись.

Утром Максим говорит: «Я замерзаю. У меня летный костюм, костюма нет пухового, давай мне одежду какую-нибудь возьмем». Пошли сняли одежду с ребят погибших. Он говорит: «Давай я, наверно, пойду куда-нибудь».

* * *

Это был третий день после аварии. Два дня и две ночи они провели в тщетной надежде, что их найдут. Надежда таяла. Надо было пытаться как-то выбираться самим.

Анатолий и Максим оставили одно ружье раненым, другое взяли с собой и снова пошли на гору. В бинокль увидели внизу брошенную кошару и решили, что Максим пойдет туда, а если никого там не будет – вернется.

Максим ушел. Банных остался на горе и каждые 15 минут повторял в аварийную радиостанцию, которую накануне обнаружили в командирском портфеле: «Борт 1823 потерпел крушение, просим оказать помощь, наши координаты – такая-то высота, такая-то долгота». Радиостанция работала всего на двух частотах, выделенных для сигналов SOS. Услышать ее мог только тот, кто находится в прямой видимости. Вертолет одно время кружил вдалеке – в принципе он мог слышать Банных. Но почему-то не слышал.

Максим должен был вернуться в три часа. Не вернулся. В полчетвертого Банных заметил километрах в шести снегоход, но тот развернулся и уехал.

С трудом уже он двинулся обратно в лагерь, отчетливо сознавая, что еще одну ночь не пережить. Шансов нет.

«Пришел к ребятам. «Ну чего, – говорю. – Макс подорвался. Думаю, нет его. Снегоход видел – но, наверно, он меня за егеря принял. Вертолет улетел. Все, ничего не могу сделать. Никого нет, будем ночевать втроем».

Они говорят: переверни нас. Я говорю: дайте отдышусь, а то тяжело очень. Лег. Вдруг – ж-ж-ж-ж… Гул такой. Мимо вертолет пролетает. А у меня две ракетницы оставались – маленькие, охотничьи. Я стрельнул ими и по рации говорю уже с последним отчаянием: «Твою мать, ну куда вы летите?!» И мне вдруг рация отвечает: «Слышим, слышим тебя. Видим тебя».

Вертолет стал садиться на гору, и в тот же момент – с другой стороны – меня ослепил свет фар. Снегоход! И тут я отключился, потерял сознание.

Оказывается, наши друзья собрали 60 снегоходов, разбили на несколько групп и сами прочесывали горы, где мы могли находиться. И одна группа нашла Максима.

Ему по дороге пришлось обходить обрыв, и он только в полчетвертого пришел в кошару. Там он и встретил снегоходы, и они сразу его увезли, чтоб он передал наши координаты вертолету. Но мы-то этого не знали.

Вертолет забрал нас с ребятами, и мы стали летать, искать Максима. Полтора часа искали. Потом врач говорит: Белинский уходит, давление 40 на 80. Надо в больницу срочно.

В Акташе заправились, полетели в Барнаул. Нас там сразу же положили в больницу. У Бори гангрена, отморожены ноги. У нас – у кого что».

Потом с ними еще много чего плохого происходило. Будто дыра, из которой они чудом выбрались, не отпускала. Продолжала затягивать.

Белинского увезли в Австрию, ампутировали ноги. Банных неправильно срастили кости в сломанной руке, пришлось ломать. Капранов, только начав ходить, упал в больнице на журнальный столик, порезал лицо, ему наложили пять или шесть швов.

«Но самое большое потрясение было, когда я, придя в себя, увидел газеты. Мы такое там пережили, что не дай бог никому пережить. Мы на краю были. Мы зубами цеплялись за жизнь, из последних сил не давали раненым ребятам уйти.

А здесь про нас никто не вспоминал и не беспокоился. Все – только про баранов».

Если разбирать текст по фразам, то открывается бездна интересного с самого начала. Ну, например, фраза «После крушения вертолета ушел со всех постов по собственному желанию» – во-первых, не так и много их было «всех постов» – всего один, вице-премьерский. Во-вторых, еле оторвали его от этого кресла – ведь еще 5 марта он опровергал все слухи о своей отставке.

«Очередная охота, намеченная на январь 2008-го» – странная ошибка с датой, все же авария была в 2009 году. Летчика Пидопригору автор упорно называет Подопригорой, но это ладно – эту фамилию многие путали, пусть уж простит нас Владимир Пидопригора.

А вот золотая фраза: «Прилетаем – вот они, бараны! Высаживаем охотника, высаживаем Яшбаича»… – Каймина Банных называл, не пожалел, а вот кто такой «охотник» – не уточнил. Анатолий, за эти полтора года наверняка обдумавший каждое слово в своей версии, зря слов не роняет, и если роняет – то не зря. Вот он, например, говорит: «Бараны убегают – на них набегают. Они стреляют, добывают одного барана, и чуть дальше падает еще один баран. Вертолет садится. Их забирают, нас высаживают. Мы барана разделываем пополам, затаскиваем тушу в вертолет. Они летят за вторым бараном, который погиб. Загружают его и возвращаются за нами».

Как можно «набегать» на убегающих баранов? Это же с какой скоростью надо мчаться, чтобы опередить архаров? Может, имелось в виду все же, что за убегающим стадом летел вертолет и оттуда охотники поливали архаров свинцом?

«Вертолет садится. Их забирают, нас высаживают». Забирают, понятно, Каймина и охотника-инкогнито. А высаживают – кого? Банных и кого – Колбина? Не очень ясна и последовательность событий – по рассказу получается, будто вертолет ждал, пока Банных и его неведомый напарник разделают первого архара.

«Мы только перелетели гору – следующие бараны бегут. Ливишин садится к люку. Командир принимает решение стрелять с борта». Вот интересно – командир ли принимает такие решения? Кстати, командир – это Баяндин, про которого потом в разных газетах писали воспоминания друзей о том, как он не любил такие вот «царские охоты».

«Ливишин стреляет. Косопкин, Яшбаич суетятся рядом». Что значит – суетятся? Патроны подносят? Корректируют огонь? Тут и про себя не забыл Анатолий Николаич ввернуть: «У меня была роль «принимающей стороны» – человека с данной территории, который обеспечивает транспорт, питание, быт. Поэтому я не охотился. У меня даже ружья с собой не было». Как мы помним, про «у меня даже ружья с собой не было» – это была его любимая песня.

«Я не знаю, что произошло. Ветра не было, прекрасная погода, лучший летчик, отличный вертолет…» – у этого тезиса потом будет продолжение – на пресс-конференции 14 июля Банных будет намекать, что вся авария – это не просто так, а подстроено.

После падения «выкинули баранов из холодильников, загрузили туда еду, дрова» – вот это интересно – зачем? На горе был мороз, вполне достаточный, чтобы еда не испортилась.

«Маяк нашли. У него антенка и тумблерок. Мы антенку поставили, тумблерок вытащили, но, оказывается, антенку надо было выкрутить из одного гнезда и перекрутить в другое. Максим должен был это знать. Но не знал. Так что маяк у нас не заработал». Ну что тут сказать? Нечего. Напомню только, что маячок спасатели включили сразу по прибытии на гору 11 января.

«Собрали все бумаги, какие есть. Начали жечь все, что можно было». На фотографиях с места аварии видно, что даже бумаги собраны не все – можно было, например, сжечь «Карты контрольных проверок вертолета Ми-171» и толстенную папку бумаг «Руководство по производству полетов». Ну, может не нашли?

«Везде уже были волчьи следы» – говорит Банных о втором дне зимовки. На пресс-конференции 14 июля он также говорил о волках, а в ответ на мой вопрос, какой у волков мог быть интерес к людям, если на горе было полно свежей убоины, ответил: «Волки никогда мясо убитое холодное не едят. Они едят или внутренности, или продукты. Вот продукты все сожрали…» Уже потом я подумал – получается, что если волк завалил лося и сразу не съел, то половину туши он так и бросит? Бывает ли такое? Проблема ли для дикого зверя разгрызть кусок промерзшего мяса? Спрашивал у охотников – оказалось, жрут волки мерзлое мясо. Если зимой загонят лося, то не раз к туше возвращаются.

Статья в общем-то – пример героического эпоса, что-то вроде «Повести о настоящем человеке». Почему Банных испугался ее публикации, почему вынудил «МК» отречься от текста?

29 июня «МК» объявил: «Опубликованная на прошлой неделе статья «Три дня в аду», посвященная крушению вертолета в Горном Алтае 9 января 2009 года, «содержит элементы преувеличений и художественного вымысла». Это произошло потому, что статья Юлии Калининой была «написана по материалам, предназначенным для создания художественного произведения (повести или сценария)».

(Анатолий на пресс-конференции объяснял, что они, мол, с ребятами, решили, что их история достойна книги, наняли журналистку, все ей рассказали, а она вот эти заготовки и опубликовала. Ну даже если и так – и что?).

3 июля сюжет про «архаровцев» показали по Рен-ТВ. Капранов недоумевал, почему судьба баранов заботит кое-кого в России больше, чем судьба людей. Показали и Банных – это было его первое появление после объявления в розыск: Анатолий Николаич сидел в больничной палате и недоумевал, почему его все ищут – он же не прятался. 8 июля прокатились слухи, что Анатолий дал какое-то зубодробительное интервью газете «Континент-Сибирь». В чем была зубодробительность, никто не знал, но будто бы Банных всей мощью обрушился на губернатора Карлина, считая его виновным во всем. Кто придумал Анатолию версию заговора, неизвестно, но он начал ее активно внедрять (вот взять хотя был фразу «Я не знаю, что произошло. Ветра не было, прекрасная погода, лучший летчик, отличный вертолет…» из материала «МК»). Но 9 июля Банных передумал, и вышедшее в «Континенте» интервью было обычно-постным.

Между тем, Банных, видать, припекало. 14 июля он приехал в Барнаул и перед визитом в транспортную прокуратуру дал пресс-конференцию. По поводу объявления себя и Капранова в розыск Банных заявил: «Мы считаем, что это спланированная акция», а на мое предложение назвать фамилии тех, кто ее спланировал, ответил: «Я думаю, что практически все присутствующие здесь понимают, кто за этим стоит», и добавил: «Я вам хочу сказать, что мне кажется, что вы в том числе». Заодно объявил, что никакого розыска не было. Примечательно, что с сайта Западно-Сибирского следственного управления на транспорте это объявление и правда пропало! Банных с честными глазами мог говорить, что оно нам всем приснилось – всей российской прессе, писавшей об этом тогда.

Правда, Лариса Васильева из «Алтапресса» остудила вскипевшего благородным негодованием Анатолия Николаича: оказалось, у нее это объявление осталось в виде скриншота. Анатолий сразу как-то смешался…

(Было ли объявление Анатолия Банных в розыск вызвано интересами следствия или это была акция устрашения, припугивание, напоминание: «Ты смотри, мы еще и не то можем»? Я полагал, что Анатолия банально «доят»: выжмут немного деньжат, подождут – еще выжмут… Ну вот как надо кому-нибудь сына или дочь в Англию на учебу отправить – так сразу дело приобретает новый оборот. Если законы не действуют нормально, то пусть хоть так. Я все же полагал, что всех Анатолий деньгами забросать не может – но, видимо, ошибался).

Тогда же была упомянута теория заговора, которая явно все больше нравилась Анатолию Банных: «Я думаю, что следствие уже сегодня установило все факты, которые есть. И я думаю, что в этой истории очень мало белых пятен. Кроме того, что была прекрасная погода, и мы неожиданно упали. И был лучший пилот в России. Это само по себе вызывает очень много вопросов. – Каких именно вопросов? – Пускай разберется следствие. Я имею в виду, что очень необычно, что, когда погода прекрасная, когда на ходу вертолет, новый, у которого 360 часов налета, 300, и лучший пилот ошибается, когда летал на вертолетах, которые практически подлежали списанию».

Еще до этого Банных как-то обмолвился (явно не просто так), что перед прибытием в Чемал вертолет какое-то время провел на аэродроме в Алтайском крае, вроде бы в Барнауле. Журналисты бросились уточнять, что это он имеет в виду – лопасти им подпилили или сахару насыпали в топливо? Но Банных от комментариев отказался. Однако это был занятный маневр – вот вроде и не охота уже главное, и не семь загубленных человек…

Банных на пресс-конференции лавировал как мог: если ему задавали неудобный вопрос, он ссылался на то, что дал на время следствия подписку о неразглашении. Но как только у него появлялась возможность сказать что-то хорошее о себе, так подписка волшебным образом переставала действовать. Вот например спрашивают его: «В отношении вас выдвинуто обвинение о том, что вы охотились. Признаете ли вы свою вину? Все-таки вы охотились? Кто охотился?», а он подробно отвечает, что он-то не охотился («установлено, что я не охотился. Установлено, что не было оружия»), а вот на вопрос, кто же тогда все-таки стрелял, отвечает: «на эти моменты у нас есть подписка о неразглашении, там частично, по деталям, кто все-таки охотился, пускай разбирается следствие». То есть, Ливишин уже никуда не стреляет?

Один момент вышел особо занимательным:

«Максим Кошмарчук: Подскажите цель вашего полета. И как вы можете объяснить, что там убитые бараны лежали?

Анатолий Банных: Цель полета была – охота.

– Охота с вертолета?

Анатолий Банных: Да нет, конечно. Они должны были нас закинуть. Собственно, все документы были на это и все остальное.

– Какие документы (хором Тепляков и Васильева)?

Анатолий Банных: Лицензии все.

Сергей Тепляков: Какие лицензии? На архаров не может быть…

Лариса Васильева: На санитарный отстрел?

– С вертолета кто-то охотился?

Анатолий Банных: Там был начальник охотуправления.

Сергей Тепляков: Лицензии на каких животных были? На зайцев, на кроликов, на кого?

Анатолий Банных: Я не могу вам ответить, потому что занимался этим вопросом начальник охотуправления. И в тот момент, когда я прилетел, уже вся команда была в сборе. В первый день, когда не дали вылета, начальник охотуправления говорил о том, что бумаги у нас готовы, все нормально, мы летим охотиться.

Лариса Васильева: Я готова даже поверить, что на момент вылета вы не знали, на каких животных. Но в следственном процессе вы должны были ознакомиться, на каких животных у вас были лицензии. Хотя бы с точки зрения защиты в этом процессе.

Анатолий Банных: Давайте зададим этот вопрос следствию, какие были документы, на каких животных».

Кажется, это называется – как уж на сковороде?..

14 июля Банных явился к следователю и в «деле архаровцев» опять наступила тишина…

А вот с противниками Банных и Бердникова закон управлялся с куда большей энергией: 6 сентября Сергею Михайлову было предъявлено обвинение, а 10 декабря в Горно-Алтайске уже начался над ним суд. Обвиняли Михайлова по трем статьям – клевета, оскорбление представителя власти и возбуждение ненависти либо вражды, а также унижение человеческого достоинства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.