Глава 13 Китайский ум, русская душа и чекистское сердце

Глава 13

Китайский ум, русская душа и чекистское сердце

Итак, Владимир Путин по своему миропониманию больше похож на агностика. Это следует не только из его ответа на прямой вопрос корреспондента «Тайм» «всё-таки Вы верите в высшего Бога?». Тогда Путин отвечал: «Вы знаете, есть вещи, которые, я считаю, нельзя в моём положении выносить на всеобщее обозрение». Или из его признания легендарному тележурналисту Ларри Кингу о том, что верит в человека, а не в «Неведомого Бога».

Не нашлось ни одного убедительного подтверждения тому, что Путин является искренне верующим. Человек, с которым он создал властный тандем, оказался приверженцем йоги, хотя публично демонстрирует свою церковность. Другой высший государственный чиновник, которому Путин доверил министерство образования, на протяжении нескольких лет, как говорят в церкви, «саботирует» преподавание в школах основ религии.

Путин с одинаковым благоговением совершает поездки и на христианский Святой Афон, в буддийский монастырь Шаолинь. В ходе «прямой линии» 15 декабря 2001-го Путин объединил все религии с коммунизмом: «…Мы утратили определенные ценности советского периода, связанные с кодексом строителя коммунизма, с «Моральным кодексом строителя коммунизма». Но если мы заглянем в этот «Моральный кодекс строителя коммунизма» – это выдержки из Библии, на самом деле, и ничего нового человечество не придумало.

Наши традиционные конфессии – и буддисты, и христиане, и иудеи, и мусульмане, они в целом придерживаются – что касается базовых ценностей, нравственных, моральных ценностей – по сути, одних и тех же позиций. И, безусловно, это то, что нам вместе подлежит укреплять. И других ценностных ориентиров у нас нет и вряд ли в ближайшее время появятся».

В феврале 2006 года заместитель главы администрации президента г-н Сурков в качестве основы социального консенсуса выдвинул всеобщее стремление к материальному благополучию: «Именно материальный успех, свобода и справедливость составляют основные ценности, которые мы с вами разделяем» – это слова из речи В. Суркова перед слушателями Центра партийной учебы и подготовки кадров партии «Единая Россия». Власть не замечала абсурдности данного положения, не понимала, что не могут быть основой общественного согласия ценности, которые по самой своей природе вносят раздор и конкуренцию в общественную жизнь. А именно таковы ценности материальные, из-за редкости и ограниченности которых идет вечная война всех против всех в экономической сфере общества. Самодовлеющее стремление к материальным ценностям неизбежно деформирует подлинное понимание свободы и справедливости, трактуя их в угоду материально сильным и успешным.

И в этом Путин похож на Конфуция, который также был агностиком. (Агностик – человек, считающий невозможным познать, что такое Бог и есть ли Он вообще.) Конфуций никогда не учил вере в Бога. Он верил только в ценность правильного устройства человеческого общества. Конфуций не занимался вопросами, касающимися потустороннего мира. Он учил, что каждый мог бы жить как чиновник, «благородный человек». Конфуций повел китайскую мысль по окольному пути, которому не видно конца.

Дневник спарринг-партнера по дзюдо только подтвердил смутные догадки об истинном мировоззрении Владимира Путина. А деятельность человека, его мотивы и поступки производны от мировоззрения. Мировоззренческий выбор политиков – это публичный вопрос, неизмеримо более важный, чем их налоговые декларации и счета!.. Личность правителя порой на века определяет судьбу народа.

С кем Путин? Мысль, что одновременно можно служить и Богу, и мамоне – есть безусловный духовный соблазн и гибельное заблуждение. Продолжателем чего он является – тысячелетней исторической России, с ее грехами и слабостями, но в основании своём христианской, православной страны? Или продолжателем коммунистического государства? Или Путин намеревается породить какой-то совершенно новый для России порядок?

Путин с детских лет находится под влиянием восточной философии. Рискну предположить, что мы стоим на пороге небывалого государства. Вырисовываются контуры «построссийской» России. Новая Россия будет обладать китайским умом и русской душой, которых объединит чекистское сердце.

В чем проявляется китайский ум? Если говорить о наиболее разительном отличии Китая от Европы, об их принципиальном расхождении, то оно сводится в первую очередь к тому, что в Китае никогда не помышляли об ином режиме, кроме «государева пути», монархии. Китайцы никогда не противопоставляли друг другу различные формы политического устройства – монархию, олигархию и демократию. Они различали лишь периоды «порядка» и «беспорядка»: в первом случае государю дают хорошие советы и его благотворное влияние осеняет жителей страны, во втором он становится жертвой своего дурного окружения и собственных пороков, отвергает свой нравственный долг и страна ввергается в хаос. Сам же принцип единоличного правления в Китае ни разу не ставился под вопрос. Да и в наши дни оспаривается не всегда: коммунистических идей больше нет, а китайская компартия по-прежнему правит безраздельно, будто других возможностей в природе просто не существует.

Большое значение в конфуцианстве придается ритуалам, определенным нормам поведения в различных обстоятельствах. Эти ритуалы, которые были собраны и зафиксированы в различных трактатах, оставались в значительной своей части неизменными. Конфуцианство стало официальной идеологией китайского государства и обязательным мировоззрением для всех чиновников. Поэтому, чем более высокую ступень занимал чиновник, тем тщательнее он должен был исполнять эти церемонии. Всякий желающий занять положение в обществе должен был подчинить им всю свою жизнь.

В конфуцианстве отсутствовали профессиональные священнослужители, жертвоприношения совершались главами семейств, государственными чиновниками и императором. Благодаря конфуцианству Китай оставался неизменным на протяжении двух с половиной тысяч лет.

В конфуцианстве наряду с культом Неба особо почитается государство, возглавляемое императором, – цивилизованный Китай, который есть Поднебесная, – противостоящее «варварам». Почитание государства выражено в социально-этических установлениях и административно-политической системе – регуляторе экономических процессов.

В императорском Китае конфуцианство являлось государственной религией, уважительное отношение к этой идеологической системе сохраняется и в Китайской Республике на Тайване. В годы «культурной революции в КНР» (1966–1976) учение Конфуция было признано опасным и несовместимым с коммунистическими идеями маоизма. Однако и после смерти Мао Цзэ-дуна конфуцианство продолжает играть заметную роль в жизни китайцев. Этому способствует то, что весь социально-этический строй жизни не только китайского, но и других дальневосточных обществ базируется на исторически усвоенных принципах конфуцианства. После смерти Конфуция правитель царства Лу построил ему храм и повелел, чтобы в честь него совершались жертвоприношения. В народных массах Конфуций всегда почитался как божество. Существует посвященный ему ритуал с жертвами, религиозными танцами и молитвами. Конфуций почитаем как никто иной в его стране.

* * *

В Европе политические памфлеты печатали обычно где-нибудь тайком и провозили под полой. Местом тайного издания могли служить города и страны. Французские мыслители XVIII века часто издавались в Голландии. Когда же обличения писали стихами, то это не потому, что хотели притупить их полемическую остроту, смягчить эффект, а напротив – чтобы использовать сатирический потенциал и сделать критику более язвительной (скажем, «Возмездия» Виктора Гюго). Образ не скрадывает критику, а делает ее лишь острее.

Итак, контраст в этой области очевиден: в Европе цензура, осуществляемая властями, касалась прежде всего вопроса об Истине и носила, таким образом, религиозный характер, отсюда и религиозные войны. В Китае войн на религиозной почве никогда не было. Даже гонения на буддизм в 842–845 гг. не были таковыми, ибо там никогда не стоял вопрос о догматизации истины. Но дело еще и в том, что ценности иного порядка никогда не стояли выше и вне общества. Даже инквизиция была политической и распространялась не на аспекты веры, не на борьбу идей, а лишь на мнение о правителе или правящем клане.

В Китае свобода открыто выступать против власти оказывается ловушкой. Когда коммунистический режим окреп, председатель Мао призвал интеллектуалов открыто высказывать свое мнение. Но на следующий год началось движение «социалистического выпрямления», которое показало всем, что цветение «ста цветов» долго не продлится. В этой игре в кошки-мышки между властью и личностью жертв было не счесть. Власть либо «отпускает», либо «вновь хватает» свою добычу, других возможностей китайская политическая линия не знает.

Ибо правила игры гласят, что главный смысл и подлинная цель текста всегда тщательно скрыты, даны намеком. И поэтому ухищряясь в иносказании, автор тем самым воспитал во властях особое недоверие и попался на собственную хитрость. Ведь отныне его позиция в любую минуту грозит катастрофой, он – заложник собственных слов и защиты ждать неоткуда (даже от самого себя). Предаваясь нескончаемой игре толкований, автор сделался игрушкой деспотизма, упрочил произвол власти, стал соучастником своего собственного наказания: власть, не довольствуясь цензурой сказанных слов, может, когда сочтет удобным, в качестве последнего средства на вполне законных основаниях домыслить, на что он мог бы намекать. И вот он оказывается заведомо обреченным, ибо у него нет больше средств противостоять власти, нет объективных ориентиров, чтобы себя защитить.

Как много китайская история знает случаев, когда ученые-поэты, чем-то не угодившие правителю, кончили свои дни в далекой ссылке или сложили голову на плахе. В отдельные периоды, когда власть чувствовала шаткость своего положения и становилась от этого еще подозрительнее, мы видим настоящие массовые убийства (например, в III веке, или во времена воцарения минской династии, или на протяжении почти всего XVII столетия). Да и в XX веке политическая оппозиция в Китае выражается аналогично.

Игра с властью продолжалась и всегда вела примерно к одинаковому результату. Иностранных наблюдателей особенно поражало, что на закате эпохи маоизма народное возмущение не умело найти себе иного выхода, кроме как в выплесках поэтического творчества (скажем, стихи, посвященные смерти Чжоу Эньлая весной 1976 г.) Естественно, эта лавина стихов, приколотых к цветочным венкам, завалившим площадь Тяньаньмэнь, поэтической ценности не представляла, но это был настоящий водопад слов и образов, иносказаний, направленных против правящей верхушки. Партия, кстати, уловила это безошибочно: стихи мгновенно убрали, и последовали жестокие репрессии.

* * *

Тысячелетия господства конфуцианства в идеологической жизни Китая привели к возникновению в стране настоящего культа чиновничества. Вот что пишет по этому поводу Л. С. Васильев: «Не аристократ или священник, не дворянин-рыцарь или офицер-дуэлянт, а именно учёный-чиновник, грамотей-начётчик всегда был социальным идеалом в старом Китае. Вся направленность социальных устремлений, весь импульс жизни, все личностные желания каждого честолюбивого китайца концентрировались на этом: в многочисленных новеллах и романах, драмах и стихах основная сюжетная линия всегда так или иначе была связана с темой бедного студента, который благодаря терпению, труду, стараниям и способностям преодолел все препятствия, успешно сдал экзамены, получил должность и оказался на вершине почёта, славы и богатства». В таких условиях, разумеется, не могло быть и речи о том высокомерно-пренебрежительном отношении к чиновничьей службе, которое с давних времён зародилось в европейском (в том числе и русском) мышлении. Наоборот, чиновник был идеалом и образцом для всех слоев общества».

* * *

Даже сейчас заметен дрейф России на Восток, а точнее, на Дальний Восток. Возможно, этот дрейф будет оформлен в рамках идеологии евразийства, которому присущ антизападнический, азиатско-натуралистический пафос. Так слагается соблазнительная и лживая теория «потенциального православия». В евразийстве сложилась некая розовая сказка о язычестве, и в ней к тому же совершенно забыто коренное различие между «язычеством» дохристианским и «язычеством» послехристианским».

Религия имеет мировоззренческую сторону, соприкасается как с предельными вопросами индивидуального человеческого бытия, так и с вечными вопросами бытия общественного, писал С. Г. Волобуев, главный редактор портала «Социальное богословие». Здравый смысл и моральные ценности соразмерны повседневному опыту отдельных людей и общества в целом. Однако сам по себе повседневный опыт (как индивидуальный, так и социальный) ограничен и фрагментарен, он не может поэтому быть фундаментом целостного мировоззрения. Религия, философия, культура содержат в себе совокупность стратегий преодоления повседневности, приоткрытия завесы тайны, которая сокрыта в самом существе бытия. Сама по себе повседневность, вырванная из метафизического контекста, указывает Волобуев, переживается человеком как абсурд, как бессмыслица и пустота. Повседневность несамодостаточна, повседневное знание, так называемый здравый смысл, складывается из знаний, рецептов, мудрости, добытых отнюдь не в повседневном опыте. Подобно тому, в неповседневном религиозном опыте коренится моральный энтузиазм, без которого любое общество «выдыхается», лишается иммунитета и защиты от разного рода моральных язв и коррупции.

Религия является источником моральных ценностей, энтузиазма, любви, солидарности – не только ввиду ее способности преодоления проблематики повседневного существования, но и в силу ее же притязаний на общезначимость. Любой мировоззренческий выбор содержит в себе требование его общезначимости. То, что мы полагаем истинным, мы полагаем истинным для каждого. Иной логики нет и быть не может. Другое дело – методы убеждения несогласных, пишет Волобуев, приемлемости для той или иной мировоззренческой системы или религиозной доктрины внешних средств «убеждения», то есть, «принуждения к истине»…

Опасно принуждение в вопросах веры или неверия, в мировоззренческих вопросах в целом – после ХХ века это вряд ли нужно доказывать. Но, на наш взгляд, опасения, связанные с публичным выражением религиозности главой государства, все же являются недоразумением. Скорее наоборот, общество вправе знать мировоззренческие основы деятельности лиц, принимающих решения о его судьбе.

Частное и публичное в вопросах веры и мировоззрения разделяются не так, как это принято сегодня полагать поверхностно-либеральным мнением, указывает Волобуев. Бог для верующего присутствует не только в храме, но и на улице, и в офисе, вообще везде и повсеместно. Так же как для неверующего Бог «отсутствует» не только в профессорской, но и в самих храмах. Здравый смысл и моральные ценности верующего обоснованы его религиозным мировоззрением, а здравый смысл и моральные ценности атеиста-гуманиста основаны на его абсурдном выборе перед лицом небытия. И дело не в том, чтобы исключить из публичной жизни религиозные (или атеистические) логику и мотивы, что в принципе невозможно, а в том, чтобы сделать их подлинно публичными.

* * *

А что такое русская душа? Русской душе, по мнению ряда философов начала XX века, был присущ так называемый «идеал святости». Этот идеал породил два связанных, но и противопоставленных образа жизни, два типа русского человека – «скитальца и строителя». О страннической, скитальческой Руси писал «исследователь географии русской души» Н. А.Бердяев: «Русской душе не сидится на месте, это не мещанская душа, не местная душа. В России, в душе народной есть какое-то бесконечное искание…»

(Кстати, Путин, появляясь на съезде байкеров на черном «харлее» или погружаясь на дно Байкала в батискафе и т. п., эксплуатирует образ такого «русского странника».)

Русская одержимость в поисках «иного царства» могла облекаться в разные формы – от самых низменных и примитивно-телесных до высочайших сфер духовного подвижничества. Философ Е. Н. Трубецкой писал: «В числе искателей «иного царства» есть люди низшего, высшего и среднего духовного уровня; все они оставили в сказке свои следы, выразили в ней свою особенную мечту о лучшем мире».

Для людей низшего духовного уровня «искомое иное царство есть в общем идеал сытого довольства». В соответствии с максимализмом русской души, «иное царство» с его материальными ценностями должно быть явлено в одночасье, безo всяких ожиданий и промежуточных этапов, прямо здесь и сейчас. Трубецкой точно и образно определяет подобное мирочувствование как «воровской идеал», воплотившийся в народной утопии, в явлениях русской лени и русского бунта (воровства-разбоя).

Русская лень, по мнению философа, порождена разладом между идеалом совершенства «иного царства» и несовершенством падшего мира. Для русского человека «иное царство» уже дано ему в богооткровении, в интуитивном «умном зрении». Но для его достижения человеку необходимо приложить усилия, чтобы преодолеть косность своей природы. Русский человек, зная Истину, начинает мечтать о Горнем идеале и его усвоении-присвоении «чудесным образом», с помощью разнообразных магических средств и заклинаний».

Апофеозом лени служит сказка о Емеле-дураке. Он проводил время на печи, и на всякое предложение пальцем пошевельнуть для какого-либо дела неизменно отвечал: «Я ленюсь». Но ему достается волшебная щука, которая исполняет все его желания. И он пользуется ее услугами единственно для того, чтобы все делалось само собой, без всякого с его стороны труда». При отсутствии магических средств и способностей лентяй обретает ценности нового царства «путем их похищения-воровства».

Воровской идеал лежит в сердцевине русского бунта, целью которого является переворот всего мироздания, в результате которого лентяй и вор попадают в чаемое иное царство, а бывшие небожители (хозяева иного царства) – низвергаются с социальных небес на дно жизни.

Карнавальная логика Смуты, неоднократно потрясавшая Русскую землю, в конце концов из социальной воровской утопии-сказки обернулась кровавой былью переворота России 1917 года: «На наших глазах осуществилась утопия бездельника и вора и мечта о царстве беглого солдата… Россия наполнилась «ворами да беглыми солдатами, а дезертир успешно проходит в «наибольшие министры» и вместо царя правит царством».

«Мечтательная» русская душа оказалась незащищенной перед вторжением воровских сил русского «дна», которые долгое время находились под скрепами самодержавной и духовной власти Царя и Церкви. Но стоило только лишь ослабить эти оковы, в это «царство грез» ворвалась воровская стихия русского бунта.

«Связь между усыплением нашего народного духа и торжеством воровской утопии совершенно очевидна, – писал философ. – Где светлые силы дремлют и грезят, там темные силы действуют и разрушают. И оттого-то современная Россия оказалась в положении человека, которого разворовали в глубоком сне».

Но торжество воровской утопии быстро проходит. Ее конец предстает в сказочном образе мужика, «обманутого сладкою мечтою» о даровом-воровском «легком хлебе», и оказавшегося после буйного хмельного разгула в состоянии глубокого похмелья у разбитого корыта России.

«Искателей чудесного манит самая неизвестность искомого» – пишет Трубецкой. По формуле русской сказки, они «идут туда, не зная куда, ищут то, не зная что». Бессребренничество подобного исследования тайны превращает его в богомолье-паломничество, совершаемое в Святую землю за обретением там Истины и Благодати. Именно эти – неземные, неотмирные ценности и составляют содержание русского менталитета, русского образа освоения пространства, который можно определить как «паломнический», «страннический».

Как можно объединить утилитарный китайский ум и «неотмирную» русскую душу? Между прочим, своего Гомера в Китае не было. Китайская литературная традиция не знала эпоса. Нет ни одного китайского сказания о героических деяниях, считанные упоминания о чудесах. Смысл, который китайцы выискивали в текстах, принадлежал к социальному порядку – нравственному и политическому одновременно – и не касался божественного, не был призван приоткрывать «истину».

* * *

Вот страшный символ будущей России: старинный русский город в глубине необъятной страны; пустынная площадь со старой пожарной каланчой и восстановленным собором; памятник Ленину, рядом нелепое здание, где дискотека под названием «Зелёная тоска».

В центре площади танцует пьяный мужик в линялом бушлате. С грацией циркового медведя он хлопает себя по груди и выделывает коленца грязными кирзовыми сапогами. Лицо мужика скрывает расписанная яркими красками ритуальная маска китайского дракона.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.