Глава 7 «Лесные братья»

Глава 7

«Лесные братья»

Стоило раскрыться дверям лифта, как мимо с душераздирающим воплем в разные стороны метнулись два черных кота. Ландсбергис вздрогнул и остановился с уже занесенной к выходу ногой. Жена припала к его руке, а двое сопровождавших представителей зубодробильной профессии вытянулись лицом. Невзирая на суеверную преграду, воздвигнутую безответственными котами, Собчак первым смело ступил навстречу судьбе в вестибюль ресторана «Петровский» под крышей гостиницы «Ленинград», где мною был заказан обед.

Глава Литвы прибыл на какой-то очередной слет разрушителей панциря советской системы, проводимый в нашем городе, и «патрон», томимый авторским честолюбием, как один из организаторов этого шабаша, решил по-приятельски отобедать с прибалтийским «демократом».

В то самое время в Литве еще только шел шум диких споров о форме суверенитета, разжигаемый воинственно-националистической пропагандой «Саюдиса». На политическом небосклоне восходила черная звезда Ландсбергиса, уже прошедшего «славный» и бурный путь от копошения в искусстве (если мне не изменяет память, он был ученым искусствоведом) до главы этого еще не отделившегося от СССР, но уже очень враждебно настроенного «государства».

Пока они рассаживались за столом у окна с захватывающим дух видом на серебрящийся внизу разлив Невы, я не без интереса разглядывал человека, чье имя успело обрасти легендами. Он являл собой социально проверенный продукт новой формации и держался со значением наездника, оседлавшего козла, просидев весь обед с прямой спиной и немигающим за тусклыми стеклами очков болезненно-утомленным взором. Был хмур, вял, как примороженная трава, наполнив матовое выражение лица античеловеческой волей. С безжалостной сухостью акцентно-суконного чужого языка он рассказал «патрону», как в Литве все сокрушает на своем пути, тем самым демонстрируя миру готовность к делам более серьезным. Говоря такое, Ландсбергис все время подчеркивал независимость своего аристократического духа. По мнению этого «искусствоведа» выходило, что «демократия» и «рынок» должны характеризоваться, прежде всего, топками крематориев, открытыми для всех.

О безусловности брутального распада СССР он говорил с великодушием палача, но расплывчато, при этом сильно задымливая общеизвестные исторические истины. Предлагаемая им модель построения будущего своей республики напоминала унылое, не ассимилируемое другими нациями размножение. Собчак, жуя, поддакивал. В итоге эти два ярких «гуманиста» в застольном разговоре сошлись на том, что путь в «демократию» пролегает через укрепление тюрем и создание самых «справедливых» судов для своих врагов, наподобие недоброй памяти «троек» ОСО. Как я понял, их обоих чрезвычайно заботило собственное выживание. Мне представляется, что Ландсбергис, как и Собчак, очень сильно ненавидел нашу страну. Это их делало единомышленниками, соратниками и сподвижниками.

После обеда, сверив политический курс с Собчаком, «демократ» нового типа вместе с охраной и женой вновь отбыл в президиум слета разрушителей, а мы с «патроном» поехали в Мариинский дворец.

Отсутствие памяти на злое — самое слабое место русских.

* * *

Около Кировского моста творилось что-то невообразимое. Возбужденные многодневным отсутствием бензина на АЗС, расположенной напротив входа в Петропавловскую крепость, и еще не привыкшие к подобному водители машин забаррикадировали своей автособственностью пересечение сразу трех оживленных улиц кряду. Вместе с пассажирами столпившегося со всех направлений общественного транспорта они устроили форменный митинг, полагаю, небывалый по численности после исторического выступления Ленина с балкончика особняка балерины Кшесинской, находящегося вблизи. «Патрон», не разобравшись, тут же взлетел на какой-то подвернувшийся помост и стал угрожать, что оштрафует каждого, если они немедленно не разъедутся. Обстановка после пламенно-коммерческой угрозы Собчака стала резко накаляться. Было очевидно, что два сержанта милиции, оказавшиеся рядом, в случае перехода от диспута к потасовке положение не спасут, поэтому пришлось принять все меры, чтобы уберечь «патрона» от реального оплевывания. Уже отъехав на значительное расстояние, я заметил вслух, что, вероятно, не нужно было публично сулить кару, не предусмотренную законом. Собчак зло глянул на меня и образным языком старорежимного лагерного сапожника высказал доселе не слышанное мною, свое сугубо личное отношение к законодательству вообще и к законам в частности.

* * *

В приемной, как на вокзале, толкались энтузиасты разных антикварных дел, всякие махинаторы с куртуазными манерами и еще невесть кто. При появлении «патрона» к нему кинулись двое стройных прыщавых юношей и отдаленно напоминавший женщину субъект, назвавшийся Русланом Линьковым. Сотрясая пачкой каких-то бумаг, они, мешая ему пройти, стали настойчиво уговаривать немедленно подписать воззвание об отмене статьи Уголовного кодекса, карающей за мужеложство. Это были члены организованного ими же «Клуба сексуальных меньшинств имени композитора Чайковского», постоянно прорывавшиеся в последние дни к Собчаку. Их настырность в достижении цели была столь активна, будто они хотели заполучить «патрона» в свои пассивные ряды.

Преодолев заслон активистов сексуального, но пока еще меньшинства, Собчак юркнул за дверь кабинета, а на меня навалился непомерно толстый, коротконогий, одинаковый в ширину и в высоту, в расписной рубахе с открытым воротом гражданин, начисто лишенный шеи. Он назвался совершенно не похожей на его облик фамилией и громко сообщил, что, будучи представителем «очень крупного бельгийского капитала», уже несколько дней вынужден терять свое дорогое время прямо тут, в приемной, пытаясь пробиться к Собчаку. Бизнесмен говорил по-русски, но с наигранным акцентом, отдавливая меня животом от двери кабинета и требуя передать «патрону», что, если тот и сегодня его не примет, то это будет не обычным просчетом, а «политической ошибкой» Собчака.

Поглядывая на разбушевавшегося делегата «бельгийского капитала», я вспомнил схожий повадками, тоном и обликом экземпляр многолетней давности, при наложении которого на карикатурно-толстого бизнесмена всплыла в мозгу его «девичья» фамилия Гофман. Чтобы не ошибиться, я, смело взяв кандидата в «благодетели» за рукав широченного пиджака, отвел к окну. Да, это был Иосиф Гофман, а фамилия, которой он в настоящий момент пользовался, носила чисто бутафорскую функцию. Много лет назад, учась в институте, я иногда подрабатывал в такси либо по ночам развозил на грузовиках хлеб по булочным. А Гофман, молодой и энергичный сын музыканта из знаменитого в ту пору оркестра Эдди Рознера, возглавлял шулерскую «тройку нападения» в беспроигрышной для Оси карточной игре типа «секи». Днями и ночами он со своей бригадой катал ловил «лохов» мотаясь по аэропорту, и поэтому многие таксисты его хорошо знали, ибо «коммерческий» успех гофмановской «творческой» команды напрямую связывался с первоначальным предложением подбросить без очереди до города на такси приглянувшегося им клиента, обычно прилетевшего в отпуск с крайнего Севера. А уже затем по дороге при помощи «безобидных» картишек «сравнительно честно» отнять у трудяги припасенные им для отдыха деньги.

После этого карточно-катального блуда Ося вместе с семьей эмигрировал на историческую родину, и след его растаял в миру. Намучившись и перебрав за годы своих скитаний все мыслимые и немыслимые способы заработать на жизнь (карточная «олимпиада» в такси на Западе не проходила), Гофман с первыми всполохами «демократии» рванулся на наше экономическое пепелище и сразу сильно преуспел. Преподнеся в дар знакомому высокопоставленному взяточнику недорогой видеомагнитофон, Ося за такой плевый презент умудрился с его помощью продать какому-то заводу на Урале комплект деревообрабатывающего оборудования, получив 12 миллионов долларов, хотя в Бельгии этот комплектик стоил лишь 9 миллионов. Вот на эту разницу Ося и причислял себя к «представителям крупного бельгийского капитала». Будучи уверен в успешном повторении уральского варианта с «патроном», натуру которого он достаточно пристально изучил по телевидению, Гофман с букетом «захватывающих» предложений явился к Собчаку на прием и, в связи с трудностью пробиться, сильно негодовал.

Ося так увлекся воспоминаниями, что его покрытый бисером пота лоб превратился в безопасный плацдарм для деятельности сразу нескольких мух.

В честности «патрона» я тогда еще не сомневался, поэтому Гофман ушел из приемной тихо и даже без обиды на бюрократов. Больше его тут никто не видел. Правда, недавно я случайно узнал, что после моего увольнения ему все же удалось встретиться с Собчаком, и Осины дела в городе стали обширными и благополучными.

«Неисповедимы пути Твои, Господи!»

* * *

Было время, когда Собчак не очень проникновенно интересовался предпринимательством и бизнесменами, но я помню его оживление при просмотре документов одного совместного предприятия (СП), тихо подкравшегося на опасно близкое расстояние к запасникам ленинградского Эрмитажа. Это СП с аналогичным Эрмитажу названием было создано ныне «выдающимся американским бизнесменом», а в прошлом грузчиком этого нашего всемирно известного музея. Имея почти во всем схожую с Гофманом биографию, он до разгрома СССР вынужден был долгие годы прозябать в другой части света, Америке. Сразу вслед за первыми «победами» местных «демократов» их экс-земляк, аки гриф, увековеченный на многих художественных полотнах Зимнего дворца, прилетел сюда, влекомый, как и та мифологическая птица, пикантным запахом разложения страны и манящими воспоминаниями юного грузчика о сокровищах дворцовых подвалов.

СП «Эрмитаж», так широко теперь рекламируемое, было организовано на базе скромного музейного буфета для сотрудников с целью обеспечения их горячей и калорийной пищей, но с указанной невзначай в уставе неприметной строчкой о том, что-де это СП, в случае «крайней» необходимости, готово даже взять на себя многотрудные хлопоты по организации выставок и экспозиций эрмитажного имущества, т. е. народного достояния, повсюду в мире. При этом в документах СП обязательность возврата сокровищ и ответственность за их сохранность как бы случайно оговорена не была. «Патрон» хоть какой, но все ж юрист, и поэтому, когда я ему показал копию устава СП, занесенную в приемную из Комиссии по культуре, он тут же сообразил в чем дело и даже вскрикнул от зависти к чужим возможностям выколупывать алмазы из старинных эфесов и сабельных ножен.

* * *

Как-то утром в приемную упругим шагом дорогих ботинок вошел гладко-лысый, упитанный человек в кризовом двубортном пиджаке со значком республиканского депутата на длинном, отвисшем под его тяжестью лацкане и пренебрежительно-вызывающим взором недобрых глаз. Это был Артем Тарасов, потрясший всех на заре кооператизации страны своими стотысячными партвзносами. Согласия на его арест безуспешно, но настырно добивался у республиканского парламента Горбачев. Быстро сориентировавшись в дверях и ни на кого не глядя, он направил свои стопы прямо в кабинет к «патрону». Дежурный помощник преградил вход и вежливо задал полагающиеся в этом случае вопросы. Тарасов глянул на него, как редко трезвый столовский повар из города Иваново на вдруг заговоривший по-немецки шипящий примус, и попытался рукой отодвинуть в сторону.

Презрев назначенных к приему толпящихся у дверей посетителей, Собчак более часа проговорил с желанным гостем. Тарасов, будучи хозяином фирмы «Исток», приехал предложить «патрону» «нефтяной бизнес», У Артема, как одного из создателей «Российского торгового дома», была на руках генеральная лицензия на все виды сырьевого экспорта. Удивляться не следует, так как в учредителях этого хитрого «дома» были еще Минфин и МВЭС республики, а также глава АНТа Ряшинцев, известный по громкому скандалу с попыткой экспорта советских танков за границу. Такой лицензии Собчак долгое время безуспешно пытался добиться для Ленинграда в целом.

В наш город Тарасова занесло жгучее желание под видом отходов мазута и дизтоплива купить у Киришского нефтеперерабатывающего комбината качественный товар и судами Балтийского либо Северо-Западного речного пароходства доставить своему покупателю на Запад. При этом московский делец 80 % чистой прибыли готов был отдать Ленинграду, если, конечно, «патрон» поможет ему уговорить производителей дешево продать, а портовиков и транспортников незадорого отвезти товар в Европу. Собчак, внимательно выслушав знаменитого афериста, необыкновенно оживился. Появилась, как ему показалось, потрясающая возможность личным примером эффектно продемонстрировать свою способность зарабатывать валюту.

— Вот видишь, — говорил он мне, — все только болтают, а Артем очень конкретный человек, толковый и знающий!

— Все, возможно, и так, только у меня вопрос, — сказал я. — Кто будет определять расходную часть этой сделки и продажную цену за границей, да еще с учетом того, что вместо отходов это будет сортовой товар?

— Как кто? — сбился Собчак. — Тарасов, я думаю.

— Вот то-то и оно. Следовательно, прибыль от этой сделки, вполне вероятно, станет равна нулю, а 80 % от нуля будут стоить все ваши хлопоты по реализации артемовских «маклей» во благо нашего города минус затраты на хорошее рекламное обеспечение. Подобными операциями, Анатолий Александрович, имеет смысл заниматься только мошеннику, который с Тарасовым на Западе будет делить прибыль от разницы между официально объявленной здесь и фактической ценой продажи за границей, — закончил я.

Больше мы к этому делу не возвращались, но, как я слышал, афера состоялась, и цифра украденных 30 миллионов долларов надолго вошла в скандально-криминальную хронику газетных полос.

* * *

Балтийское морское пароходство — это, пожалуй, единственное предприятие в Ленинграде, дружба с руководством которого была нужна практически всем «отцам» города. Мало того, что пароходство наряду с «Интуристом» являлось основной валютной кузницей, дававшей возможность городу не только закупать, но и доставлять из-за границы все необходимое; оно было еще кладезем удовлетворения самых разнообразных личных, семейных нужд городского начальства, начиная от бесплатной доставки любых заказанных товаров до подарочно-бестаможенных круизов по всему белому свету. Использовать эти, как всем казалось, безграничные возможности пароходства стремились многие, поэтому главный судовой начальник всегда был на виду у партийной и советской властей и во все времена, как правило, занимал пост председателя депутатской комиссии Ленсовета.

Какова же была досада главы пароходства в этот раз проиграть депутатские выборы в Верховный Совет СССР грузчику из подсобки валютного магазина Щелканову.

Если бы вновь потребовалось иллюстрировать сказку «О колобке», то можно смело, в разухабистом варианте использовать внешние данные начальника пароходства Виктора Харченко.

Этот непревзойденный пропагандист идей процветания людей и кораблей, имея более полувека от роду, был глубоким пессимистом в душе, полным надежд и веры в прогресс только на словах. Однако это ему вовсе не мешало даже в клетке с тиграми рассчитывать на успех. В нем было много крестьянского ума, мудрости, лисьей хитрости наряду с простодушием, а также гордыни и гонора вместе с простосердечием. Он часто прикидывался то филаретом (другом добродетели), то филоматом (покровителем науки), но чаще вел себя как обыкновенный человек, что совершенно не гармонировало с его высокой должностью, тем самым вызывало искреннее уважение большинства окружающих.

Пароходство, с учетом заграничных благ работающих, было миром всегда рабски согнутых спин и торжествующего чинопочитания. Вот почему, проиграв выборы грузчику, Харченко был уязвлен и подавлен необыкновенно. Так и не сумел равнодушием омыть лицо и вынуть из общественного мнения политическое жало своего унизительного поражения. При одном лишь воспоминании о победившем подсобнике из магазина у него всегда подрагивали губы. Харченко успокоился только со временем, когда все нардепы не нарочито стали крайне непопулярны. Но первое время у морехода был вид человека, подорвавшегося на легкой пехотной мине… Харченко резко полинял, вмиг облетели все его ритуальные перья. Опрометчиво называя врагами всех, кто победил советскую власть, он считал, что для них самое гуманное расстрел.

Спору нет, организатор и хозяйственник Харченко не стандартный. Видя далеко вперед, он, однако, как оказалось, не совсем вовремя затеял создание у себя «независимого пароходства», что не могло понравиться тогдашнему министру морского флота СССР Вольмеру, который тут же, с учетом падающей популярности самого начальника пароходства и попросту никакой значимости новой городской власти, прислал Харченко «теплую», лаконичную телеграмму об увольнении.

Прежние времена теснейшего приятельства с сильными мира сего быстро проседали и исчезали, как жухлый мартовский снег. Настроения в обществе менялись. Многие друзья проворно перекинулись в стан врагов. В Совмине СССР, как и на море, систематически возникали приливы и отливы, а Харченко, несмотря на богатейший опыт, никак не мог изловить волну. Он нашел меня, когда веник прошлых своих деловых связей был им уже изломан по прутику, а возрастающая неприязнь внутри пароходства становилась невыносимой. Положение обострялось и усугублялось намеренно.

Мы долго проговорили в комнате, как тогда называли, «отдыха», пристроенной к его кабинету, где над пучками вымпелов и флажков разных стран висел стенд с фотографиями всех, возглавлявших Балтийское морское пароходство с самой революции. Под многими портретами, включая родственника Троцкого, рядом с фамилией было написано «репрессирован». Я не удержался и своей шкодливой рукой чиркнул карандашом под пустой стендовой рамочкой, явно приготовленной для фотографии самого Харченко, «расстрелян». Он неожиданно очень обиделся, шутку явно не приняв, но вида не подал.

На следующий день я Собчаку рассказал все, что знал о достоинствах Харченко и прелестях пароходства, напирая на обоюдно непримиримую вражду Харченко со Щелкановым. Это, похоже, особенно сильно воодушевило «патрона», и он, испытывая непомерный административный зуд, тут же спросил, как можно спасти бравого мореплавателя. Я молча набрал по ВЧ приготовленный заранее номер телефона министра Вольмера и протянул Собчаку трубку. Разговор между ними был краток и поразил меня своей непросчитанной эффективностью. «Патрон» довольно дерзко выразил министру СССР протест по поводу разгона ленинградских кадров без его, Собчака, согласия и сказал, что в случае повторения устроит самому Вольмеру скандальное «шоу» на Верховном Совете. Вольмер выслушал и вдруг без всяких возражений обещал Харченко больше не трогать.

Признательность Харченко «патрону» была безгранична. Из благодарности он первое время готов был задушить Собчака в могучих объятиях морехода. Победив с помощью «патрона» своего министра в такое смутное, но воистину золотое время захапывания народного добра, Харченко враз огрознел к своим врагам. Собчак же, для которого широчайший спектр манящих соблазнов, таящихся в недрах пароходства, был, вне всяких сомнений, радостной новацией, вскоре использовал на свою потребу весь их разнообразный лот: от круизов, морских прогулок и частного прибыльного бизнеса до бесплатных, обильно сервированных хрусталем и серебром судовых ресторанных обедов вместе с валютным потрошением палубных игровых автоматов. Что же до естественной каждому честному человеку совестливой брезгливости, то натурам, подобным Собчаку, это вообще несвойственно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.