Процессы в Бамберге

Процессы в Бамберге

Преследование ведьм в Германии было особенно жестоким на тех территориях, правителями которых, как светскими, так и духовными, были епископы, — Трир, Страсбург, Бреслау и Фульда, к примеру, а также Вюрцбург и Бамберг. Двумя последними княжествами правили два двоюродных брата, особенно прославившихся своими зверствами: епископ Филипп Адольф фон Эренберг (1623-1631), который сжег 900 ведьм, и «ведьмин епископ» Готфрид Иоганн Георг II Фукс фон Дорнхайм (1623-1633), который сжег 600 человек по самым скромным подсчетам. На подвластных им территориях преследования осуществлялись по одному и тому же сценарию.

Охота на ведьм началась в Бамберге позже, чем в других немецких государствах. Начало положил епископ Иоганн Готфрид фон Ашхаузен (1609-1622), который сжег 300 человек по обвинению в ведовстве; 1617 г. был особенно тяжел — 102 казненных. Но «ведьминский епископ» Иоганн Георг II с помощью своего главного викария, викарного епископа Фридриха Фернера, а также при поддержке светского совета докторов права добился лучших результатов. Они возобновили преследования в 1624 и 1627 гг. и даже соорудили специальный дом для ночных духов (Drudenhaus), рассчитанный на 30-40 пленников одновременно, а также аналогичные тюрьмы в малых городах епархии: Цайле, Халльштаде и Кронахе. С 1626 по 1630 г. процессы отличались особенной жестокостью и полным пренебрежением ко всяческим законам; один комиссионер, доктор Эрнст Фазольт, сжег 400 человек, обвиненных в ведовстве.

Вице-канцлер Бамберга доктор Георг Хаан добился относительного успеха во временном обуздании ведовских процессов, но его вмешательство лишь превратило его самого, как доктора Фладе, в подозреваемого в сочувствии ведьмам. Его вместе с женой и дочерью сожгли в 1628 г. — и это несмотря на приказ императора вернуть им свободу, поскольку «их арест стал попранием законов империи, терпеть которое невозможно». Всех бургомистров арестовали и казнили.

В числе жертв оказались и многие другие видные горожане. В апреле 1631 г., когда террор пошел на спад, в тюрьме для обвиненных в ведовстве сидели 22 обвиняемых, в том числе и епископский казначей. Их совокупная собственность, уже конфискованная, составила 220 000 флоринов. Все эти деньги осели в карманах епископа. Вдобавок к этому пленники (их поместья или родственники) обязаны были платить каждому, кто имел то или иное отношение к их казни.

Лавина обвинений, пыток и костров накрыла город, но некоторым именитым горожанам удалось бежать в Рим, Богемию или к императорскому двору в Регенсбург. Однако епископа Бамбергского не очень заботило мнение императора, тем более что тот был занят своими делами. Даже личное заступничество Фердинанда за Доротею Блок, жену богатого горожанина, ни к чему не привело. В чем ее обвиняли, никто никогда так и не узнал, адвокат ей не полагался; ее, как и многих других, сожгли в мае 1630 г. Ее отцу удалось бежать.

Быстрота, с которой вершилось «правосудие», воистину изумительна, даже для того времени. Вот, к примеру, хронология суда над фрау Анной Хансен в 1629 г.:

17 июня. Заключена в тюрьму по подозрению в ведовстве.

18 июня. Отказалась сознаться; выпорота кнутом.

20 июня. Пытка с применением тисков для пальцев; созналась.

28 июня. Женщине оглашено ее признание.

30 июня. Добровольно подтвердила свое признание; приговорена.

4 июля. Проинформирована о дне казни.

7 июля. Обезглавлена и сожжена.

Среди пыток, традиционно используемых в Бамберге для дознания, числились:

1. Тиски для пальцев.

2. Тиски для ног.

3. Порка кнутом в подвешенном состоянии или лежа.

4. Лестница, разновидность дыбы.

5. Колодки, снабженные железными шипами, пытка, которая могла продолжаться до шести часов.

6. Страппадо, модификация дыбы.

7. Растирание веревкой по шее, чтобы стереть кожу до кости.

8. Холодные ванны.

9. Перья, которые жгли в подмышках и в паху, предварительно перья пропитывали серой.

10. «Молитвенная скамья», доска с острыми деревянными пеньками, на которую ставили на колени.

11. Насильственное кормление соленой селедкой без воды.

12. Ванна из крутого кипятка с негашеной известью (в 1630 г. в Цайле таким способом убили шестерых).

После оглашения приговора по дороге к месту казни человек мог быть подвергнут дополнительным наказаниям, например ему могли отрубить руку или оторвать женщине груди раскаленными докрасна щипцами.

Такая беспощадная жестокость начала, однако, привлекать к Бамбергу нежелательное внимание, и на императора надавили, требуя предпринять какие-то меры. Ламормайни, иезуит-исповедник Фердинанда, заявил ему: «В ужас приводят слова и помыслы уважаемых людей о том, что происходит в тех судах». Другой иезуит (Генрих Тюрк из Падерборна) протестовал:

Некоторые люди начинают испытывать сочувствие к несчастным жертвам; высказывают серьезные сомнения, правда ли бесчисленные погибшие в огне и в самом деле были виновны и заслуживали столь жестокой смерти. Вообще многие люди начинают считать такое обращение с человеческими существами, чья жизнь куплена драгоценной кровью Христовой, жестоким и более чем варварским.

Беглецы из Бамберга также присоединили свои голоса к этому хору: советник Дюмлер, чью беременную жену жестоко пытали и сожгли, заявил императору: «Люди протестуют, говоря, что все приговоры, вынесенные в Бамберге, не могут быть справедливы». Он же предложил приостановить конфискацию имущества обвиняемых. Другой человек, которому удалось бежать, представил прошение, написанное Барбарой Шварц, которая не призналась даже после восьми пыток и была брошена в тюрьму на три года.

Епископ Бамбергский послал в Регенсбург специальных эмиссаров, которые должны были обелить его в глазах императора, но их приняли холодно. В сентябре 1630 г. отец Ламормайни довел до сведения Фердинанда, что всеобщая враждебность, вызванная его пассивностью по этому делу, препятствует избранию его сына на императорский престол и что, если он по-прежнему будет игнорировать беззакония бамбергских судов, он, Ламормайни, не даст ему отпущения грехов. После этого Фердинанд II затребовал протоколы суда для проверки и приказал, чтобы в будущем основания для ареста оглашались публично (зачастую таковыми являлись обыкновенная клевета и наветы), обвиняемому (которого обычно держали в одиночке) предоставлялся адвокат, а на конфискацию имущества наложил запрет. Пытки, однако, не были объявлены вне закона.

Террор прекратился к лету 1631 г., частично из-за смерти викарного епископа Фернера, который скончался в декабре 1630 г., отчасти из-за угроз шведского короля Густава, который занял Лейпциг еще в сентябре и теперь грозил войной, и лишь частично из-за протестов императора, выраженных в мандатах от 1630 и 1631 гг. В 1630 г. успели казнить еще 24 человека, но в 1631 г. ни одной казни уже не было. Епископ Бамбергский скончался в 1632 г. Его смерть, как и кончина в 1631 г. его двоюродного брата, епископа Вюрцбургского, а также смерть кардинала-епископа Вены в 1630 г. избавила мир от трех самых ожесточенных сторонников гонений на ведьм.

Отчет о процессе бургомистра Бамберга Иоганна Юния — типичный пример многих тысяч дел по всей Германии — приведен здесь по материалам официальных протоколов.

Подробности процесса по делу бургомистра Иоганна Юния.

В среду, 28 июня 1628 года был допрошен без применения пыток Иоганн Юний, бургомистр Бамбергский, по обвинению в ведовстве: как и почему впал он в это зло. Арестованному пятьдесят пять лет, родился он в местечке Нидервайш, в Веттерау. Утверждает, что ни в чем не виноват, о преступлении ничего не знает, от Бога никогда в жизни не отрекался. Говорит, что его оболгали перед Богом и людьми, выражал желание посмотреть хотя бы на одного человека, который видел его на подобных сборищах (ведовских шабашах). Очная ставка с доктором Георгом Адамом Ханом. Тот говорит, что поставил бы свою жизнь против того, что видел его, Иоганна Юния, полтора года тому назад на ведовском сборище в выборной комнате совета, где они пили и ели. Обвиняемый это полностью отрицает. Очная ставка со служанкой Эльзой. Также утверждает, что он был на шабаше в Хауптсфорвальде, но сначала осквернил гостию. Юний отрицает и это. Тогда ему объявили, что все его сообщники сознались и разоблачили его, дали время подумать. В пятницу, 30 июня 1628 года вышеупомянутого Юния снова убеждали сознаться, без применения пыток, но он снова отказался, тогда поскольку он ничего не показал, его подвергли пытке и сначала применили тиски для пальцев. Говорит, что никогда не отрекался от Господа Спасителя и никогда не был крещен никаким другим именем, готов был поклясться в том своей жизнью; от тисков не чувствовал никакой боли. Тиски для ног. Ничего не признает, боли по-прежнему не чувствует. Обвиняемого раздели и обыскали; на правом боку обнаружили синеватое пятно в форме трилистника, трижды кололи булавкой, что не вызвало ни крови, ни каких-либо ощущений. Страппадо. Никогда не отрекался от Господа. Бог его не оставит. Будь он таким негодяем, то не позволил бы так себя мучить. Бог должен подать какой-нибудь знак его невинности. Он ничего о ведовстве не знает. 5 июля вышеупомянутый Иоганн Юний без применения пыток, но при настойчивом понуждении сознался.

Признания бургомистра Иоганна Юния

Когда в 1624 году процесс в Ротвайле обошелся ему в шесть сотен флоринов, вышел он в августе месяце в свой сад во Фридрихсброннене и уселся там в задумчивости. Пока он так сидел, подошла к нему женщина и стала спрашивать, отчего он так печален. Он ответил, что вовсе не печален, но она соблазнительными речами заставила ее уступить ее воле… А затем девушка обернулась козлом, который заблеял и сказал: «Теперь ты видишь, с кем тебе пришлось иметь дело. Ты будешь моим, а иначе я сломаю тебе шею». Тогда он испугался и задрожал с головы до ног. Но дух схватил его за горло и потребовал, чтобы он отрекся от Всевышнего, на что Иоганн ответил: «Господи, помоги мне», и дух тотчас исчез, такова была сила этих слов. Но враг немедленно вернулся, с людьми, и снова стал требовать, чтобы Юний отрекся от Господа и всего небесного воинства, и так его ужасно запугал, что тот произнес за ним следом такие слова: «Я отрекаюсь от Господа и всего Его небесного воинства и отныне признаю дьявола своим богом». После отречения присутствующие так его убеждали, что он позволил дьяволу наречь себя именем злого духа. Morhauptin дала ему дукат крестильного золота, которое потом превратилось в черепок от горшка. Имя ему дали Крикс. Его суккуба звали Лисица. Собравшиеся поздравляли его от имени Вельзевула и говорили, что они теперь все равны. На крещении, помимо прочих, присутствовала упомянутая Morhauptin Кристиана, молодой Гайзерлин, Пауль Глазер, Каспар Виттих и Клаус Себхард, садовники. Затем они исчезли. В это время его любовница пообещала снабжать его деньгами и брать время от времени с собой на шабаш. Когда бы ему ни вздумалось поехать на шабаш, к его кровати подходила черная собака и говорила, что пора; он садился ей на спину, собака именем дьявола поднималась в воздух, и они летели.

Года два тому назад собака отвезла его в выборную комнату совета, по левую руку от входа. Там за столом сидели канцлер, бургомистр Нойдекер, доктор Георг Хаан и еще двадцать четыре человека. Поскольку зрение его было уже не то, что раньше, многих он не узнал. После этого ему дали еще время на раздумья. 7 июля 1628 года вышеупомянутого Юния допросили вновь, чтобы узнать, в чем еще решил он сознаться. Он сообщил, что около двух месяцев тому назад, на следующий день после казни, ходил плясать с ведьмами к черному кресту, где им явился Вельзевул и сказал прямо, что их всех сожгут на этом самом месте, смеялся и издевался над ними. Назвал еще четверых ведьм.

Преступления бургомистра Иоганна Юния.

Соблазнив его, суккуб немедленно потребовал, чтобы он убил своего младшего мальчика Ганса Георга, и дал ему для этой цели серый порошок, но для него это было слишком тяжело, и он вместо мальчика убил своего гнедого коня. Суккуб также неоднократно побуждал его убить своих двух дочерей, а так как он отказывался, то бывал бит. Однажды, по просьбе своего суккуба, он вынул изо рта священную облатку и отдал ей. Был вынужден время от времени совокупляться с суккубом. За неделю до ареста по пути в церковь св. Мартина повстречался ему дьявол в облике козла и рассказал, что вскоре его заключат в тюрьму, но пусть он не тревожится, дьявол его быстро освободит. Кроме этого, клянется спасением своей души, ничего ему не ведомо, но все, им сказанное, — чистейшая правда, и за это он готов поручиться своей жизнью. 6 августа 1628 года вышеупомянутому Юнию прочли его признание, которое он полностью подтвердил. Позднее он добровольно подтвердил то же самое в присутствии суда.

Письмо бургомистра Иоганна Юния дочери Веронике.

24 июля 1628 года.

Много сотен тысяч добрых ночей тебе, дражайшая, возлюбленная моя дочь Вероника. Невиновным вошел я в эту тюрьму, невиновного меня пытали, невиновным суждено мне умереть. Ибо всякий, кто попадает в эту тюрьму, должен сознаться в ведовстве, иначе его будут мучить до тех пор, пока он не выдумает что-нибудь и — Господь да смилуется над нами — не оговорит себя. Я расскажу тебе, как это было со мной. Когда меня впервые привели в пыточную камеру, там были мой шурин, доктор Браун, доктор Кетцендерфер и еще двое неизвестных мне докторов. Доктор Браун спросил у меня: «Родич, а ты как здесь оказался?» Я отвечал: «По навету и злосчастью». — «Слышишь, ты, — был мне ответ, — ты колдун. Признаешься добровольно? Если нет, мы пригласим сюда свидетелей и палача». Я сказал: «Я не колдун. Совесть моя в этом отношении чиста. Ведите хоть тысячу свидетелей, меня это не пугает, я с радостью выслушаю их всех». Тогда передо мной посадили сына канцлера, который заявил, что видел меня. Я попросил, чтобы его привели к присяге и допросили, как полагается, но доктор Браун отказался выполнить мою просьбу. Затем привели самого канцлера, доктора Георга Хаана, который показал то же самое, что и его сын. После этого Хепфен Эльза. Она видела, как я танцевал в Хауптсфорвальде, но и ее тоже отказались привести к присяге Я сказал: «Я никогда не отрекался от Господа и никогда этого не сделаю — Господь в милости Своей да предохранит меня от этого. Лучше я вынесу все, что мне предназначено». Тогда пришел — Господь в небесах, смилуйся надо мною — палач и наложил на меня тиски для пальцев, на обе руки сразу, так что кровь брызнула из-под ногтей и отовсюду, и еще четыре недели спустя я не мог ничего делать руками, как ты видишь по моему почерку.

Потом они раздели меня, связали мне руки за спиной и привязали к лестнице. Мне показалось, что и земле, и небу приходит конец. Восемь раз они подтягивали меня к потолку и бросали оттуда, так что я испытал невыносимую боль. Доктору Брауну я сказал: «Да простит тебя Господь за такое обращение с невиновным и почтенным человеком». Он отвечал: «Ты мошенник». Это произошло в пятницу, 30 июня, и я с Божьей помощью вытерпел пытку. Когда наконец палач повел меня в мою камеру, то сказал мне: «Господин, умоляю вас, ради Бога, сознайтесь в чем-нибудь, правда или нет, неважно. Придумайте что-нибудь, ибо вам не выдержать той пытки, которая для вас заготовлена; и даже если вы ее выдержите, вам все равно не уйти отсюда, будь вы хоть сам граф, пытка так и будет следовать за пыткой, пока вы не сознаетесь в ведовстве. Раньше, — сказал он, — они вас не отпустят, как вы можете судить и по другим процессам, ведь они все одинаковы». Тут пришел Георг Хаан и передал слова комиссионера о том, сказал, что епископ желает, чтобы мое дело стало примером для всех прочих, чтобы все остальные устрашились. И тогда, видя, в какое отчаянное положение я попал, я взмолился, чтобы мне дали день на раздумья и прислали священника. В священнике мне отказали, а время на раздумья дали. Теперь, дорогое мое дитя, ты видишь, какая опасность мне грозила и продолжает грозить. Я вынужден был сказать, что я колдун, хотя это неправда, и отречься от Бога, чего никогда раньше не делал. День и ночь тревога не оставляла меня, пока наконец не пришла ко мне новая мысль. Я решил больше не беспокоиться, но поскольку в священнике, который мог мне что-нибудь посоветовать, мне отказали, то я придумаю что-нибудь сам. Будет, конечно, гораздо лучше, если я скажу это устно, хотя на самом деле я ничего такого не делал, а потом я исповедаюсь священнику, и пусть тогда отвечают за это те, кто меня вынудил оговорить себя. И я сознался, но все мои признания сплошная ложь. И вот, дорогое дитя, в чем я признался, чтобы избежать сильнейшей боли и ужасных пыток, переносить которые у меня нет больше сил «…» Затем я должен был сказать, кого из людей встречал я (на ведовских шабашах). Я сказал, что не узнал никого из них. «Ты, старый мошенник, опять хочешь, чтобы я напустил на тебя палача. Говори — канцлера среди них не было?» И я сказал «был» «Кто, кроме него?» Я никого больше не узнал. Тогда он сказал «Ведите его по улицам. Начните с рынка, проходите всю улицу, потом сворачивайте на другую». Мне пришлось указать там на несколько человек. Затем мы вышли на длинную улицу. Знакомых не было. Пришлось указать еще на восемь человек. Вышли на Цинкенверт — еще один человек. Потом по верхнему мосту к воротам Георга, с обеих сторон. Никого знакомых. Знаю ли я кого-нибудь в замке — если да, то должен сказать об этом безбоязненно. И так они расспрашивали меня на каждой улице, хотя я не мог и не хотел ничего говорить. Тогда они снова отдали меня палачу, тот раздел меня, обрил и снова стал пытать. «Мерзавец знает одного на рыночной площади, его видят с ним каждый день, и все же не называет его». Они имели в виду бургомистра Дитмайера, и мне пришлось назвать его тоже. Затем я должен был перечислить совершенные мной преступления. Я молчал. «Вздернуть мошенника!». Тогда я сказал, что должен был убить своих детей, но не смог, а отравил вместо них коня. Не помогло. «Я взял священную облатку и закопал ее в землю». После этого они оставили меня в покое. Теперь, мое дорогое дитя, тебе ведомы все мои дела и признания, за которые я и умру. И все они чистая ложь и выдумка, так что помоги мне Бог. Все это я вынужден был сказать из страха перед пыткой еще более ужасной, чем та, которую я уже перенес. Ибо они не прекращают пытать, пока человек не сознается в чем-нибудь, будь он хоть сама праведность, они все равно превратят его в колдуна. Никому не уйти, будь он хоть граф. Если Господь не сделает так, чтобы правда вышла наружу, всю нашу родню сожгут. Господь в небесах знает, что я ничего об этом преступлении не ведаю. Я умираю невиновным, словно мученик. Дорогое мое дитя, сохрани это письмо в секрете, чтобы его никто не нашел, иначе меня будут пытать еще страшнее, а тюремщику отрубят голову. Так строго это запрещено. Дорогое дитя, заплати этому человеку талер. У меня ушло несколько дней, чтобы написать это, обе руки у меня изуродованы. Я в большой беде. Доброй ночи, ибо отец твой, Иоганн Юний, не увидит тебя больше.

Р. S. Дорогое дитя, сразу шестеро дали против меня показания канцлер, его сын, Нойдекер, Цанер, гофмейстер Урзель и Хепфен Эльза — ложные, по принуждению, как они сами потом мне признались, и все перед казнью просили у меня прощения, ради Господа Бога. Никто из них ничего плохого за мной не знал. Их заставили сказать все это и меня тоже.