С Эдит Пиаф – по зимнику к Верхоянску

Работать в Якутии журналистом и не проехаться по зимнику? Это было бы большим профессиональным упущением. Кто на зимнике не бывал, тот и Якутии не видал! И вот, поднабравшись опыта, наглости и связей, я договорился с Хандыгской автобазой прокатиться на одной из её машин по трассе, которая действует только в зимнее время. В качестве пассажира, разумеется.

Хандыга – это посёлок на правом берегу Алдана, который издавна был перевалочным пунктом. Сюда на речных судах из далёкого иркутского порта Осетрово доставляют грузы для многих районов Северо-Востока, куда другим способом доставить всё нужное для промышленных и социально-бытовых надобностей просто нет возможностей. Отсюда на восток идёт более или менее обустроенная дорога на Магадан и в Усть-Неру.

А зимой, когда заледенеют реки, появляется возможность добраться на колёсах до северных районов Якутии, где добывали золото, олово, сурьму и другие весьма полезные ископаемые. И тогда из Хандыги отправляются грузовики в далёкие, до двух с половиной тысячи километров, рейсы.

В начале февраля 1975 года я отправился в командировку в Томпонский район, целью которой было сначала побывать на угольной шахте «Джебарики-Хая», а потом проехать по зимнику до центра Верхоянского района. Сохранились путевые заметки:

4 февраля

Якутский аэропорт. Туман… Морозище под 50 градусов… Бесконечные переносы рейса «по техническим причинам»… Объявляют о посадке на 31-й рейс до Тикси за 1 февраля. Ушла группа «оленеводов» с рюкзаками и солдаты.

Малыши среди толпы гоняют мяч.

Сижу за буфетным столом. Других свободных мест в аэропорту нет. Буфетчица не протестует – привыкла. Рядом со мной сидят трое. Супружеская пара и якутка в белом полушубке – администратор концертно-эстрадного бюро Лида. Она провожает Киселевых. Анатолий – скрипач, лауреат международных конкурсов.

– Вот недавно я в Стамбуле был…

Наташа – концертмейстер, пианистка. Едут на два дня. Спрашивают меня, кто живет в Хандыге, какие предприятия. Я бухнул:

– Автобаза.

Наташа даже глаза закатила:

– Кто же там будет слушать камерный концерт?

– А я собирался в Швейцарию. Нет, говорят, надо в Якутию. Надо план выполнять. А здесь, похоже, никому камерная музыка не нужна. Здесь большей популярностью пользуются лилипуты и цыгане.

…Летим. Анатолий рассказывает:

– Я был в геологическом музее на Сахалине. Увлекаюсь минералогией. Видел прекрасный образец: множество представителей флоры и фауны внутри кристалла. Я говорю геологам: давайте дам вам шефский концерт… Через минуту рядом со мной ни одного человека уже не было…

«Як-40» быстро доставил нас до Тёплого Ключа [ближайший к Хандыге аэропорт]. Вышли на жуткий холод. Едва влезли в заполненный автобус. Вдруг Киселевых просят вернуться. Позвонили из Якутска: надо завтра срочно улететь в Иркутск. Нет, такое может быть только в нашем богатом государстве. Гнать людей «прокатиться» из Москвы до Хандыги… За семь тысяч километров…

5 февраля

Хандыгская автобаза. Один из её руководителей – Михаил Саловский рассказывает о моём предстоящем маршруте:

Всего до Батагая [это был центр Верхоянского района] – 1029 км.

72-й км от Хандыги – Тёплый Ключ. Там: дорожник, гараж, автопункт, гостиница, столовая.

Ещё 42 км. Улах: заправка, пункт отдыха на шесть коек, теплый гараж дорожников – для экстренных случаев.

Через 28 км – зимовье Минкула (искажённое Минкюель): старик обслуживает пост, нары, можно обогреться при аварийной ситуации… [И так про все предстоящие точки опоры в безлюдном пространстве].

6 февраля

Сосед по комнате в общежитии, куда меня пустили на ночлег, – шофёр Василий Бочка. 4 февраля ездил на лесоучасток завода стройматериалов Министерства местной промышленности. «Урал» с прицепом берёт 12 тонн. До участка – более 100 км. Приехали в 13.00. Постояли до 17.00. Грузчиков нет. Позвонили на завод. Говорят, ждите до утра, чем-нибудь загрузим. А бруса для «Индигирзолото», за которым приехали, ещё и не заготовлено…

7 февраля

Среди шоферов есть и инженеры, бывшие главные механики или главные инженеры автобаз, завгары. Понесли наказание за чьи-то срывы, а теперь не хотят возвращаться на командные должности.

По ТВ – «Семнадцать мгновений весны». «Мгновенья раздают – кому позор, Кому – бесславие, а кому – бессмертие!» Совсем, как на трассах Якутии…

В шофёрской нет газет. Сосед переживает это по-своему: – Я даже не знаю, что по телевидению будет…

8 февраля

Перед отъездом ещё она деловая встреча. Главный инженер ХЭЛУАД (Хандыгское эксплуатационно-линейное управление автомобильных дорог) Анатолий Буртов рассказал, где какая дорожная техника имеется: бульдозеры, автогрейдеры, скреперы, роторный снегоочиститель, для расчистки от кочек соорудили «утюг», сваренный из рельсов…

– Самое больное место – отсутствие тяжёлой техники типа ДЭТ-250. Не хватает грейдеров. Обслуживающие машины слабые. Дали БАТ – большой артиллерийский тягач, но этого мало.

На технике – сменные экипажи. Работают по две недели. Потом возвращаются в Хандыгу.

Всего ХЭЛУАД обслуживает 1635 км [как от Москвы до Урала!], в том числе чистый зимник – 843 км. Всего рабочих – 341 человек. Чистых дорожных рабочих 65, которые ведут подсыпку, остальные зимой становятся истопниками, дизелистами и прочим обслуживающим персоналом.

– Магаданская трасса, – продолжает Буртов, – строилась в сороковые годы. Деревянные мосты пришли в негодность. Да и рассчитаны на старые нагрузки. Ведем укрепительные работы… Лишь девять мостов – железобетонные. Не достаёт труб, не соответствуют водостоки. На Агаякане строится мост: надо 450 т цемента, дают только 200. В Кюбюме всё падает: электростанция, котельная. За что раньше хвататься?.. Хандыгская автобаза хорошо помогает. Иначе не справимся со своими задачами. Ежегодно надо высыпать 400 тысяч кубометров грунта для восстановления полотна, не считая того, что сносят паводки. А укладывалось лишь 200 тысяч. И лишь в 1974 году уложили 340 тысяч. Так что дорога ежегодно ухудшается. Не говоря о том, что не отработаны повороты…

На автобазе перед дальней дорогой, как бы заранее извиняясь, меня предупредили:

– Вам наши ночлеги не понравятся. Бичарни…

Представили моего персонального водителя: Столяров Анатолий. Точность – вежливость королей… трассы. Приехал за мной точно в 14.00. Даже на две минуты раньше. Но ещё не обедал:

– Всё возились с машиной.

Едем по посёлку очень медленно, тяжело. «Урал-377» поскрипывает, как старичок от ревматизма.

– Замёрз мой ермачок… Застоялся. Ни черта не тянет.

Не тянет не только из-за почти 50-градусного мороза. Плохой бензин. На трассе нет Аи-93. [ «Урал», предназначенный для армии, ездил на самом дорогом в те годы 93-м бензине, а не на 80-м, как большинство грузовиков и не на солярке! Но «Урал» лучше других отечественных машин справлялся с северным бездорожьем.]

– В Хандыге есть, и в Батагае. А на трассе нет. Головки горят. Октановое число ниже. А нагрузка зимой больше. Мороз давит. Да и мотор круглые сутки молотит, – незлобиво жалуется Анатолий. И по-хозяйски рассуждает: – Шесть тысяч литров – на рейс. Дизель был бы выгоднее…

Вдруг, спохватившись, спрашивает, словно мы к Чёрному морю едем:

– Темные очки взяли? Без них сейчас нельзя.

Да, если выглянет солнце, в этом белоснежном царстве можно и «зайчиков» нахватать, как при электросварке. Пока пасмурно.

В гараже Анатолий знакомит с попутчиками. Алексей – без прицепа. Оставил его на 120-м километре. Мотор застучал, и вернулся. Второй – Виктор Белый, тоже с Кубани, с одного села. Он действительно весь белый. Третий – Николай Пострихин. Ему около сорока лет. Из них восемь лет ковырял уголёк в Донбассе. Потом плавал на Камчатке. Был на могиле Беринга.

Столяров с Кубани. Работал на заводе. С 1960 г. – шофёр. Приехал сюда с женой. Здесь родились две дочки. Люду приняли сегодня в пионеры. А галстук носит младшая – Маринка. Совсем как мальчишка – в шортиках. Вертится вокруг отца:

– Папа, салфетки возьми…

Жена собирает Анатолию в дорогу: кладёт банку солёных огурцов, лечо… Всё – своего приготовления.

По дороге Анатолий рассказывает:

– Ехали в Якутию на три года. Деньжонок поднакопить. Вроде всё уже есть. На Кубани домик построили. Под Ейском – отец, мать. У них большой дом с удобствами. Даже газ будет… А уезжать отсюда не хочется. Деньги держат?.. Да нет. Уже привыкли. Восемь лет здесь. Природа какая! Картина есть «На севере диком». Так то – картина, а здесь – жизнь… Снег такими шапками лежит на деревьях!

Про дорожных работников у него немало специфических историй:

– Дядя Вася (на Менкуле) говорит: «Я деньги кладу на спирткнижку». Рубаха и чёрный кот – вот всё его имущество… А Руль Иванович выпил с кем-то тормозной жидкости. Стало ему плохо. Эх, говорит, помирать жалко: не всё выпил. Нашли у него только оставшиеся от получки 76 рублей. Был он когда-то шофёром, офицером штаба, задавил кого-то, посадили…

Мы в шоферской на Улахе. Одна комната, пять коек, аккуратно заправлены. Чистые, белые простыни и наволочки. Одеяла – так себе. Печка. Жарко натоплено. В баке – вкусная вода. Со льдом. Стол. Две голубые лавки. Умывальник. Керосиновая лампа под потолком.

9 февраля.

Зимовье Менкула (Мен-Кюель). В избе – печка, столик, топчан на четверых, за ширмой – койка без простыней, портрет Косыгина, фанерный ящик-тумбочка, «Спидола», чёрный котёнок с беленьким «бантиком».

У кого-то выходной, а мы встали утром пораньше. Хотя вчера мы приехали сюда в полночь. Дядя Вася приглашает:

– Сегодня – воскресенье, грех работать. Давайте на рыбалку.

«Хозяин» зимовья в «калошах» – обрезках от резиновых сапог, в клетчатой рубахе – ковбойке, шароварах. Русый. Хохолок. Носатый. Худой. Лицо морщенное, как мочёное яблоко. Здесь с 1937 г. Ясно, как попал сюда бывший офицер. Петли ставит, капканы – на зайцев, горностая, соболя. Есть, говорит, сохатые, и много волков.

Приглашение на рыбалку никто не принял. Режутся в карты. В тысячу.

На «Урале» приехал дорожник Михаил Большедворский. В почтенном возрасте, седой. Моет руки:

– Корреспондента не видели?

Кто-то предупредил о моём передвижении по трассе. И по такому случаю на нескольких крутых подъёмах подсыпали песок.

– Не помню, чтобы здесь так делали, – отметил Анатолий, когда выруливал на дорогу.

…Над рекой – лёгкий туман. Это парят наледи. Но – маленькие. Большие – старые, уже замёрзшие.

«Ворота» – две чёрные скалы. Река здесь абсолютно без снега – ветер сдувает. Лёд – бирюзовый, как чистая вода в здешних горных реках.

Лёд покатом от берега – как уровень воды падал, так и замёрзло. Первым спускается Алексей. Не рассчитал, его машину развернуло. «Сложился»: кузов и прицеп борт о борт. Анатолий попытался расцепить их, дёрнул тросом, прицеп опрокинулся. Лопнула рама, треснули доски. Вывалились тракторные гусеницы. Что делать? Вызывать техничку, чтоб на месте сварить раму? Решили оставить гусеницы. И с пустым прицепом Алексей опять вернулся в Хандыгу. В первый раз – из-за двигателя. Теперь вот из-за своей ошибки. Мы остались на трёх машинах.

…Томпо – на высоком берегу домишки, пекарня и т. д. Мусор, ящики под обрывом. Река всё очистит весной.

Машина – в кювете. «ЗиЛ» застрял капитально. Остановились, осмотрели: не нужна ли помощь? Грузовик холодный. Никого нет. Дорога ошибок не прощает.

…Тополиное. Здесь строится новый центр совхоза. Но никто не живёт. Хотя уже есть и школа, и прочее. Медленно строят.

На АЗС нет бензина. Сварщик ремонтирует бульдозер. Новый «Урал» с ласточкой-снегоочистителем – два крыла из металла. В столовую не пошли. Белый объяснил:

– Потом два дня будешь вздрагивать. И таблеток не напасёшься…

Разожгли керогаз. Сварили пельменей. Умывальники не работают. Потоп. Газет нет. Приёмник молчит.

Дорога по Делинье гладкая, как полированный стол. Лёд не покрыт снегом. Свистун. Позёмка. И стали появляться заносы. Пока небольшие.

Под скалой заметили труп снежного барана – чубуку. Остановились. Увидеть его в горах сложно, очень осторожный зверь. Видимо, сорвался со скалы и разбился. Почему? Может, заболел, обессилел и упал. Или от хищников спасался… Погиб сравнительно недавно – труп никто не тронул…

На перевале – встреча с бульдозером, который был с прицепом-санями. Бульдозер под углом 30⁰ залез на склон. Сняли у прицепа борт. Проскочили…

Николай отстал. Его даже не видно. Вернулись. У него ремень на генераторе слетел. Поправлял. Провозился с полчаса.

Анатолий вновь настроился на разговор:

– Народ на Севере добрее. Вот был я в рейсе до Магадана. Кончился бензин. Думал, в бочке есть, а там пусто. Заглох. Едет один. Попросил у него. Дал только ведро – ему самому мало. Проехал восемь километров – опять заглох. Догнали свои. Дали восемьдесят литров. А в бочке оказался снег. Я эти километры чуть не сутки шёл. Приехал. Мне ремонтироваться надо, но в гараж не влезаю – пятнадцатиметровые трубы вёз. Что делать? Пальцы уже пообморозил. Сам – снежный. Подходит мужик: «В чём дело?» Так, мол, и так. «Слей воду, – говорит, – и иди спать. Мы последим. Откострим». Я зашёл в котельную. Сел за стол и уснул. Они будят, ведут в закуток. А пить не хочется, не могу. Сутки не спал… Меня трясло – намёрзся. Они повернули ко мне калорифер. Это и спасло. Не заболел. А от их заботы так приятно стало: ну, кто я им?

Зимовье Тирехтях. Одинокая избушка. Тусклый огонёк в окне… Крохотная точка опоры в этом безлюдном бескрайнем морозном крае…

Усть-Нолучу. Пять коек. Засмолённые матрацы и подушка. Без наволочек и простыней. В комнате грязно. В бочке воды нет. Но есть водяное отопление, тепло. Электрический свет. Книги в ящиках. Одна стена обклеена репродукциями. Портрет Ворошилова на жести. Говорят, сделано в лагере.

Шофёры не доверили машины прогревальщикам. Или, мол, закипит машина, или вообще случится, что хуже… Спят в кабине.

Виктор Белый видел следы волка:

– Да их дальше будет как кур нерезаных…

Гидрометеостанция «Иема». Едем по высокогорью. Здесь много живности. Лоси.

Стая птиц – маленькие птахи. Пуночки, что ли?

– Эх, если бы маскхалат был?

Куропатки. Далеко не улетают. Сами белые, а чёрный клюв и чёрные пятна на конце крыльев. Сова. Три оленя резвятся в низине.

Зимовье Дербеке. Кразисты-перегонщики попросили:

– Не рассчитали, понадеялись на столовые, на магазины. Нет ли чего пожевать?

Дали им буханку, две банки консервов. Один из них раньше был военным музыкантом. Потом в якутском театре работал. Уже много лет здесь…

В Алыс-Хая был лагерь. Зеки добывали касситерит. Остались брошенные дома и кладбище. В бывшем погребе зимовал медведь.

Нельгесе. Нет света. Мотор не работает. Семь кроватей. Матрацы в коленкоровом переплёте. Ни простыней, ни наволочек, ни подушек. Возле печки – лёд…

До следующей столовой 200 км…

Нолучу – здесь свежий горячий хлеб замораживают, и он всю зиму не черствеет. Угостили мёрзлым солёным хариусом.

Седой мужчина рассказал историю своего поседения. Геологический отряд остался без продуктов. Якуты то ли не догнали, то ли потеряли их. Уже пошёл снег. Ягоды накрыл. Неделя прошла. Все отощали. Начальник отряда: «Всё равно погибнем. Давайте съедим одного». Кинули жребий. Достался он рассказчику. На следующее утро повели его. Наставили карабин. И в это время появилась якутская упряжка. Он упал, как подкошенный. И поседел…

За две сотни километров до финиша мои дорожные записи оборвались. Поскольку записи делал на коротких стоянках, а то даже в пути, то некоторые важные события остались вне моего дневника. Но они врезались мне в память, и забыть их невозможно. Я испытал страх. Скорее даже не страх, а панику.

В дороге, на второй день, я почувствовал, что правый низ моего живота «горит». Я еле терпел этот «пожар», надеясь, что всё рассосётся. Но не рассасывалось. Это внезапное воспаление всё сильнее и сильнее давило на живот и на мозги. Неужели приступ аппендицита? А почему бы и нет – ведь у моей мамы вырезали аппендикс, причём в довольно солидном возрасте. До ближайшего аэропорта, то есть до конца моей поездки, несколько дней ходу. Можно и перитонит получить. Другой вариант – добраться до метеостанции, и оттуда по радио вызвать вертолёт. Но даже до метеостанции ещё два дня тащиться. Если не будет помех.

Жар стал распространяться по всему телу. Я запаниковал. А паника усиливает боль, ухудшает общее состояние. Но Анатолию жаловаться не стал. Он же ради меня не повернёт назад и не рванёт быстрее. Мы не на скоростной трассе. Зачем же отягощать его своей проблемой? Решил молча терпеть, по крайней мере, до ночлега. Было и страшно за последствия, и стыдно за то, что так подвёл водителей, добавив им заботу.

Долго ехали по реке. Дорога монотонная. Анатолий стал засыпать. Я будил его, он успокаивал: «Да не сплю я». И снова клевал носом, закрывал глаза, доверяя «ермачку» самому выбирать путь. Конечно, мы не на городской трассе, встречных-поперечных нет. Колёса катят в ледяном ложе строго вперёд, как по рельсам. Ну, а если «Урал» проявит норов и выскочит на снежную целину, да врежется во что-нибудь?..

– Ты пить не хочешь? – вдруг очнулся от долгого молчания и сонного состояния мой «таксист». – Там под тобой ящик с молоком. Достань пару баночек.

В ящике было десятка два банок с концентрированным молоком. Тогда оно продавалось не в меньшем количестве, чем сгущённое. И было заменой нормального жидкого молока, которое купить было всегда проблемой – всегда и везде. Я достал в бардачке нож, проткнул дырочки. Проглотил этот специфический напиток, и – о, чудо! – вскоре молоко затушило пожар в животе. Значит, с печенью всё в порядке, обострился холецистит!

Меня дважды – дома у Анатолия и потом в столовой Тёплого Ключа – накормили острейшим борщом. Пришлось питаться тем, что в обычной жизни я не употреблял, к тому же в таком количестве. Вот мой желчный пузырь и восстал.

В другой раз подлый холодок овладел моей душой и головой, когда мы в горах, на прижиме встретились с трактором, который тащил короб для сена таких размеров, что мы, пытаясь разойтись, чуть не свалились под откос. Как я уже упомянул в походном дневнике, трактор залез на скалу, но, тем не менее, «Уралам» пришлось сдвигаться в сторону реки. Меня высадили из кабины, и я с ужасом наблюдал, как правые колёса машин оказывались за пределами дорожного полотна и едва удерживались на кустарниках, на стланике. Было непонятно, как машины не сползли в долину. Если бы завалился хотя бы один «Урал», мы надолго застряли бы здесь, в сотнях километрах от цивилизации, на пятидесятиградусном морозе. С непонятными последствиями.

В предпоследний день нашего движения на одном «Урале» забарахлил редуктор, что-то в нём заклинило. Машины съехали с дороги, благо этот участок пролегал по руслу широкой реки. Парни залегли под машину. Втроём поддерживая редуктор, который весит почти сотню килограммов, они с большим трудом, чертыхаясь и вспоминая всех святых и изготовителей этой техники, отвернули болты, сняли какую-то шестерёнку, чтобы редуктор был отключён от трансмиссии, и снова прикрепили его к брюху грузовика. Всё этот делалось без рукавиц! На операцию ушло минут сорок.

Как я понял, этот редуктор передавал тяговое усилие на одну из пар задних колёс. Подраненный грузовик ослабел и теперь не мог тянуть прицеп, его прикрепили к машине Анатолия. Теперь наш караван двигался ещё медленнее.

Когда закончилась трасса зимника по льду Адычи, надо было подняться на коренной берег. Дорогой этот участок не назовёшь. Просто заезженный снежный склон. И очень длинный. Высокопроходимые «Уралы» обычно преодолевали его. Иначе бы и не ездили здесь! Однако в нашей автоколонне один грузовик – подранок, а другой с двумя прицепами. Они не потянут вверх.

Тот «Урал», что здоров и с одним прицепом, забрался наверх метров на сто. Прикрепили его тросом к лиственнице. От его лебёдки протянули трос до подранка, зацепили, и тот поднялся. Потом на ту же высоту вытащили и машину Анатолия. И так в несколько приёмов все три машины оказались на вполне нормальной (впервые после Тёплого Ключа) дороге.

Водители в первую очередь добрались до автобазы в Эге-Хая, чтобы ремонтироваться – ведь им предстояло преодолевать ещё тысячу с лишним километров пути – по горным и тундровым местам. А я отправился в гостиницу, чтобы на следующий день через Батагай улететь в Якутск…

Да, а причём тут Эдит Пиаф? Эта великая французская певица проехала со мной в кабине «Урала» весь путь от берега Алдана до центра Верхоянского района. Не лично, конечно, а в граммофонной записи. Её песни в те годы были чрезвычайно популярны, а потому пластинки – в дефиците. Достать было трудно. Когда в Хандыге увидел, что это Пиаф, даже не поверил. Но обожгла мысль при покупке: смогу ли я довезти «Воробышка» по зимнику в целости и сохранности? И всё же рискнул. Довёз.

После этого путешествия Эдит Пиаф своим неповторимым гортанным пением всегда напоминает мне о зимнике, о тех, кто в жуткую стужу преодолевает Верхоянский хребет, и о тех, кто скудными техническими средствами пытается обеспечить проезд, и о тех, кто в зимовьях и прочих таёжных «гостиницах» («бичарнях»!) хранит тепло…

Вспоминаются цифры, которые мне сообщил начальник Хандыгской автобазы: до Кулара – полторы тысячи километров, до Депутатского, центра оловодобычи, – ещё дальше. По зимникам автомобилисты в тот сезон должны были доставить в северные районы несколько тысяч тонн грузов.

Плюс к этому добавлю: многое доставляли в эти северные районы по воздуху. Однажды я летел из Москвы в Якутию на грузовом самолёте «Ан-12», который был загружен… яйцами. Доставляли их в Депутатский! Золотые яички…

Такое дорогостоящее и негарантированное снабжение не могло не сказаться на неэкономичности добычи золота и олова в тех отдалённых местах. И, когда наступили рыночные отношения, это, в конечном итоге, привело к закрытию многих северных приисков.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.