ХРИСТОС РУГАЕТСЯ

ХРИСТОС РУГАЕТСЯ

Юрий Лощиц

9 декабря 2003 0

50(525)

Date: 10-12-2003

Author: Юрий ЛОЩИЦ

ХРИСТОС РУГАЕТСЯ

Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тмы века сего, против духов злобы поднебесных.

Ап. Павел. К Ефсеянам. 6:12.

Чёрная туча вползла,

гневом брюхата.

Пополам разрывается.

Бомж белоглазый гугнит:

— Это расплата

всем, кто забыл про стыд.

Это Христос ругается.

— Что ты, охальник! —

— стращает его

старушка, —

Типун на язык!..

А прямо над ней

пропоролась

неба подушка —

прыснул молнии клык.

— Это Он, миленький, —

лыбится бомж. —

Писанье сбывается.

То-то на мне

заёрзала вошь...

Подступило — ругается!

По Тверской

детвора очумелая мчится:

— Слышали?

Красная площадь

по щиколки в чипсах...

На Манежной фонтаны

плюются вином...

На Неглинке — потоп...

На Кузнецком — погром...

Потрошат казино

и геевы клубы...

— А я что говорил?

Это оно.

Это ангелов

ругань и трубы.

Это Он шагает

прямёхонько в Храм.

Ругается...

Чуть ли не матом.

Порожденья ехиднины,

не оправдаться вам.

Зальётесь по глотку

кипящим златом...

— Ру-га-ет-ся?

Ты клевещешь

на Божьего Сына!

Умолкни, урод!

Не соблазняй

православный народ,

образина!

— Сам ты бранишься.

Пусть говорит.

Может,

это пророчит блаженный?

— Лжепророк он.

Пустобрешет.

Блажит.

Все теперь начитались

и стращают геенной.

— Греха на мне, люди, нет.

Уготованы тропы и гати.

Да как же не слышите?

Это Он вопиет —

Ярое Око, Спас-Ругатель.

Его бранные смыслы

любому слышны.

Или я не так понимаю?

Порожденья ехиднины —

те же сучьи сыны.

Узнаёте по лаю

их мерзкую стаю?

Прошибал Его рык,

Его ярый сказ

фарисеев-книжников,

лицемеров учёных.

Что, законники!..

Это Он всех вас

достаёт своим воплем

до самых печёнок.

Гробы крашеные,

жабий сброд!

Это Он во гневе идёт

по вашу скверную душу, —

да очистит

русскую водь и сушу.

Сутенёрская

сволочь Москвы,

Что, нажрались

девичьим мясом?

На тефальном кругу

понесётесь вы

огненным свистоплясом.

Крючкотворы-избраннички,

подмахнули указ

о списании

нищеты в крематорий?

Скрежет зубовный —

это про вас!

Захлебнётесь

в визге и оре.

Он смолой раскалённой

харкнет

в зенки

каждому олигарху.

Он вам задаст

безопасной любви,

распутные шавки ТиВи!

Призовёт на вас орды

бомженародных масс.

Славно потешимся мы

напоследок.

Во кремлёвских хоромах

пусть шастает

бросовый класс,

копошась в жирных гротах

кошерных объедок.

А что там в метро?

Динамитом рвануло?

Или протёк иприт?

Это бомжина

во всё своё дуло

на лежанке,

как царь, храпит.

Жмётся толпа.

Заткнув носы,

разбегается.

Так вот нашею вонью

в метровагоне

Христос ругается.

На коляске

провозят увечье:

без рук по самые плечи,

без ног по самые яйца.

Молчите?

Потупились?

А се — человек!

Се — культями

солдат-калек

Христос ругается.

Он стихии гремучие

сжал в руке, как бичи —

ураганы,

потопы,

трусы и лавы.

Так-то вот,

"дорогие мои москвичи",

вам оттягиваться

без узды и управы.

Он начнёт с самых чревных

сверхгородов.

Не укрыться ни в бункерах,

ни на кровлях

от острых, как меч,

прожигающих слов —

руганий Христовых.

— Не бубни! Не начнёт!

Потому что уже началось.

Сам ты, вещатель,

не знаешь толком.

Накренилась земная ось.

Солнце, видишь,

назад понеслось

между западом и востоком.

В чужие окна вы

носы направили

и рты раззявили:

что там за стёклами?

Ишь, сладострастники,

тупые темячки!

Свои ужастики,

как мышки семечки,

вы пожираете.

А всё не видите?

А всё не знаете?

В какой там Жмеринке

или в Америке,

в каком Израиле

мозги вам вправили?

Вы ж в свои ящики —

в ночные видики

бельма таращите.

И всё не видите?

Ужо обрящете!

Промойте ушища,

протрите лупала!

Для вас позорище

само притопало,

в кровях прихлюпало.

Горят болотища —

зверьё безумеет.

Дорог полотнища

чадят, кривляются,

в жгуты свиваются.

Ручьишки, заводи

взбухают реками.

Лавины съехали.

Мосты корёжатся,

Платформы рушатся,

моря вздымаются,

монбланы плавятся,

хребты вжимаются...

Да, не ослышались:

Христос ругается.

А это что ещё

там за сокровище?

Да то ж кометища

в дырявом вретище

торчит и колется

в глазу у космоса.

Как это,

спрашиваю,

называется?

Вот-вот, ругается...

Две тыщи лет уже

Его мы потчуем

своими порчами,

Ему мы празднуем

звериным клацаньем,

изменой, дрязгами.

Пятнаем образы

губами грязными.

Две тыщи треплемся,

мычим — не телимся.

И что ж, Он стерпит всё?

Ну, нет! Ругается...

Что, тугоухие,

что, лупоглазые,

грешить да каяться

борзо гораздые, —

о нас ругается!

До пуза бороды,

ноздри гневливые,

уста медовые,

слова елейные,

ручищи пухлые,

сребролюбивые,

утробы плотные,

препохотливые, —

о нас ругается!

Столпы кадильные,

воров кропильники,

чиноугодники,

братков послушники,

блядве потатчики,-

как там икоркою

да осетринкою

вам отрыгается?

Про нас, сердешные,

пасти коньячные,

про нас ругается!

Едва обрядитесь —

уж спесью пучитесь.

Страданьем праведных

всё не научитесь?

У стен порушенных

хоромы пыжите,

в ограды вяжете

усадьбы, пажити.

Кадите Богови —

мамоне служите.

В ушко игольное

как себя сузите?

Писанье во-время

на всех сбывается.

Се — Око Ярое

про нас ругается.

III

К могилке уйти, оплаканной

дождями, солнцем обласканной?

Землей подышать ненатруженной,

лунным светом остуженной?

Забыться, у трав наслушаться

про то, что покой не нарушится?

Про то, что, может, пока ещё нас пощадит Ругающий?

Но что-то и здесь помехою.

Оглянешься — мраморной метою,

тяжкой, зеркально-чёрною — памятник.

Нет, не учёному.

Не воину, обрученному с честью героя Родины?

Тут паханы похоронены.

С поднятыми стаканами,

дымящимися сигаретами,

смотрят с презрением каменным

на присмирелый свет они.

У них за спиной — часовенка,

с лампадками, часословами.

И ей неуютно, новенькой,

рядом с героями новыми.

Как будто овечку вывели

шашлычники, нож направили,

а, впрочем, на смертном выгоне

поблеять на час оставили...

О как же, Господи,

зябко нам,

бомжикам,

грязью заляпанным,

овцам Твоим

недозакланным!

Сердце

тоской надрывается.

Когда ж от востока

до запада

треском, шелестом ужаса

ярость Твоя обрушится —

святая гроза разругается?

— Ты что разнюнилась,

братва смердящая?..

Не туча гневная,

огнём разящая, —

Сивилла Русская

по стогнам шествует,

и — вопль из уст её,

и — грозен жест её.

— Срамно вам плакаться,

помоек жители!

Ещё вы горюшка

в глаза не видели.

Готовьтесь! Скоро уж

снесётся курочка...

Яичко выпрыгнет

из закоулочка.

Да так раскрутится

златое, ярое,

что протрезвеет враз

лахудра старая.

Ишь, разэтажилась,

ишь, разрекламилась,

шалава лживая,

Московь блудливая!

Торгует мрачная

сволочь Арбата,

"Победой" маршала,

"Славой" солдата.

Куда ни сунься —

банкиров пейсы,

сони, самсунги,

интимы, пепси...

Катись, яичечко —

внутри игла.

Как клюнешь лысого,

прожжешь дотла.

Вдоль по московской

по чужине

круши витрины!

Не жалко мне...

Но не Емелькою,

не новым Стенькою

и не кулачною

гремучей стенкою

мзда надвигается,

а всей раскатною

небесной карою.

В подвалах, с крыши ли,

ну, как, расслышали?

Волна возмездная

кренится бездною,

в тиши сверзается...

Пищалки сотовые

враз отключаются...

Сивиллин свиток

в жгут сжимается

Христос ругается!