МОДНЫЙ ПОРОК

МОДНЫЙ ПОРОК

20 мая 2002 0

21(444)

Date: 21-05-2002

МОДНЫЙ ПОРОК (Беседа Александра ПРОХАНОВА и Валентина ЧИКИНА)

Александр ПРОХАНОВ. Наше очередное собеседование проходит после огненных майских торжеств, когда страна и наше движение были возбуждены, и теперь мы имеем возможность оглянуться на предшествующий период, попытаться спокойно проанализировать ситуацию, сложившуюся в обществе, дать некоторые оценки.

Если не углубляться в очень тонкие материи, то можно сказать, что теперь, наконец, меньше, чем через год после принятия, “реформы смерти”, которые казались безобидными бумажками, не касавшимися широких масс и побуждавшие только думских депутатов к баталиям, к пикетам, — теперь эти реформы начали изливаться в грунтовые воды национальной жизни и достигают каждой семьи. Народ чувствует отраву, начинает кричать, бушевать, до конца не понимая еще, что происходит. Вдруг возникают Воронеж или шахтерские стачки, учительские голодовки, создаются напряженность и волнение среди интеллигенции — о гражданском форуме заговорила университетская профессура. Можно с уверенностью констатировать: политический социальный градус повышается, народ выходит из некого столбняка, радикализируется и приступает к более активным формам протеста. Это еще не революционные формы, но это и не покорный выход с веревкой на шее.

Путинский державный камуфляж в последние полгода окончательно спал, и под его патриотической униформой оказался мундир НАТО. Американцы окружили нас геополитической стеной блокады. Это не может не порождать тревог в среде интеллектуалов, понимающих законы материкового и глобального развития.

Все чаще в кругах, вчера еще демократических, раздаются упреки Путину в сдаче позиций. Проблема национальных интересов становится очень актуальной и болезненной для режима и для власти. Одним словом, я бы назвал эту новую ситуацию протеста ростом недоверия к власти, которое прокатывается от заводов и крестьянских хозяйств до монастырей. И в обителях, где очень чутко следят за процедурами русского национального развития, все чаще раздаются голоса недоверия, недовольства и порицания власти, которая открывает в Россию ворота западным войскам и духовной агрессии, западным ценностям, западным приоритетам и обрекает Россию на роль стратегического недоноска.

Валентин ЧИКИН. Да, все это с очевидностью вылилось в наших демонстрациях. Никогда прежде еще не было слышно таких суровых требований: “Правительство колониального режима — в отставку!” “Путин, уходи!” — этот лозунг молодежь несла в Москве, такой же клич звучал во многих городах страны. Огорчает только эффект “позднего зажигания” в оппозиции. В принципе можно было спрогнозировать еще и год назад такое развитие событий, тогда, когда Путин начал сбрасывать с себя патриотическое оперение, урезать льготы советским труженикам и защитникам, поощрять Чубайса, брататься с олигархами, рушить оборону, сдавать Милошевича, обманывать Фиделя. А у нас тогда, как подмечено в народе, была какая-то странная роль “посредника и миротворца”. Мы тем самым давали режиму неоправданную фору, и он закреплял свои рубежи наступления. Строил свои охранно-бюрократические вертикали, деформировал губернаторское сито в лице Совета Федерации. Не меняя конституции, Путин еще боеле сконцентрировал властные полномочия, пока мы слушали его сладкоголосые речи о демократизации. И уже не произносили, что это конституция царя-императора-генсека.

Мне думается, что все-таки одна из больших наших бед состоит в том, что ослабли связи с народом, мы заросли парламентаризмом, сузили методы борьбы. Первые две Думы были полем сражений. Но уже, скажем, во второй Думе стали возникать компромиссы и какой-то политический бартер, постепенно произошло втягивание оппозиции в парламентское болото. Тогда у нас были наращены мускулы и мы могли выдвигать условия, с которыми вынуждены были считаться. Другое дело — сейчас, когда произошла перегруппировка сил в Думе, когда полностью ликвидирован Совет Федерации и народное представительство оказалось вообще без крыши над головой. В этой обстановке надо было энергичнее менять тактику, заранее просчитывать, какая будет эволюция у “медведей”.

И мы увидели, как в одночасье по инициативе Путина, хотя он всегда оставался за занавесом, начали штамповаться антинародные законы. Их можно было бы принять и за “бумажных тигров”, ведь при “демократии” Ельцина никакие законы не работали вообще, даже те, которые Ельцину были необходимы. А теперь “бумажные тигры” ожили, заработали так, как нужно власти. Олигархия окрепла, она уже многие вещи материализовала, а мы по-прежнему к проведению того или иного законопроекта относились с обреченным пессимизмом. Формально нас нельзя упрекнуть: по ключевым социальным вопросам голосовали четко, в проведении ни одного антинародного закона не содействовали. Но и не воспрепятствовали. По сути, не создали ни одного Сталинграда, ни одной Курской дуги... Вот почему в наших колодцах вдруг появились ртуть и прочие яды.

А.П. У КПРФ два врага: режим Путина и “крыса компромисса”. Неизвестно, какой из них опаснее для движения. Все, что ты сказал, сложным образом проявилось в так называемом думском кризисе, который мы наблюдали полтора месяца тому назад, когда было произведено перераспределение комитетов, что породило ряд вибраций в нашей среде.

На самом деле, если посмотреть глубоко, не было никакого думского кризиса. Потому что наше доминирование в думских комитетах в ту пору, наше присутствие в структурах думской иерархии не помешало режиму протащить через Думу все самые страшные экономические, политические и социальные законы. То есть сидим мы в этих комитетах или не сидим — власть все равно свою красную птичку съедает. Так что, по-моему, отъем комитетов — это просто удар по самолюбию, по комфорту. По логике, если партия не способна влиять на политические процедуры в Думе, занимая такое количество ключевых комитетов, ее нужно лишить их и дать такое место, которое она заслуживает, посадить ее на свой шесток.

Считаю, что наши товарищи, воспользовавшись думской суматохой, игрой самолюбий, среагировали правильно, решив использовать ситуацию как некий пропагандистский информационный удар и по противнику, и по себе, чтобы стряхнуть с себя, как ты говоришь, парламентский сор. Было заявлено о том, что мы оскорблены, считаем это нарушением наших изначальных договоренностей и реагируем радикальным образом. То есть мы переходим на непримиримую, радикальную позицию по отношению к режиму. Мы покидаем все комитеты, отзываем своего спикера и не хотим участвовать дальше в грязных процедурах, когда косвенно, как бы при нашем попустительстве, наносились смертельные удары по стране.

В первые минуты все это было воспринято очень положительно и коммунистами, и народом, который изголодался по сильным формулировкам. Однако замах не превратился в удар. Что получилось? Селезнев отказался уйти с поста спикера, пренебрег мнением партии, продемонстрировал свое абсолютное пренебрежение решениями пленума, более того, пригрозил, что если на него будет оказано давление и его исключат из партии, он расколет ее, уведет за собой часть партийной элиты и интеллигенции.

Замах увяз опять же в нашей непоследовательности. Делая столь эффектный жест, мы все-таки оставили на прежних местах своих вице-спикеров, заместителей председателей. Мы не решились все-таки лишиться каких-то привилегий. И таким образом, в результате, повторяю, достаточно сильного пропагандистского намерения возникла очередная двусмысленность, что я называю “крысой компромисса”.

В.Ч. Мне кажется, что тот думский переполох произошел по глупости режима и тех сил, которые его подпирают в парламенте. Ты абсолютно прав, ничто не мешало режиму проводить свою политику в Думе, оставляя за бортом оппозицию. Мне кажется, что у них просто взыграли амбиции, какие-то мстительные страсти, проявилась мелкобуржуазная ограниченность думских дельцов, а кремлевская администрация удовлетворилась мыслью о дискредитации нас перед лицом избирателей. Они думали, что мы, как говорится, утремся. Но страна услышала твердое: “Мы уходим, и мы отказываемся нести ответственность за всю думскую политику, и тем самым хотим сказать, что Дума не является представительным органом народа во власти”. Все это, кажется, в первый момент озадачило и кремлевскую администрацию, и некоторых инициаторов в Думе.

Для левой оппозиции встряска оказалась исключительно полезной. Правый накат привел ее в состояние самоуважения, и люди ринулись в бой. К сожалению, ты прав, буквально в первый день был потерян динамизм, мы могли бы гораздо больше выиграть.

Одновременно этот толчок обнаружил в наших рядах довольно серьезные изъяны. Мы вдруг выяснили, что в партии не существует четкой дисциплины. Обнаружили, что Устав может приспосабливаться к личным удобствам. Причем на глазах у всей партии и всей страны.

Все эти хитромудрости легко распознаются. Вот сидит где-нибудь в воронежском домике старый коммунист Федор Михайлович Леговских и рассуждает:

“Сюрприза тут никакого нет... Мы видели за эти годы, как Геннадий Николаевич мастерски управляется в кресле думского председателя, куда выдвинула его компартия. Но мы ни разу не слышали его страстного заступничества за обездоленных людей, за трудовой народ. Более того, при принятии в парламенте важных решений, законов Селезнев, как правило, ловко уходит в сторону, куда-то ныряет, либо воздерживается, либо совсем не голосует... Угождает властям? Настоящий коммунист не может так ловчить. Эти слабости Селезнева давно заметили антикоммунисты в Думе и сейчас, в момент казусного его поведения, с каким-то бешеным восторгом начали кричать о расколе в компартии, безудержно восхваляя спикера. Раскола в партии нет, откололся от партии Селезнев. Как в свое время откололся коммунист Рыбкин и скатился в болото горбачевского грязного фонда... Селезнев, видимо, отдает себе отчет, что он остается не только в полюбившемся кресле, но и встроенным в нынешнюю олигархическую антинародную пирамиду власти”.

Читатель наш Федор Михайлович очень точно противопоставляет “казусу Селезнева” высокодостойный поступок великого ученого, депутата Жореса Ивановича Алферова, который, отказавшись от полномочий, прямо и честно сказал коллегам в Думе, к чему приведут их опасные политические интриги.

Редакционная почта изобилует такими читательскими суждениями. Уже многие региональные организации партии поддержали решения апрельского пленума ЦК КПРФ.

Меня поражает поведение Селезнева. Кажется, вместе с нами он бы мог обрести очень сильные позиции, ибо авторитет его давно оставляет желать лучшего. За те годы, которые он руководил Думой, я извиняюсь, он не стал любимцем народа, но, кажется, надеялся стать любимцем Кремля. Наверное, это доставляет ему моральное удовлетворение, и, возможно, это открывает какие-то перспективы в личном плане. А мы вдруг обнаружили, что ему не очень дорого пребывание в партии. Выясняется, что гораздо дороже пребывание Селезнева в партии для Волошина. По всему чувствуется, что волошинцы из администрации буквально силком удерживают его в партийных рядах. Им очень нужен человек при чине, который бы эпатировал коммунистическую среду. Им нужна селезневская “Россия”, которая совершала бы покушения на коммунистическую партию.

А.П. Хочу возразить тебе лишь в одном. Ты назвал перетряску в комитетах как бы формой дебилизма и глупости власти. Мне кажется, это не так. Власть, в данном случае администрация президента, умна, прозорлива, аналитически многоаспектна, она наполнена политологами, знатоками политических движений и технологий, которые обновляются с каждым месяцем. Эта власть прекрасно знает оппозиционное движение. Мы для нее прозрачны. Она понимает, из кого оно состоит, какая часть этого движения дряхлеет и исчезает, какая нарастает, понимает качество рекрутируемых, качество лидеров, и каждый из редакторов газет просвечен, многократно испытан. Я представляю, что где-нибудь в кремлевском кабинете за шелковой шторой находится некая “таблица Менделеева”, которую кто-то рассматривает, и там в клетках значатся: Зюганов, Купцов, Мельников, Чикин, Селезнев, Семигин... Левое крыло, правое, организации низовые, верховные. Наше движение для этой власти, повторяю, как кусок породы, — видны трещины, мягкие фракции. И, по существу, все, что они сделали с Думой тогда, — это был удар, направленный в недра нашего рыхлого патриотического минерала. Они хотели посмотреть, какие трещины усилятся, какие части останутся монолитными. В результате своих исследований они поняли, что партию можно травмировать, она не в состоянии выработать мощное радикальное решение, которое, как молния, пронизало бы все ряды от верха до низа.

Вот сейчас мне подумалось: если бы в тот момент, когда произошло слияние трех сил шаймиево-шойго-лужковских в одну, а думские структуры их все сохранились, и наша партия вдруг приняла бы решение в знак протеста уйти из комитетов — вот тогда это был бы превентивный акт. Это была бы инициатива, которая работала бы на опережение. А в данном случае очередной инициативе власти получился вялый ответ.

В.Ч. Конечно, власть имеет гигантские ресурсы для проработки своих акций. После Ельцина она очень сильно модернизировала все институты. Если раньше, в пору грубейшего волюнтаризма, шла борьба за овладение ухом президента, то ныне, безусловно, вырабатываются уже стройные проекты, и они осуществляются. Я согласен с тем, что удар по коммунистам в Думе мог быть и пробным. На протяжении последних двух лет они ловко и расчетливо усыпляли оппозицию. Они строили отношения с оппозицией, как с бедным родственником, не оскорбляя его и не загоняя в протестное состояние. Но приближается время радикальных решений — это будущие парламентские и президентские выборы.

А.П. Вообще мы очень неосторожны в наших формулировках. В этом смысле мы не меньшие популисты, чем власть. Иногда мы позволяем себе такие формулировки, которыми хотим даже зашифровать наши реальные тенденции. Например, на протяжении ряда лет мы говорим: вот мы выведем на площадь сотни тысяч людей, мы покажем власти кузькину мать и зальем красным цветом всю нашу провинцию, а потом выходят жидкие демонстрации где-нибудь на периферии. Мы блефуем, и это неправильно. Когда на наших демонстрациях я вижу сильную колонну крепких мужиков, которые несут транспарант во всю ширину улицы: “КПРФ — революционная партия”, я начинаю понимать, что это тоже блеф. Нельзя бросаться этими формулировками, это вещи святые. Либо мы конституционная партия и извлекаем из этого свои выгоды, находимся под сенью закона, и нас не вправе запретить, уничтожить, либо мы все-таки идем по пути революции.

И когда мы сейчас вышли из комитетов Думы и сказали: ну вот, теперь мы переходим к жесткой, непримиримой оппозиции, мы сформулировали некий тезис. Но что это за тезис “непримиримая оппозиция”? Что это за формула политического поведения, которая начинает нас отличать от той оппозиции, которая была две-три недели тому назад? Я бы исследовал этот термин, потому что либо это пустое словосочетание и под ним ничего нет, и мы опять блефуем, либо это установочный термин, в который мы можем вложить определенный смысл.

Так что же такое непримиримая оппозиция? Может, это уход от всех контактов с антинародной властью, одно прикосновение к которой чернит нас, и отношение к ней может быть только тотально отрицательное, включая все формы сопротивления: гражданское неповиновение, пусть даже партизанские движения, использование ленинских красных методик начала века; и тогда мы или переходим на абсолютно революционные рельсы и формулируем революционные тезисы и тактику красной антифады, или сваливаемся в провокационный блеф.

Мы прекрасно понимаем качество движения, лидеров, народных масс, с которыми сейчас говорить на этом языке достаточно трудно, потому что они переживают, с одной стороны, мелкобуржуазное опьянение, а с другой стороны, они смертельно устали, в них понижена энергетика.

Или, быть может, непримиримой оппозицией мы будем называться тогда, когда, находясь в Думе, в комитетах или за их пределами, сохраняя фракции, группы, имея своих вице-спикеров, имея свою исполнительную власть в губерниях, своих красных губернаторов, мы будем говорить режиму во всех его инициативах тотальное “нет”? Казалось бы, это наполнило бы термин “непримиримая оппозиция” смыслом. Но и это невозможно. Потому что, находясь в одной инфраструктуре и в недрах одного конституционного поля, мы входим в бесчисленное количество контактов с властью, явных, неявных, мучительных, но неизбежных. А о губернаторах вообще говорить нечего. Они абсолютно завязаны на Центр, на Федерацию, на национальные интересы, в недрах которых тотальное сопротивление режиму вообще бессмысленно. Что же, им радоваться тому, что ваххабиты взорвали улицу во время празднования Победы?..

Заявляя о том, что мы непримиримая оппозиция, мы продолжаем ходить к президенту с какими-то предложениями, стоим в очереди, высиживаем, ждем, когда нас примут там. Продолжаем присутствовать в Думе в лице вице-спикеров. Коммунисты-губернаторы доходят до того, что по своим курортам возят Ельцина на виду у всей публики, оказывая знаки гостеприимства антикоммунисту номер один, предателю, разрушителю Советского Союза, абсолютно дискредитируя сам смысл коммунистичности.

Что же такое все-таки непримиримая оппозиция?

В.Ч. Я не согласен с твоими “либо” — “либо” и хочу поспорить. Когда ты говоришь о ленинских разработках, о революционизированности движения, тогда не идет речь ни о какой оппозиции. Оппозиция — это структурная часть той системы, которая существует в стране. А Джугашвили и Ульянов — кто в Туруханске, кто в Мюнхене — это не оппозиция. Это борцы сопротивления. Но когда речь идет о встроенности в структуру управления страной, то тут могут быть совершенно разные оттенки взаимодействия.

Вот например, мы были встроены в структуру ООН, Совета Безопасности. О будущем послевоенного мира договаривались вожди: Рузвельт, Черчилль, Сталин. Потом начиналась политическая рутина. Договоренности в Ялте не обязывали представителя в ООН товарища Громыко соглашаться со всеми теми инициативами, которые выдвигались США во времена Трумэна и позже. И он говорил “нет”. И прослыл как “Господин Нет”. Он олицетворял непримиримую позицию Советского Союза по очень многим проблемам, связанным и с ситуацией в третьем мире, и с ситуацией в Европе.

Недавно я получил от кубинских друзей текст выступления Фиделя Кастро по поводу обвинения, которое Кубе предъявила американская администрация, — будто Куба готовит биологическую войну, напустит злых блох на Америку. Фидель выступает совершенно четко, обвиняет госдеп США во лжи, раздевает его донага и говорит: во всех ваших рассуждениях есть только один факт — тот, что Куба находится на расстоянии 90 километров от берегов Америки. Больше ничего нет... И эта позиция не мешает ему на другой день принять бывшего президента США Картера и сказать ему: вот тебе телевизионная студия, вот тебе время — сколько хочешь; говори, о чем ты хочешь, моему народу... Это не соглашательство с посланцем американской стороны, не игра в поддавки. Это четкое выявление своих принципиальных отношений.

Проблема заключается в том, чтобы нам постоянно и строго публично обозначать свое принципиальное отношение к политике президента и правительства.

Возьмем еще один, как ты выражаешься, термин, который можно воспринимать как символ блефа. Мы постоянно слышим от наших лидеров: “Требуем смены курса”. Иногда это звучит как заклинание. Смена курса... Даже я, имея дело с горячей политической кашей в газете, не совсем четко могу обозначить, что такое смена курса, на чем настаивает оппозиция. Настолько это не конкретизировано. Но ведь мы можем выставить, например, 10-15 требований или оценок каких-то политических направлений жизни общества и страны. Мы можем выстроить эту программу и сказать: наш курс вот такой. Ваш курс — вот такой. И мы требуем смены. Народ должен видеть: это — красное, это — белое, разумность и неразумность, народность и ненародность позиций. Я помню, даже в ельцинские времена, когда приходил Черномырдин в Думу либо утверждаться, либо с бюджетом, — даже тогда оппозиция выставляла: у нас одиннадцать требований — и перечисляла эти требования. Премьер вертелся, как уж на сковородке, и мы его дезавуировали: почему ты условия МВФ выполняешь, а интересы народа не хочешь блюсти? И требовали так или иначе корректировать бюджет, во всяком случае, достигали такого эффекта, когда мы показывали, в каком направлении мыслит себя оппозиция. Сейчас же, когда у нас уже возникают чуть ли не теневые кабинеты, мы этой стройной политики не видим.

Представляю, нам выложат мелованные издания и скажут: вот утверждено на форуме НПСР... Приведу суждения весьма продвинутого читателя и друга газеты из Нальчика Асланбека Шогенова:

“Лидер КПРФ Зюганов, многократно повторяясь, говорит, что у партии есть превосходная программа вывода РФ из разрушительного кризиса и замечательные кадры для этого: Глазьев, Маслюков, Мельников, Кондратенко, Илюхин и др. В связи с этим хочу спросить: где эта программа? Если имеется в виду обширная экономическая стратегия НПСР Глазьева, то она при всей своей возможной прелести скучна и непонятна не только рядовым людям, но и даже среднего уровня интеллигенции. Такую фундаментальную Программу надо, конечно, иметь НПСР, но в сейфе. Что касается программы для людей, она должна быть лаконичной, популярной, доходчивой и захватывающей для всех. Писать такие документы надо рукой преподавателей вузов, а то и школ. Издавать их надо массовыми тиражами и доходить с ними до каждого дома”.

Есть разница между жесткостью и непримиримостью. Жесткость должна заключаться в твердости формулирования своих позиций, а непримиримость — в отстаивании этих позиций. И далее: непримиримость еще должна заключаться в том, что всеми легальными, законными способами оппозиция добивается своей цели. Мы используем только малую часть легальных возможностей. К нашим услугам — суды от районных до Верховного и Конституционного, они должны быть завалены исками от народных представителей, от оппозиции. Мы должны доказывать: власть преступна в том-то и в том-то. Два года не платят зарплату. Представитель закона ударил женщину с ребенком. У нас глубочайшее неудовлетворение тем, как проводятся выборы, — есть законы, которые четко обозначают, где мы можем схватить за руку подлецов, врагов демократии. Но у нас почему-то не хватает юридических сил, и кровоточащие факты мы превращаем всего лишь в речевые сотрясения воздуха.

А.П. Ты прав, непримиримость или жесткость оппозиции заключается в уходе от половинчатых формулировок, к которым мы прибегали в начале правления Путина; я помню, говорили: мы будем поддерживать Путина там, где он полезен обществу, и не будем поддерживать там, где он вреден. А сейчас выясняется, что он не двуглав и не двуязычен. Путин — это монада нераздельная, она работает против России в целом, против народа. Во всем, что он ни делает, есть червоточина, и поддерживать его в укреплении армии — это все равно, что поддерживать его в потоплении “Курска”, потому что армия как была босая и безоружная, такой она и остается, лишь урезания и сокращения. Вообще никакой армии в России больше не существует, если американская морская пехота на границе.

Оппозиционность сама по себе — это не комфортное пребывание в политике. А жесткая оппозиционность — это вообще лишение себя комфорта. Это движение к жертве, и настоящая оппозиционность определяется жертвенностью. И степень оппозиционности определяется величиной, глубиной этой жертвы. Есть оппозиционность тотальная, которая приводит борца к каземату, к удару кастетом в висок. А есть оппозиционность, которая связана с появлением ряда неудобств. И оппозиционность, которая вообще не связана с появлением неудобств, а связана с появлением дополнительных комфортов. Я думаю, что оппозиционность спикера Селезнева именно такая.

В.Ч. Да, когда видишь его на экране, верхом на скакуне, как в Булонском лесу на прогулке, то невольно восклицаешь: князь народа!.. Я бы хотел заметить, что Селезнев с самого начала нашего протестного движения никогда не представлял собою активной значимой фигуры. Он выполнял роль манекенщицы. Кто-то создает модели, кто-то шьет костюмы, а кто-то их надевает. Вот он в какой-то момент получил от партии мандат на спикерское кресло и после этого начал гарцевать на подиуме. Таким образом он как бы является фигурой, к которой привлечено внимание.

А.П. В этом смысле очень показателен, конечно, казус Селезнева. Потому что он в очередной раз за эти годы выявил один дефект нашей организации, элиты нашей. Этот дефект, возможно, ведет свое происхождение от дефекта элиты КПСС, которая сложилась в недрах партии, в недрах народа, откушала сладко, получила статусы, образование, калории, системы связей, респектабельный образ, а потом ушла из КПСС, заделалась демократами, уехала за границу, получила банки и еще ханжески морализует, а народ остался без элиты.

В.Ч. Вечно модный порок. Еще создатель Тартюфа Мольер открыл: лицемерие — модный порок, а все модные пороки сходят за добродетель.

А.П. Вот этот дефект, конечно, в гораздо меньшей степени, присутствует и в нашем движении. Но тем не менее казус Селезнева — правильно люди говорят — это повторение казуса Рыбкина, казуса Ковалева — министра юстиции, казусов губернаторов, которые избираются на наших костях, слезах и крови, а как только достигают своего кресла, могут отказаться от членства в компартии, мгновенно заняться олигархической экономикой, связать себя с мафиозными структурами губернии и делать их общее губернско-мафиозное дело. Это при том, что партия не может на коротком поводке держать свою элиту, не может наказывать ее, карать за ренегатство, за измену, потому что это политическое воровство, оно такое же страшное, как и воровство заводов и фабрик.

В.Ч. Политические несуны.

А.П. Вот именно. Почему Селезнев завис, почему он поставил в этом смысле партию на колени и почему партия не в состоянии вынести ему вердикт недоверия и исключить его из своих рядов? Я как непартийный человек не понимаю этих механизмов, хотя, видимо, существуют какие-то прагматические интересы, какая-то сложная вязь взаимоотношений...

Мне кажется, что это может быть и результатом того, что за последние годы наших титанических трудов по строительству широкого патриотического движения мы, наращивая некоммунистическую компоненту движения, создавая некоммунистический патриотический аспект, пополняя его лидерами, достойными, респектабельными людьми, не люмпенами, а имеющими позиции в культуре, в науке, в военном деле, в бизнесе, значимые в международных кругах, — мы в этой работе утратили ощущение левого фланга, левых радикалов, левых, ярко-красных тенденций. И мы потеряли левый фланг, который более созвучен сегодняшнему состоянию народа и общества. Скажем, Зюганов, как лидер партии и лидер самого Народно-патриотического союза, находясь в центре многоаспектной нашей политики, должен своей личностью примирять, интегрировать весь этот сложный фон. Он должен примирять и самых крайних центристов, находящихся на правом фланге нашего движения, и левых людей, которые уходят в радикальное поле, к лимоновцам, к акаэмовцам. Должен быть в центре этого движения, диспетчером политическим. Поскольку у него исчез левый фланг, он сам оказался слева. И он, выполняя левые функции, одновременно должен быть как бы модулятором центристских правых тенденций. И это мешает нашему движению выбраться из ямы селезневщины. Потому что если бы была крепкая левая красная компонента, то эту проблему партия решила бы очень быстро.

В.Ч. Попробую эту твою очень интересную тригонометрию немножечко опростить.

Когда мы говорим о левой компоненте в движении, то я вижу, что слева у оппозиции — улица, завод, площадь, ферма, научная лаборатория, то есть та самая жизнь, которая каждый божий день извергает боли народные, формулирует нужду. И мне кажется, что не только сошли со сцены радикальные говоруны, рисковые люди типа Макашова, но самое главное — у нас в движении исчезло ощущение улицы. Мы все больше и больше обюрокрачиваем наше социальное извержение, создаем программы, приспосабливая их к реформе, и все меньше сопереживаем самым насущным человеческим нуждам. Я это вижу сплошь и рядом. Вот ты вначале говорил: Воронеж, красноярские учителя... Но ты не помянул, что там нигде не голодали, не выступали под проливным дождем наши перворазрядные бойцы, те люди, которые должны символизировать движение. Их не было в Воронеже, не было в Инте. Их даже не слышно было на шахтерском съезде, который недавно прошел. Вот эта наша невключенность в социальные хляби, в людскую боль накреняет постепенно в правый наклон.

Между прочим, в народе чутко улавливают каждый жест и вздох социальной заботы. Не раз приходилось видеть заинтересованное восприятие партийных обязательств. В развернутом отклике на нашу предыдущую беседу питерец Л.А. Федоров выделяет строки из тезисов, принятых VII съездом КПРФ: “Партия должна стать необходимой людям в их повседневных делах, проблемах и нуждах”. Какое верное понимание сути коммунистического самовоплощения! И сколь еще робки шаги в этом направлении! “Партия хочет стать центром притяжения людских надежд, — рассуждает наш питерский собеседник, — тогда она должна целиком погрузиться в социальную обстановку в каждом слое, на каждом объекте, овладеть этой обстановкой и научить людей противодействию угнетению и разрухе”. А партийным активистам он дает выверенный жизнью наказ: лучшая команда в бою — “делай, как я”.

Сейчас, когда мы говорим, что нам нужны яркие личности, даже функционеры, они не откуда-нибудь, а из жизни возьмутся. Будет рыбацкий, врачебный, учительский бунт, новый какой-нибудь — пензенский, воронежский, омский, — мы там увидим этих лидеров. Они должны прийти как несущие в себе знамя нужды, знамя требований людей. Я повторяю: это в жизни все есть, это есть в науке, в студенчестве, в армии, на шахтах — везде. Мы должны сейчас позаботиться о том, чтобы наша оппозиционная верхотура была развернута ближе к жизни.

А.П. Предстоящие думские выборы должны быть левыми выборами. Об этом свидетельствует вся симптоматика. Народ левеет и звереет. Я думаю, мы должны успеть за разворотом народа, чтобы не оказаться в хвосте у этой лавины. Мы должны руль поставить так, чтобы к выборам прийти адекватными к состоянию общества. Это не значит, что власть не будет поворачивать свой руль и на эту радикализацию народа не ответит новой фазой ухищренной так называемой управляемой демократии, не введет в арсенал дополнительные технологии, которые каждый месяц меняются. И на озверение народа власть ответит, с одной стороны, законами об экстремизме, с другой стороны — новыми колоссальными денежными вливаниями, как в Смоленске на губернаторских выборах или в Красноярске на выборах нового после Лебедя губернатора. Туда уже идут миллиардеры из транснациональных корпораций потанинских, абрамовичевских, дерипасковских.

У меня складываются пессимистические прогнозы относительно выборной идеи в целом. Я думаю, что власть выборную лошадь оседлала, и она будет на ней скакать по нашим головам. Мы будем постоянно проигрывать суды, и 300 дел мы заведем или 2 миллиона — они так и будут оставаться за судами без выигрыша. Поэтому я считаю, что каждые новые выборы важны тем, что все в большей и большей степени мы должны убеждаться: на управляемую демократию нет элементарных конституционных ответов, потому что нельзя быть вечно проигрывающими, нельзя быть вечно обманываемыми, вечно плетущимися в хвосте. Если не сегодня, если не с нашим с тобой участием, если не с нынешним поколением политиков наших народно-патриотических, то в следующих поколениях, в молодой среде, которая нарастает и развивается, движется в наших шествиях, мне все больше и больше начинает мерещиться ослепительно красное, огненно красное, сверкающе красное. Эта красная ласточка революции из России никуда не улетела.

В.Ч. Безусловно, тупиковое состояние, в которое люди будут загоняться, несет в себе взрыв. Но я боюсь, что через годы найдутся еще новые капканы и ловушки, и параллельно пойдет не только прозрение, но и дебилизация. Мне все-таки кажется, что решающие бои должны произойти в обозримом будущем с участием тех поколений, которые пришли из советской жизни. У оппозиции есть силы. Не надо думать, что народ совсем уж затуркан и забит. Если, скажем, у 30 миллионов человек из тех ста, у которых в России еще не отобрали право голоса, имеется политическое сознание, то они скажут спасительное для страны слово.