Капитализм и Капитализм и демократия. Исторические сети взаимодействий

В «Политическом классе» философы Валентина Федотова и Владимир Колпаков опубликовали серию статей о капитализме. Авторы раскрыли природу капитализма в его соотнесении с этикой, национализмом, государством, проследили особенности его генезиса и динамики. В продолжение этой темы представляется актуальным затронуть проблему взаимодействия капитализма и демократии.

Зародившись на Западе, капитализм и демократия явились универсальными и способными работать в различных условиях феноменами. В настоящее время они представляют собой особого рода метасистемы, которые втянули в свою метаигру большинство стран и регионов мира. Анализ этих феноменов сопряжен с парадоксами их интерпретации в современной общественной мысли. На первый взгляд они несовместимы: демократия стремится к равному распределению политической власти (»один человек — один голос»), капитализм же функционирует по принципу «выживает наиболее приспособленный». Как известно, Карл Маркс обнаружил принципиальный разрыв между формальной демократией, провозглашающей ценности политических прав, равенства, свобод, и реальностью капитализма, построенной на угнетении и эксплуатации. В марксистской традиции «завоевание демократии» мыслится за рамками буржуазного общества и означает превращение пролетариата в господствующий класс (»диктатура пролетариата») в результате социалистической революции.

Напротив, либеральная мысль настаивает на том, что капитализм и демократия нуждаются друг в друге. По мнению сторонников либерализма, демократия приспосабливает несправедливость капитализма к существующим социальным условиям, обеспечивает его status quo, капитализм же создает материальные условия для демократии. Действительно, капитализму и демократии присущи сходные этические и поведенческие принципы: неравенство, способность пойти на риск, участие в конкурентной борьбе, максимизация личных предпочтений, возможность воспользоваться предоставленным шансом, случаем, свободным выбором, проявить самостоятельность, инициативу, расчет.

Главное, что их объединяет, — это свобода. Социальная свобода выступает гарантом существования как капитализма, так и демократии, она создает условия как для экономического, так и для политического неравенства. В то же время свобода наделяет капитализм и демократию вневременной и неопределенной природой. Вместо того чтобы решать социальные задачи, оба феномена сами оказываются сложными задачами. Евгений Ясин справедливо характеризует отношения между демократией и рыночной экономикой «врожденной неопределенностью», которая связана с известными рисками, но эти риски являются ценой свободы, конкуренции, развития. Связь между ними обусловлена сходной «гибкой сетевой структурой социальных взаимодействий»1. Неудивительно, что их историческая динамика представлена не поступательным движением, прогрессом, а серией отдельных рывков: каждому ее периоду соответствуют новая разновидность капиталистических и демократических отношений, новые способы их ограничения (натуральное хозяйство, феодальные отношения, монополия на рынке и монополизация власти, различные формы дискриминации, государственное вмешательство и т.д.).

Попробуем отойти от крайностей марксистской и либеральной интерпретаций обозначенных феноменов и проанализируем их взаимосвязь через историческую ретроспективу. Следуя периодизации трансформаций западноевропейских демократических институтов, предложенной политологом Робертом Далем2, проследим особенности взаимодействия капитализма и демократии от античных полисов (где еще отсутствовал капитализм, но уже появились рынок и отношения собственности) и средневековых городов-государств через нации-государства Нового времени до современной эпохи глобализации.

Города-государства Античности и Средневековья: прямая

демократия и торговый капитализм

Следуя древнегреческой традиции, демократию часто определяют как власть народа. Первые проявления демократии как легитимной формы властвования

относят к V веку до н.э. и связывают с реформами Клисфена в Афинах. Позднее демократия возникает и в других греческих полисах, таких как Коринф, Милет, Сиракузы, Родос. Полис в античную эпоху означал не только «город» или «государство», но и «гражданскую общину», «коллектив граждан». А хорошим гражданином считался тот, кто в общих делах стремился к общему благу. Аристотель писал в «Политике», что полис как «сообщество свободных людей» возник в силу естественной необходимости, для того чтобы человек просто мог существовать как политическое существо.

Для греков город не был средоточием экономической и торговой жизни, он являлся прежде всего политическим и религиозным центром. Тем не менее уже в античном мире политический статус во многом определялся экономическим. Не случайно Аристотель называл демократию своего рода конечной фазой в эволюции полиса (ойкос — община — племя — полис). Этот факт четко свидетельствует о генетических связях полиса с породившей его сельской общиной. Равенство граждан полиса первоначально не более чем равенство отдельных домохозяйств (ойкосов) в рамках общины. Членство в полисе осуществлялось через посредство ойкосного принципа, согласно которому голос в народном собрании принадлежал только главе домохозяйства.

Полис также был основан на идеале автаркии — самообеспеченности и самодостаточности, независимости и автономности. Так, например, человек, продавший ойкосную землю, всегда вызывал неодобрение, поскольку истинно свободным мог считаться только индивид, экономически независимый от других. Автаркия являлась принципом, обеспечивавшим гражданину свободу как в политической (демократической), так и в экономической (ойкосной) организации полиса.

Полисная автаркия была возможна из-за того, что основная масса населения жила за счет доходов от сельского хозяйства, торговля же представляла собой предусмотренные обычаем действия торговцев по статусу. Человек по своей природе считался самодостаточным, поэтому торговля, согласно Аристотелю, возникла из «неестественного стремления делать деньги». Внешняя (административная, военная) торговля считалась естественной, ибо служила выживанию сообщества, поддерживала его автаркию. Торговля, преследовавшая личную выгоду, являлась неблагородным занятием, а потому ею занимались метеки (неполноправные граждане, чужестранцы, а также рабы, отпущенные на волю)3. Как видим, античная демократия ограничивала развитие рынка, так как следовала принципам автаркии и была ориентирована на достижение общего блага граждан полиса.

Итак, в греческом полисе как аграрном обществе домохозяйств существовала «прямая аристократическая демократия»: в политической жизни непосредственно принимали участие полноправные граждане — главы домохозяйств, а также существовали значительные ограничения демократии: рабство, неполноправие женщин и чужеземцев, детоубийство, институт остракизма.

Римский полис (civitas) в отличие от греческого представлял иную форму политической и социально-экономической организации. Там рано появилась более четко выраженная государственная система, основанная на власти Сената и отдельных магистратов, которые значительно ограничивали функции народного собрания. В эпоху диктатуры Цезаря и принципата Августа республиканские традиции все более превращались в фасад, за которым просматривалась военная монархия, происходило усиление рабовладельческой олигархии. Окончательно демократические принципы хозяйственной и политической жизни античного общества были разрушены в период Римской империи и проявились только через тысячу лет в городах-государствах Италии.

Итальянские города-государства Средневековья и Ренессанса представляли уникальный случай развития капитализма и демократических институтов. Они образовывали «геополитический локус баланса сил» между основными игроками средневековой системы — римским папой и императором. Впервые «соображения достатка» стали наиболее важными для «соображений силы» во всей Европе4. Разумеется, мы не должны забывать о том, что именно в феодальной Европе возникли английский парламент, французские генеральные штаты, испанские кортесы. И все же эти сословно-представительные органы находились под контролем короля и представляли собой собрания крупных аристократов (прелатов, баронов, графов, епископов), которые не участвовали в политическом управлении государством: первоначальной функцией парламента было утверждение налогов, генеральные штаты представляли собой судебно-административные учреждения.

Итальянские же города (Флоренция, Венеция, Генуя, Милан, Болонья, Падуя и др.), как и северные города Нидерландов (Гент, Ипр, Брюгге, Турне), добились наибольшей самостоятельности как в плане экономическом (сокращение поборов сеньора, достижение торговых привилегий), так и в политическом (обретение городского самоуправления). Права итальянских коммун фиксировались в конституциях — статутах. Члены советов и консулы избирались на общем сходе коммуны (аренго, парламенто) на несколько месяцев. Законы предусматривали меры, препятствовавшие усилению единоличной власти, а частая ротация административных должностей давала возможность сотням граждан участвовать в управлении государством. Политическими и избирательными правами пользовались только граждане, которыми являлись жители города, обладавшие собственностью и платившие налоги. Как и античный полис, итальянский город был автаркичным образованием. Но в отличие от полиса, где политическая автаркия поддерживалась знатностью и аристократичностью происхождения, замкнутость коммуны была определена экономическим положением. Так, например, избирательное право часто ограничивалось обязательной принадлежностью к какому-либо цеху или к компании торговцев и купцов. Этот факт дает право говорить о существовании в итальянских городах «пополанской демократии», выражавшей интересы торгово-ремесленного населения (пополанов).

В отличие от античных полисов — центров политической жизни — итальянские республики являлись очагами развивающегося торгового капитализма. Такие крупнейшие исследователи, как Анри Пиренн, Вернер Зомбарт, Фернан Бродель, Джованни Арриги, отмечают проявления первых признаков капитализма именно в итальянских городах-государствах. Значительную роль в расширении торговых связей городов Италии сыграли военные походы крестоносцев, во время которых города оказывали помощь феодалам-крестоносцам деньгами, оружием, судами. В награду итальянские города получали военную добычу и торговые привилегии. Создавались торговые объединения купцов — общества, основанные на паях (commenda, colleganza), акционерные общества (compagnia), которые активно действовали и в эпоху Возрождения. Парадоксально, но фактически феодальные крестовые походы способствовали активности торгового и финансового капитализма, для городов-государств они явились «самоокупаемыми войнами».

Средиземноморская торговля была неподвластна феодально-аристократическому контролю, а потому могла функционировать лишь в условиях существования гражданского общества городов-государств. Дух pax urbana (»городского мира», лат.) делал человека свободным как политически, так и экономически. Интенсивное распространение капиталистических отношений привело к быстрому социальному расслоению в городах. «Демократия пополанов» обеспечила доступ к власти денежной элите. Уже в XV веке крупные итальянские города-государства вступили на путь усиления финансовой олигархии. Гибкая сеть социальных взаимодействий капитализма и демократии в средневековой Италии разорвалась под тяжестью капитализма.

Ранние формы капиталистического и демократического проявлений по своей природе явились неуправляемыми, спонтанными, рождавшимися из «природы вещей» в зависимости от обстоятельств. Ранний капитализм зародился внутри феодальных отношений. Демократические принципы итальянских республик осуществили робкий прорыв за пределы господствовавших тогда форм управления немногих (империй, монархий, теократий). И демократия, и капитализм возникали в противоречивых условиях, ограничивавших их динамику. Они явились подлинно европейским чудом, их появление было возможно только в рамках западной цивилизации с ее особым географическим положением, развитой городской культурой, социальной мобильностью, традициями гражданственности, рационализма, ценностями автономности, свободы и индивидуальности.

Нации-государства: исторический баланс «капитализм —

социальное государство —

трудовая демократия»

Продолжавшаяся экспансия капитализма способствовала созданию в Европе Вестфальской системы суверенных государств, упразднившей старые формы политической интеграции (империи, города-государства). Национальное государство оказалось крайне подходящей формой для развития капиталистической экономики в глобальном масштабе.

В Европе XVI-XVIII веков происходит то, что Маркс называл «первоначальным накоплением капитала»: развивается мануфактурная промышленность, появляется фабрика, ускоряется процесс принудительного обезземеливания крестьян (огораживание), формируется мировое колониальное хозяйство. Протестантская Реформация привела к возникновению «предпринимательской этики». Переход к капиталистическим формам хозяйства в социальном плане сопровождался волной буржуазно-демократических революций в Нидерландах, Англии, Франции, Америке, Германии.

Капитализм наступал на все сферы общества Нового времени. Традиционализм городов-государств Античности и Средневековья сдерживал капиталистическое движение против течения. Напротив, капитализм XVI века пробивал собственное русло. Демократическое гражданское общество уже не могло контролировать капиталистическую динамику, демократия превращалась в олигархию. Необходимо было появление нового сильного игрока. Складывавшееся национальное государство во многом определило связь между капитализмом и демократией. На протяжении XVI-XVIII веков нациями-государствами проводилась политика меркантилизма, которая была направлена на обеспечение государства капиталом (ввоз благородных металлов), вывоз продуктов промышленности за пределы собственной страны (через государственное регулирование вывоза и ввоза, монополизацию производства отечественных товаров, расширение и эксплуатацию колониальных владений), поощрение развития капитализма внутри страны и протекционизм национальной экономики.

Национальное государство было заинтересовано в активности капитализма, но оно же сдерживало эту активность. Прав Бродель, замечая, что «капитализм торжествует лишь тогда, когда идентифицирует себя с государством, когда сам становится государством»5. В эпоху меркантилизма капитализм сливается с государством. Правительства использовали все средства, чтобы способствовать развитию уже существующих капиталистических интересов. Среди них: предоставление промышленных и торговых монополий крупным корпорациям (таким, как Ост-Индская торговая компания), регламентация торговой политики через правовые нормы (например, знаменитый Навигационный акт Кромвеля или промышленный устав Кольбера, а также Гомстед-акт, который предоставил землю американцам, желавшим двинуться на запад континента), выдача государственных премий активным предпринимателям и т.д.

Заметим, что государство этого периода, так активно поощрявшее развитие капиталистических отношений, являлось вовсе не демократическим, а скорее, абсолютистским. Так, например, в «Левиафане» Томаса Гоббса мы видим модель нового государства, возникающего в обществе собственников. Такое государство является искусственным «коллективным человеком», созданным устремлениями и отношениями «экономических человеков» (homo economicus). Если полис для древних греков был естественным образованием, как и христианское государство — для средневековых европейцев, то для «экономических человеков» времени Гоббса естественным являлось безгосударственное состояние «войны всех против всех». Политико-правовая сфера, контролировавшая буржуазно-конкурентную жизнь, создавалась искусственно. Заключающие общественный договор остаются частными лицами и являются политически недееспособными, а их естественное состояние ограничено и регламентировано железной рукой суверена. Как подчеркивает Борис Капустин, «капитализм стал возможен под дланью абсолютистской власти». При этом в экономическом смысле Левиафан не являлся тоталитарным, он был меньше «минимального государства»: раз установив незыблемость частной собственности, он вообще никак не вмешивался в хозяйственную жизнь. Гоббсовский Левиафан, по мнению Капустина, представляет собой «либерализм без демократии» — «экономический либерализм, обеспечиваемый политической несвободой»6. Государство гарантировало безопасность, а потому комбинация абсолютизма и капитализма была характерна для периода становления буржуазного общества.

Абсолютистское государство не являлось источником демократии современного типа, но оно способствовало участию граждан в политической и экономической жизни. Демократия, как и капитализм, зарождается не на уровне государства, а в гражданском обществе.

В Европе и США появляется «рабочая демократия», или «демократия налогоплательщиков». «Дух демократии» был возможен лишь в «обществе труда», где также развивался «дух капитализма». Социолог Ульрих Бек замечает, что демократия покоится на участии в трудовой деятельности: «Только те граждане, которые имеют жилье, надежную работу и, следовательно, материально обеспеченное будущее, являются или могут стать гражданами, способными устроить демократические правила поведения и наполнить демократию жизнью»7. Капитализм, как видим, обеспечил материальную безопасность для демократических институтов, которые, в свою очередь, амортизировали социальную напряженность, вызванную капитализмом.

Общественный договор не считался средством прямого участия граждан в политической жизни государства, он прежде всего регулировал социальный антагонизм и охранял частную собственность, обеспечивая тем самым возможность накопления капитала. Демократия являлась «охранительной демократией», механизмом, обеспечивавшим равенство граждан-собственников и защищавшим их от произвола властей. В массовом трудовом обществе просто невозможна прямая демократия, которая поддерживала жизнь античного полиса и республиканский строй городов-государств Средневековья. Для масштабов нации-государства необходимы демократические институты, функционирующие эффективно в больших масштабах, — представительная демократия, или полиархия (Роберт Даль), или «правление политиков» (Йозеф Шумпетер). То есть демократия явилась правлением меньшинства, избираемого и контролируемого большинством.

Национальное государство, образовавшее институциональную форму представительной демократии, берет на себя социальные функции, оно становится социальным государством. Уже начиная с XVI века европейское государство пытается смягчить вызванную капитализмом социальную напряженность: действовали статуты о ремесленниках, акты об оседлости против бродяжничества, законы о бедных, создавались госпитали, фонды благотворительных работ и т.д. Социальное государство играет роль арбитра в диалектической борьбе между демократией, выступающей за правовое равенство, и капитализмом, основанным на фактическом социально-экономическом неравенстве.

Исторический баланс «капитализм — социальное государство — демократия» оказался под угрозой разрушения, когда на смену меркантилизму в XIX столетии приходит экономический либерализм. Интенсивный рост свободной торговли привел к тому, что Карл Поланьи назвал «великой трансформацией» социально-экономических отношений: произошла коммодификация (превращение в товар) объектов,

которые ранее товарами не являлись. Такие объекты, как труд и земля, теперь получили свою цену, начали все более свободно продаваться и покупаться. Под угрозой оказалось само «общество труда», обеспечивавшее капиталистическую и демократическую эффективность. Промышленный переворот привел к механизации труда. Произошли изменения в организации производства. Система менеджмента Тейлора, возникшая в начале ХХ века, строилась на принципах отбора и специализации способностей рабочего, ориентировалась на направленный и хронометрируемый труд, она не предусматривала коллективных интересов и делала акцент на индивидуальном усилии рабочего.

Философ Хосе Ортега-и-Гасет замечает, что до XIX века главной ценностью человеческой деятельности считался труд, рожденный из принуждения, — долг перед культурой и традицией налагал на человека необходимость выполнения определенных действий, он совершался с определенной целью и усилием, имел творческий характер. ХIХ век «довел до предела горечь рабочего дня». Важным становится не творческое, а спонтанное усилие — спорт, спортивное или праздничное чувство жизни, дух радости, щедрости, шутовства. В связи с этим изменилось и понимание свободы. Если в предшествующие эпохи свобода для человека выступала ценностью жизни, то теперь свобода — схема, форма, инструмент жизни8.

Итак, «голый» капитализм показал свою социальную неэффективность. Саморегулирующий рынок мог стать не только саморазрушительным, но и привести к кризису социальных отношений. Нараставшее общественное беспокойство внутри европейских стран (революции, рабочие движения) вызвало необходимость социального «укрощения» капитализма. Уже во второй половине XIX века появляется идея «государства благоденствия»: Наполеон III легализовал деятельность профсоюзов, Дизраэли расширил избирательное право, Бисмарк ввел государственные пенсии по старости и медицинское страхование, Черчилль в 1911 году учредил первую широкомасштабную систему социального страхования от безработицы. В 1930-е годы Франклин Делано Рузвельт спроектировал «государство всеобщего благосостояния» (welfare state), которое, основываясь на принципах кейнсианства, способствовало выходу американского капитализма из Великой депрессии.

В первой половине ХХ века возникают также альтернативные программы социального государства, основанные на подавлении демократических и капиталистических инициатив: социализм в России, авторитарные режимы нацистской Италии, фашистской Германии, франкистской Испании. Все же проект социального государства на Западе и в США, балансирующего между капитализмом и демократией, оказался эффективнее альтернативных тоталитарных проектов. Возникшая после Второй мировой войны в Бреттон-Вудсе (1944 год) система мировой экономики через свои институты (Всемирный банк и МВФ) также эффективно способствовала соблюдению баланса между национальной политикой и либеральной мировой торговлей. В рамках этой системы большинство индустриальных стран осуществило политику welfare state.

Методы социального государства западного типа оказались эффективными, поскольку осуществлялись в масштабах национальных государств на этапе индустриализации или во время так называемого первого (»организованного») Модерна. В условиях же современной глобализации (или «либерально расширенного» Модерна) и перехода развитых стран мира к постиндустриальной стадии развития «кейнсианство в одной отдельно взятой стране» уже невозможно. Социальное государство теряет свою актуальность, что, в свою очередь, ставит вопрос о методах функционирования как капитализма, так и демократии.

Капитализм и демократия

в условиях глобализации

Современные процессы глобализации изменяют характер интеракции капитализма и демократии. Вслед за волной послевоенного подъема и научно-технической революцией в начале 1970-х годов произошел глобальный кризис капитализма, проявившийся в продолжительном спаде экономики, росте мировых цен на нефть, перепроизводстве, обострении экологической опасности, стагфляции (сочетании экономической стагнации с высокой инфляцией). В условиях этого кризиса возникло осознание взаимозависимости разных стран мира друг от друга, начался процесс глобализации. Отметим, что данный кризис явился не конъюнктурным (циклическим), а структурным и потому весьма долгосрочным. Его проявления, по оценкам многих специалистов, наблюдаются и в настоящее время. Социальные последствия десятилетий кризиса были весьма ощутимы в развитых капиталистических странах: бедность, массовая безработица, нестабильность, демографический кризис, возросшее социально-экономическое неравенство.

В новых условиях кейнсианский опыт государственного регулирования экономики не мог обеспечить стабильность. Вместо доктрины «государства благосостояния» провозглашалась идеология неолиберализма, основанная на принципах открытых границ и свободы предпринимательства (laissez-faire). Ускорение либерализации экономики обострило противоречие между интересами капитала и национальных государств. Бреттон-Вудская система оказалась недееспособной. Под давлением кризиса возникли внутренние противоречия мировой капиталистической системы: военные, демографические, национальные, идеологические, экологические, проблема «Север-Юг».

Национальное демократическое государство стало слишком мало для решения этих важных глобальных проблем. Тем не менее попытки создания «космополитической демократии» или «мирового правительства» терпят неудачу. Более того, интенсивное распространение демократии, которое наблюдалось после кризиса 1970-х годов, было возможно только в рамках наций-государств. Именно глобальный кризис капитализма, по мнению политолога Сэмюэля Хантингтона, значительно способствовал началу «третьей волны» демократизации (1974-1990-е годы).

Согласно Хантингтону, не существует прямой зависимости между экономическим подъемом и распространением демократии: такие крупнейшие страны — экспортеры нефти, как Саудовская Аравия, Кувейт, Объединенные Арабские Эмираты, не являются демократическими, а некоторые развивающиеся страны вроде Индии или Турции стабильно идут по пути демократии. В краткосрочной же перспективе очень быстрый экономический рост и резкий экономический кризис могут разрушить авторитарные режимы9. Данная тенденция проявилась в «третью волну» демократизации: сочетание быстрых темпов послевоенного экономического развития

(в 1950-1960-е годы) с кризисом 1970-х годов. «Третья волна» демократизации охватила значительную часть авторитарных государств: Португалию, Испанию, ряд стран Латинской Америки (Эквадор, Перу, Уругвай, Сальвадор, Гватемала), Азии (Индия, Тайвань, Филиппины), Африки (Папуа-Новая Гвинея, Намибия). В конце 1980-х годов многопартийные системы развиваются в странах бывшего советского блока: в прибалтийских республиках, в Восточной Германии, Польше, Чехословакии, Румынии, Болгарии, Монголии. Триумфом «третьей волны» явились крах СССР и образование на его территории демократических государств.

Конечно, демократизация в перечисленных странах не осуществлялась по западному или американскому образцу, ее экономической предпосылкой стали десятилетия кризиса. Возможно, поэтому «третья волна» демократизации не была столь прогрессивна, как ее предшественница — «вторая волна» (1943-1962 годы), создавшая не только «новые демократии», но и «новые индустриальные страны», такие как Западная Германия, Япония, Южная Корея. После же «третьей волны» наблюдались значительные «откаты»: возникали «нелиберальные демократии» (Фарид Закария), появлялись гибридные политические режимы, именуемые «управляемой демократией» или «конкурентным авторитаризмом». Политолог Фрэнсис Фукуяма, прогнозируя к концу ХХ века победу либеральной демократии в мире, справедливо подчеркивал, что эту победу одержит не столько либеральная практика, сколько либеральная идея: «Даже недемократу придется говорить языком демократии, чтобы оправдать свое отклонение от единого универсального стандарта»10.

Все же глобальное распространение демократии не привело к качественному улучшению современного мира. Напротив, многие западные исследователи сегодня говорят о кризисе демократии, который проявляется в авторитарных методах проведения внешней политики США и некоторых стран Западной Европы (вооруженные вмешательства в дела Югославии, Ирака, Афганистана, активное продвижение НАТО на восток), а также в неспособности этих стран противостоять угрозе международного терроризма с помощью демократических процедур. Социологи Дэниел Белл и Энтони Гидденс говорят о «парадоксе демократии»: национальное демократическое правительство стало слишком маленьким, чтобы ответить на важные глобальные проблемы; при этом оно стало слишком важным, чтобы разбираться в мелких вопросах на уровне городов и регионов11. Таким образом, глобализация не уничтожает национальные демократические государства, а изменяет и усложняет их задачи.

Давление гибких глобальных экономических сетей трансформирует нацию-государство в «корпорацию-государство» или «рынок-государство» (Андрей Фурсов), что ведет к ослаблению значения политики, идеологии, гражданского общества и социального государства. Современный глобальный капитализм также значительно усложняется, появляется несколько его уровней. На международном уровне функционируют такие институты, как ВТО, ОЭСР, множество транснациональных корпораций; на региональном уровне — наднациональные капиталистические миры-экономики вроде Евросоюза или Североамериканской зоны свободной торговли (NAFTA). В то же время внутри наций-государств активно развиваются «автохтонные капитализмы»12, которые, учитывая логику глобального капитализма, опираются на собственную политическую и социокультурную специфику.

Естественно, что национальным демократиям все труднее приспосабливаться к такой многоуровневой капиталистической системе. Они должны стать гибче и остро чувствовать баланс между открытостью и закрытостью по отношению к ней. Современная демократия западного типа — это уже не полисная демократия времен Античности или массовая демократия «трудового общества» XVIII-XIX веков. Согласно Шумпетеру, капиталистическое общество лишь в период своего расцвета хорошо подходило для обеспечения успеха демократии, которая, в свою очередь, защищала частные интересы буржуазии. Буржуазная демократия была не способна долго функционировать, поскольку буржуазия не породила свой собственный лидирующий политический класс, а входила в политический класс небуржуазного происхождения13: «феодалы эксплуатировали буржуазию», «военное аристократическое общество кормилось за счет капитализма».

Все это приводит к тому, что разрушается способность политиков выражать общую волю. Происходят «демассификация политической жизни» (Элвин Тоффлер), отчуждение власти от народа и народа от власти. Политолог Кристофер Лэш считает, что в условиях глобализации наблюдаются интернационализация и виртуализация политических элит, утративших патриотизм и точку соприкосновения с народом. Место демократии, по мнению Лэша, в современном мире занимает меритократия — пародия на демократию (»искусственная демократия»), власть наиболее одаренных, которая оправдывает разделение на элиту и управляемые массы. При этом технократические элиты пользуются властью безответственно, они не годны для несения бремени руководства. Их интересует не столько руководящая роль, сколько ускользание от общей судьбы14. Глобальный капитализм способствует усилению меритократии и превращению демократии в аристократию.

В условиях проявления современных противоречий капитализма и демократии встает проблема поиска новых точек их взаимосвязи. Так, например, в развитых странах появляются различные варианты новой трудовой демократии — «демократия на рабочем месте» (workplace democracy), или «справедливая кооперация» (equitable cooperation), или «капитализм служащих» (employee capitalism)15. Речь идет о формировании новых принципов организации труда рабочих и служащих в условиях постиндустриального общества. В последние три десятилетия в Америке, Западной Европе и Японии место автоматизированной организации труда, основанной на принципах тейлоризма и фордизма, занимает «постфордистская» гибкая система производства. Создаются команды по решению задач и разработке творческих проектов, поощряется инициатива, происходит обучение на работе, рабочие сами участвуют в управлении компаниями (economic self-management), воспринимают их цели, принимают важные решения, что способствует солидарности и взаимному доверию между ними.

Как видим, в современных постиндустриальных странах капитализм и демократия вовсе не исчезают, а приобретают иные формы взаимодействия. Новым же индустриальным странам, в том числе и России, предстоит выработать адекватную своему обществу национальную стратегию взаимосвязи капитализма и демократии в условиях глобализации.

Наша страна нуждается в подобной стратегии. Реформы 1990-х годов, с одной стороны, привнесли на российскую почву демократию и капитализм, а с другой — образовали пропасть между ними. Взаимосвязи обоих феноменов препятствовало отсутствие условий для их эффективного функционирования — социального государства и гражданского общества, предпринимательской этики и демократической политической культуры. Современной российской политической элитой сделан существенный шаг в сторону создания этих условий — предложена концепция суверенной демократии, призванная наладить диалог власти и общества, легитимировать существующую власть. При этом данная концепция не должна стать только лишь доктриной, консолидирующей правящую элиту и правящую партию. Это может привести к еще большему «суверенитету» политического класса от граждан. Суверенной демократии прежде всего необходимо функционировать как национальной стратегии обеспечения баланса между капитализмом и демократией, призванной мобилизовать российское гражданское общество и повысить уровень его политической культуры.

Важно помнить, что совершать ошибки уже поздно. В условиях глобализации государство смещает свои приоритеты с «властителя территории» к «господину скорости», а «часы западной цивилизации задают темп для принудительной одновременности неодновременного»16. Любые промедления и неточности могут привести к возникновению негативных последствий. Об этом свидетельствует прослеженная в настоящей статье динамика сетей взаимодействия капитализма и демократии. Во времена Античности демократия являлась самоцелью развития полиса; к рынку, напротив, относились презрительно, что привело к появлению рабовладельческой аристократии. Средневековые города-государства Италии функционировали как центры торгового капитализма, демократия же была лишь механизмом, обеспечивавшим доступ к распределению благ между гражданами коммун, что вызвало засилье олигархии. В Новое время возникли нации-государства, создавшие для обеспечения баланса между капитализмом и демократией социальное государство. Изменение роли наций-государств в современном мире делает менее эффективными осуществляемые ими социальные функции. Капитализм и демократия сегодня нуждаются в появлении нового «арбитра» на новом поле своей игры.

Примечания.

1 Ясин Е.Г. Приживется ли демократия в России? М., 2006. С. 23. 2 Даль Р. Демократия и ее критики. М., 2003. С. 22, 329-230.

3 Поланьи К. Аристотель открывает экономику //

»Великая трансформация» Карла Поланьи.

Прошлое, настоящее, будущее /

Под. ред. Нуреева Р.М. М., 2006. С. 99-138.

4 Арриги Дж. Долгий двадцатый век.

Деньги, власть и истоки нашего времени.

М., 2006. С. 80-82.

5 Бродель Ф. Динамика капитализма. Смоленск, 1993. С. 69.

6 Капустин Б.Г. Томас Гоббс //

Очерки истории западноевропейского либерализма (XVII-XIX вв.) / Общ. ред. Кара-Мурзы А.А. М., 2004. С. 4-17.

7 Бек У. Что такое глобализация? М., 2001. С. 115.

8 Ортега-и-Гасет Х. Тема нашего времени //

Ортега-и-Гасет Х. Что такое философия? М., 1991. С. 43.

9 Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце XX века. М., 2003. С. 85.

10 Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М., 2004. С. 89.

11 Гидденс Э. Социология. М., 2005. С. 378.

12 См.: Федотова В.Г. Второе дыхание Вестфальской системы. Капитализм, индустриализм, нация и национализм сегодня //

Политический класс. 2007. ? 4. С. 96-105.

13 Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия.

М., 1995. С. 388.

14 Лэш К. Восстание элит и предательство демократии.

М., 2002. С. 36.

15 См.: Drucker P. Post-Capitalist Society. N.Y., 1993; Melman S. After Capitalism: From Managerialism to Workplace Democracy. N.Y., 2001; Hahnel R. Economic Justice and Democracy: From Competition to Cooperation. N.Y., 2005.

16 Хабермас Ю. Постнациональная констелляция и будущее демократии // Хабермас Ю. Политические работы. М., 2005. С. 281.

(Автор: Григорий Хакимов)