ПРАВЕДНЫЙ ОГОНЬ

ПРАВЕДНЫЙ ОГОНЬ

Александр Лысков

4 марта 2002 2 0

10(433)

Date: 5-03-2002

ПРАВЕДНЫЙ ОГОНЬ

"Вы не подскажете, где здесь тюрьма?"— вопрос привычный для живущих между метро "Бауманская" и "Авиамоторная". "Идите прямо по Лефортовскому валу,— отвечают они.— И за первым светофором направо. Сначала цивильное здание, а потом такое... В общем, сразу узнаете".

Говорят, в Лефортовском районе Москвы самая низкая преступность. Здесь детям наглядно показывают, где они могут очутиться, если будут плохо себя вести.

Тюрьма... Тюря... Эхма! Если и не безнадега, то ледяная внутренняя тоска. На кладбище — безмерно веселее. В зале крематория — теплые слезы по щекам от горя и любви, а здесь и слезы холодные. Здесь человек будто бы заживо в гроб положен, не заколочен, можно время от времени крышку поднять и поговорить с ним. Свиданием называется.

А перед тем взвешивать пакеты с продуктами (передача), записывать результаты, стоять в очереди у окошка с решеткой.

Везде решеточки: на окошках, куда суют пакеты передачи; на батареях отопления, в оформлении интерьера, ажурные и не очень.

Тяжелые двери, грубые, самодельные запоры. По команде — встать и пройти в тамбур. "Стоять!" Счет-пересчет. "Сумки, металлические изделия — в шкаф!" Теперь через арку металлоискателя, и опять: "Стоять!

Наконец, вот она — комната свиданий. Панно "самопальное", с видами летнего раздолья: поля, реки, рощи. Живописная воля.

А в помещении холодно. Знобит. Чисто и холодно.

Вот он, в ближнем углу, встает навстречу Александр Сусликов, художник, скульптор, писатель. Тот самый, что два года назад во время натовских бомбардировок Югославии стрелял в Москве из гранатомета по посольству США.

Высокий, плечистый, коротко стриженный. Прямой взгляд. Большая, сильная ладонь.

Кроме него, в комнате еще девять заключенных, и к каждому кто-то пришел. "Двое взрослых— двое детей". Такая норма.

Но детей нету.

Все говорят негромко, каждый в свое ухо, в свои глаза — любимые, родные, знакомые.

Гул , тембр, интонации — особые, тюремные. Вслушиваешься, и от напряжения начинает ломить в затылке, потом — иглой в сердце и руки холодеют. Ничего не поделаешь, речь материальна ( вуковые волны), тюремная вибрация проникает в клетки. Ноги наливаются тяжестью, отекают. В чем измеряется эта тюремная вибрация — в миллирентгенах?

"Моя койка на четвертом этаже,— говорит Александр.— Двадцать человек в комнате. Тепло. Между койками — метра полтора. Прямо у меня в ногах телевизор. Смотрим, как и вы, все программы.

Подъем в восемь. Здесь — не лесоповал. Я в группе хозобслуги. Должность — плотник. Работа — каждый день до шести вечера. Рисовать, лепить — в личное время. Пластилин есть. Гипс. Сделал скульптуру Лермонтова— сидит на скамье в расстегнутой косоворотке во время ареста за дуэль. Но потом переделал. Опрощение не понравилось. Надел на него мундир с эполетами. Инструмент такой: стек из щепки, а лопатка из алюминиевой ложки.

И рисовать приходится. Заказывали портреты по фотографии. Месяц — портрет. Не спешу. Все до штришка прочерчиваю. Но теперь отказался. В личное время хочется телевизор посмотреть, почитать.

Время идет очень быстро. Сядем за стол ужинать — ого, а сегодня опять суббота! Время быстро летит. ( Срок — восемь лет).

Питание тут неплохое. Женщины , вольные, на кухне стараются. Витаминов мало. Так они из дома приносят петрушку, укроп.

Я — вегетарианец. Если суп мясной, то вылавливаю мясо — соседу в миску, а остальное ем.

Утром сам готовлю манку или овсянку. Есть в комнате (слово "камера" Александр не произносит) плитка и электрочайник. Кооперируемся с двумя такими же, как я (слова "товарищ", "друг" в тюрьме тоже не в ходу).

Продуктов в передачах раз в месяц можно получать до 16 килограммов.

А вечером — на тренажер. Бегаю по роликам.

Зубы можно подлечить, но протезирования нет.

Письма приходят распечатанные.

Отношение ко мне оставшихся на свободе хорошее. Некоторые даже не вполне понимают, куда я попал. Вот пишет один, чтобы я ему помог на работу устроиться. (Шутка проговаривается без улыбки).

Контролеры относятся по-людски. Иной раз газету дадут: почитай, тебе это будет интересно. Но в основном — строго. За малейшую провинность можно загреметь в зону. Совсем недавно один старик у нас расшумелся, ему месяц до освобождения остался. Отправили. Плакал: "Этапа я не выдержу".

Я зоны не боюсь. Во время следствия пересекался с бывалыми людьми. Они говорят: приезжай, по твоей статье примем хорошо. Там ведь что самое неприятное? Атмосфера алчности. Здесь это пресекается на корню.

Не считаю, что эти годы будут выброшены из жизни. Такая у меня судьба. Одно вытекало из другого. Как-то иначе могло получиться только у кого-то другого, но не у меня. Просто тогда (в день выстрела из гранатомета по посольству США) я хотел высказаться по поводу бомбежек Югославии.

Никаких юридических доказательств насчет меня следствие не добыло. Нет ни улик, ни свидетелей. Просто я сознался. Гранатомет дал осечку. Это подтолкнуло на создание скульптуры "Гранатометчик". Я ее выставил в Думе. По ней меня органы и вычислили. Если бы гранатомет выстрелил, не было бы и гранатометчика. (Скульптуры или прообраза?— подумал я. Уточнять не решился)

Холодно было. Знобило".

Остается добавить, что Александр Сусликов передал редакции "Завтра" тетрадку своих рассказов, один из которых мы сегодня и печатаем.

Александр ЛЫСКОВ