Руслана Ляшева ГДЕ ЖЕ НАШ ПАСКАЛЬ?

Руслана Ляшева ГДЕ ЖЕ НАШ ПАСКАЛЬ?

Книга Бориса Тарасова "Мыслящий тростник". Жизнь и творчество Паскаля в восприятии русских философов и писателей" (М., Языки славянской культуры, 2004) интересна в нескольких аспектах. Французский мыслитель теперь у нас издается. Возможно, наиболее полно Блез Паскаль представлен в "Собрании сочинений": "Мысли", "Письма к провинциалу", "Трактаты" (Киев, 1997). Этот трехтомник из серии "Единая история единой Европы" (издательство "Port-Royal") разошелся на Украине и в России. В XVIII и в XIX веках его в русском обществе читали просто на французском.

И не только читали. Усваивали идеи, затем развивали их в своем творчестве. Кто именно? Как именно? Ответить на этот вопрос взялся доктор филологических наук, профессор Литературного института Борис Тарасов, что и осуществил обстоятельно в 600-страничной монографии, в приложении к которой опубликован главный труд Паскаля — "Мысли". Получился большой и нарядный "фолиант" с "Троицей" Андрея Рублева и портретом Паскаля на лицевой обложке и скромным (по размерам) портретом автора на второй. Серия "Studia philologica") пополнилась красочным изданием (по оформлению) — классическим и жгуче злободневным (по содержанию). В первой из трех глав представлена творческая биография французского математика и философа XVII века, во второй и третьей главах исследуется влияние Паскаля на русскую философию и литературу.

У Тарасова в серии "Молодой гвардии" — "ЖЗЛ" — уже выходила книга о Паскале, но такая работа могла появиться лишь теперь. Ведь русская религиозная философия перестала быть запретной, тексты наших замечательных мыслителей — Василия Розанова, Павла Флоренского и других — не пылятся в спецхране за семью печатями. Все почти издано. Подоспело время разговора об этом, особенно с молодым читателем.

В первой же главе, на страницах творческой биографии Паскаля непроизвольно отмечаешь "перекличку" с его идеями то стихов Державина, то прозы Льва Толстого. Вот автор сообщает о последних годах жизни мыслителя: "Бичуя в себе "испорченную природу", Паскаль учится смирению и простоте: не держать в памяти обид, спокойно вопринимать справедливые замечания на свой счет, становиться равнодушным ко всем мирским страстям и тщеславным устремлениям". На ум, конечно, приходит Лев Толстой — его образ жизни и характер персонажа в повести "Отец Сергий". И действительно, в третьей главе мелькнувшее сходство обстоятельно анализируется. Целый раздел "Л.Н.Толстой и Паскаль" посвящен совпадению и различию мировоззрений двух гигантов человеческого духа.

Надо полагать. этой книге предшествовала огромная работа, но актуальность проблем охваченных исследованием сфер — будь то философия, религия, литература или наука — поддерживали энтузиазм автора и помогли ему с ней блестяще справиться. Впрочем, это вовсе не означает полного согласия, с некоторыми концепциями можно и поспорить. Алексея Хомякова, например, надо бы "тянуть" не от Паскаля, а от немецкого романтизма и Шеллинга, пробудившего у русского славянофила интерес к верованиям древних народов и вкус к типологическому обобщению материала культуры. Конечно, мимо Паскаля Хомяков не прошел, но историческую "Семираиду" он принялся писать после непосредственного общения с Шеллингом в Германии. Хорошо, что книга Тарасова побуждает к спору; я считаю это ее достоинством, хотя проблема истоков учения славянофильства — частная, применительно к такой обширной монографии. Это лишь один аспект.

Есть и другой, тот, который, честно говоря, и сподвигнул на рецензию. Центральное место в новой работе Бориса Тарасова занимает прекрасный комментарий полемики Паскаля с иезуитами. Я сняла с полки "Письма к провинциалу" и чередовала чтение писем с их толкованием у Тарасова. Дискуссия иезуитов и монастыря Пор-Рояль всколыхнула Францию в середине XVII века. Людовик XIV был за иезуитов, а благочестивых католиков-монахов (яисенитов) поддерживал первый ум Франции Блез Паскаль. Полиция сбилась с ног, разыскивая анонимного автора и типографии, где нелегально печатались письма, моментально расходившиеся не только по городам Франции, но и по всей Европе; и безуспешно; никаких следов не оставалось, а дискуссия все набирала и набирала обороты, ниспровергая дутый авторитет иезуитов.

Паскаль, показывает автор книги, оказался в "центре "переворачивания" средневековой картины мира, когда теоцентризм уступал место антропоцентризму". Такой "антропологический поворот" породил атеизм у советских людей и лицемерную религиозность у монахов-иезуитов; сочинитель писем опровергал первых и воевал со вторыми; иезуиты были опаснее, они клеветой и ложью ослабляли истину и превращали христианство в пустую демагогию.

Меня просто поразило сходство полемики между Паскалем и иезуитами с ситуацией в нашей литературной критике, с той, конечно, разницей, что у Паскаля — блестящая ирония, четкие формулировки, безупречно расставленные идеологические акценты и т.д., а в литературной критике у нас все смутно, размыто и, как говорится в народе, конь не валялся.

Не слишком ли я загибаю? Нет, ничуть! Смутность в критике отчасти вызвана размежеванием потсперестроечной литературы на два лагеря — либеральный и патриотический, которые не только не ведут между собой полемики, но шарахаются друг от друга, как от зачумленных. Какие уж тут формулировки и акценты! И все же главная причина болотистого состояния критики в другом, в самой исторической ситуации страны. Паскаль жил в "поворотную" эпоху, а мы сейчас пребываем в "попятной" эпохе, т.е. повернувшей Россию вспять, к капитализму.

На слуху лозунги и толки о демократии, о рыночной экономике, о приобщении к цивилизованному миру, а на деле то, что в 1917 году многие отняли у немногих, в 1991-м наоборот "немногие" — другие, конечно, отняли у многих и поделили между собой. Что в результате? Любопытное признание сделал Егор Яковлев: "А сегодня мне бывает стыдно перед самим собой. Когда мы все бегали и кричали: "Перестройка необратима!" или, наоборот: "Перестройка обратима!" — некоторые спокойно сколачивали себе капитал" ("Новая газета", 2005, №29).

К числу "некоторых" принадлежат Борис Березовский и Абрам Абрамович. Первый в Лондоне подал в суд на второго за шантаж и продажу "Сибнефти" за бесценок, за 1,5 млрд.долларов, при цене 15 млрд.долларов. Информация мелькнула в июле в прессе, журналисты (в частности, "Советской России") резонно обобщили, что Березовский купил "Сибнефть" у государства, заплатив меньше 1 млрд.долларов, то есть в 165 раз дешевле настоящей ее стоимости. Вот как "сколачивали" капиталы. Отчет Счетной палаты о приватизации так и остался лежать под сукном; видимо, много в нем аналогичных фактов. Прав Егор Яковлев. Пока он бегал и кричал о перестройке и демократических ценностях, олигархи добрались до других ценностей — до государственной собственности, растащив которую, оставили народ нищим.

Как Паскаль осмыслил бы нашу ситуацию и какой выход подсказал? Такой главы в книге Тарасова нет, но можно пофантазировать.

"Человек, — сказал как-то Виктор Астафьев, — такая бездна" ("ЛГ", 2002, №35). По иному видел Паскаль: дескать, человек пребывает на грани двух бездн — бездны бесконечности и бездны небытия. "Все возникает из небытия и уносится в бесконечность... Это чудо постижимо лишь его Творцу. И больше никому", — сказал он и спохватился, возвысил человека: "Через пространство вселенная меня обнимает и поглощает, как точку; через мысль я ее обнимаю и понимаю".

С космической бесконечностью человек худо-бедно может совладать, труднее "мыслящему тростнику" приноровиться к двойственной натуре человека — он ангел и животное одновременно. Попробуй, не превратись в животное при таком раскладе! Значит, кто-то должен ему постоянно напоминать про его вторую, ангельскую и духовную ипостась. Возможно, именно литературный критик и должен делать эту "грязную" работу, расчищать авгиевы конюшни рыночной эпохи и не позволять прозаикам и поэтам отлынивать от дела под благовидным предлогом постмодернизма или неореализма? И вообще, где наш Паскаль? Ему пора объявиться. Константин Паскаль — хороший поэт. Но где Паскаль-публицист?