Юрий Архипов СМАК, МРАК, СРАМ...

Юрий Архипов СМАК, МРАК, СРАМ...

Домового ли хоронят,

Ведьму ль замуж выдают?..

А.С.ПУШКИН

Мы делаем это десятки лет…

Однажды мир прогнется под нас…

А.В.МАКАРЕВИЧ

Куда подевались физиогномисты-демонологи? Исчезли вместе со Средними веками? А жаль. То-то в наше время у них была бы пища для наблюдений. Куда ни глянь — сплошное мелькание-кружение ликов-масок: как под копирку одинаковых, тайно угрозливых, скользко улыбчивых, вполне, по-старому говоря, инфернальных. Небрежно, косовато надвинутых на наготу-пустоту. В однотипности своей словно сбивающихся в один дробный образ. Включишь иной раз телевизор — и не сразу поймешь, кто же перед тобой на сей раз; согласись, читатель, что и тебе требуется некоторое напряжение, чтобы распознать: Буш это или Блер (или Жириновский?), Элтон Джон или Б.Моисеев (или Радзинский?), Жванецкий или Познер (или Гусинский?), Новодворская или Толстая (или Швыдкой-Боровой?)…

"Раскрутить", как выяснилось, в наш дурашливый век можно кого и где угодно. Разве не были мы свидетелями того, как за считанные недели поднимали рейтинг горе-политика с нуля до необходимых солидных процентов? Разве не смеялась вся страна над "чудесным спасением" иных футбольных команд? Разве удосужился кто-нибудь объяснить, каким образом стал международным мастером по шахматам, а там и видным шахматным функционером адвокат Макаров (с личиком тоже весьма прикровенным)?

Сродни Макарову и Макаревич. Этакий литл-битл, "переложенный на русские обстоятельства" (Салтыков-Щедрин). Еще один торговец воздухом. Сколько их! Куда их гонят?.. Заполонили подмостки, телеэкран, издательства, прессу. Жируют, тусуются, чавкают. Более всех, похоже, процветают те, что заняты пустоватенькой галиматьей под незамысловатое механическое бренчанье. "Машина времени" — это ж надо было так угадать с названием. На воре и шапка…

Символический смысл сего поименования открылся мне сразу, как только я впервые соприкоснулся с макаревичевским "творчеством" — как они, на эстраде, любят теперь называть свой шоу-бизнес. В середине 80-х было, летел я из Алма-Аты, накатавшись с гор в Чимбулаке; настроение держалось прекрасное. Пока не испортили его на борту, все четыре часа промучив записями "Машины времени". Видать, командир корабля "запал" на модную группу. Мне, воспитанному не только на Моцарте и фольклоре, но и на таких качественных бардах, как Высоцкий, Галич, Ким, Новелла Матвеева, всё не верилось, что может нравиться такой заведомый третий сорт — слабенькое эхо случайных баловней славы битлов (а может и не случайных — ведь на дряхлеющем по старости Западе давно уже наступило время пустоголовых, до которого нам, по молодости нашей, должно бы отстоять еще так далеко!) вперемешку с изводом претенциозного Дольского. Поозирался я в недоумении вокруг — салон внимал школярским упражнениям с сонным равнодушием, только лукаво усмехался в усы сидевший неподалеку от меня композитор Птичкин. Подумалось: казус.

Но шли годы, Макаревич лез в уши всё больше и больше, слава его росла. Достигнув к нашему времени высот небывалых: миллионер, аквалангист, живчик, классик, герой нации, которую, глупую, учит смаку. Перебирал тут намедни перед сном радиопрограммы, так там какой-то (какая-то?) Чиж не то Стриж сыпал(а?) о нем прямо как о гении всех времен и народов.

Их, однако, гениев голосящих, теперь пруд пруди. Один из них, покойный Башлачев, и впрямь не лишен был искры. Есть очевидные удачи у Сукачева, склонного, правда, разменивать дар на медяки (а при случае даже прогибаться перед такой куклой на чайнике, как Пугачева). При большом напряжении ума можно еще как-то понять и объяснить — хотя бы с социологической точки зрения, раз уж бессильна эстетика — успех Бутусова, Шевчука, Летова, Гребенщикова. Но прочие "звезды", но Макаревич... Почешешь затылок.

Думалось, впрочем, — может, впечатления мои слишком отрывочны и случайны, может, чего-то важного в его "творчестве" я не знаю. Но вот вышел в "Эксмо" сборник "стихов и песен" Андрея Макаревича "Семь тысяч городов" и наш гений предстал во всей своей заголившейся красоте. Предлагаю читателю вместе со мной пройтись по страницам издания.

Название, опять-таки, по-своему символично.

Семь городов в античной древности спорили о первородстве. Семь тысяч городов ныне лежат у ног Пустоты. Это ли не образ — чуть ли не апокалипсисом начиненный. Антихрист не за горами, трубы его трубят прямо нам в уши. "Антихрист в Москве" — уже с десяток лет бьет в набат своими брошюрами с таким названием один достойный православный храм.

Но не ждите ничего зловещего, жуткого, озаренного пламенем преисподней. Нынешнее мелкобесье так безобидно, незаметно, безлико. Ничегошеньки такого в нем нет. Как нет и вообще никакого. Одна пустота. "Пузыри земли" (Шекспир), пар над бездной.

Если год назад я мог не замечать,

Как быстро пролетают дни,—

Теперь я вижу это сам.

Дни летят вперед, как в море корабли,

Теряясь в голубой дали,

И нету им пути назад.

И каждый раз мне, однако,

Хочется горько заплакать,

Как вспомню я былые дни…

Вот такое мурлыканье. Под стишками, кстати, рисунок — кот, играющий на гармошке; изделие многостаночника-автора. Или:

Это новый день,

Он несет нам радость

И сомнений гонит тень,

Он нас зовет вперёд.

Как я хочу знать,

Куда он нас зовёт…

Ну, и так далее. Беспомощность неправдоподобная. Могут сказать: но это ведь ранний, незрелый Макаревич. А "в молодости все мы чирикаем", как заметил классик. Да, но потом, чуток повзрослев и спохватившись, всякий не случайный в деле человек — примеров не счесть — бегает потом по книгопродавцам, разыскивая свои злосчастные изделия, чтобы их сжечь. Страх зрелого возраста перед позором как плата за юный порыв к славе. А тут пятидесятилетний мужчина, улыбающийся, правда, с экрана по-прежнему как дитя (иной раз — почти как дитя природы), ничтоже сумняшеся отдает в печать эти… даже не вирши — "тексты" что ли, любят раскрученные пустомели это "постмодернистское" слово. Полагая, видимо, что "пипл" со смаком схавает всё — раз уж таким скопом набивается в гигантские залы это всё слушать.

А главное — и дальше-то, с годами, ничего не прирастает. В чем нетрудно убедиться, полистав пухлую книжицу в четыре с лишком сотни страниц. Одни гимназические подражания, перепевы-переделки с выпирающим и небогатым набором ориентиров: дурные переводы с английского в 70-е годы, всякие псевдоро- мантические корабли с парусами под сымитированный надрыв Высоцкого — в 80-е, кое-как переложенная на актуальные реалии и происшествия "гражданственность" Галича в 90-е годы, "нежный шрам на любимой попе" в наши, багрово-закатные дни. "Мы делаем это десятки лет"… Оставаясь на своем меленьком уровне на протяжении всей жизни. Ничего и ни в чем не прибавляя. Но слава растет — потому что сама культура вокруг стремительно валится вниз и, вопреки всей вековой мудрости, заторчавшего на одном месте деятеля выносит наверх как пробку. И мир "прогибается" — под них. Знай себе смакуй барыши, тридцать лет потоптавшись ножками на детсадовском пятачке — "от туманной поэтики — к бытовой математике".

Ведь и самая пустая голова — не просто хаотическая свалка чего ни попадя, а "констелляция", как учит современный концептуализм. А раз так, не нужно ничего оживлять ни словом, ни звуком — любое случайное сочетание сваленных в кучу предметов само даст эффект "эстетический", поелику любые слова и вещи давно "нагружены" смыслами прежней культуры. Так что перебирай себе их механически — что-нибудь, как-нибудь да заискрится. Хочешь — спой гимн забору:

Душой и сердцем я горю —

Забору славу я пою,

Который стойкостью своей

Являет нам пример,

Который крепок и силен,

Который верен, словно слон,

Надежен, словно милиционер.

Капитан Лебядкин отдыхает. Козьма Прутков посрамлен. Зато посверкивает очочками удоволенный Дима Пригов. А может, нам понадобилось так пасть, чтобы на этом фоне уразуметь, что лебядкинский "стакан, полный мухоедства" — творение по-своему гениальное? Но то было про забор. А вот, не угодно ли, про дом за забором:

Но лишь потом

Я вспомнил дом.

И темной ночью,

И самым светлым днем

Так хорошо иметь свой дом.

"Ах, если б мы были взрослей…" Вот именно! А то все затянувшиеся инфантильные "гуси, гуси, га-га-га". Или козленочки в молоке. Роман Юрия Полякова "Козленок в молоке" и впрямь невольно всплывает в памяти, когда в очередной раз сталкиваешься с эдакой раскруткой нуля до кумира. У коего "паузы в словах" заменяют сами слова.

"В начале было Слово". Но это у Бога. У его фиглярствующего противника не Слово, а Пауза. Пустота.

И одна у меня забота:

Разобраться хотя бы раз ( ? — Ю.А. ) —

Это мы играем во что-то,

Или кто-то играет в нас.

Неужели и впрямь так трудно разобраться, ребята? Хотя бы раз. Но раз уж вы так озабочены, поясню: лукавый в вас и играет. Не сомневайтесь.

Церковно-православная тема, кстати, стала прямо-таки повальной модой на нашей эстраде. Пошлость та еще — почище будет всякого воинствующего атеизма. Причем пошлость двоякая: тут и сентиментально-душевное завывание вместо покаяния, и горделивое отталкивание от оного — все, мол, ринулись теперь в церковь, с рогами и копытами, а я не такой, я выше, я — над. И над погрязшей в пороках церковью тоже.

Из добра здесь остались иконы да бабы,

И икон уже, в общем-то, нет…

Всегда — при упоминании всего высокого и святого — какое-нибудь, пусть мелко лягушачье, но лягание. И по поводу ширящегося восстановления храмов у Макаревича, несостоявшегося архитектора, свое, "гражданственное" мнение: не надо, мол, стирать следы безобразия, пусть они останутся назидательным памятником эпохи (эдакий необольшевизм навыворот — как всё у нынешних наших либералов):

Пусть Соловки хранят

Студеный ветер тех недавних лет.

И в божьем храме против царских врат

Пусть проступает надпись "лазарет".

Я слышал, реставраторы грозят

Весь этот остров превратить в музей.

Я вот боюсь, они не сообразят,

Какой из двух музеев нам важней.

"Они" не сообразят, где им. И "пооткрывают вновь церквей", к вящему неудовольствию Макаревича. Грамматика его, не придуманная. Видимо, так, коверкая русский язык, изъясняется тусовка, именующая себя "высшим светом", элитой:

Пооткрыли вновь церквей,

Будто извиняются,

И звонят колокола

В ночь то там, то тут,

Только Бога нет и нет,

Ангел не является,

Зря кадилом машет поп

И бабушки поют.

Лягнуть "их" церковь, бабушек, народ — трепля банальную глупость, будто всякий народ достоин своих правителей. Это постоянно, это лейтмотив. Стишок (песенка?) "Владимиру Вольфовичу" — показательный образчик. "Их" (вот уж поистине!) телевидение просто за уши тянет, боясь выронить, "сына юриста", всячески помогая ему расписывать себя под друга народа, под глашатая и вождя.

Владимир Вольфович, примите поздравления —

Враги рыдают, а толпа ревёт.

Я вам скажу вне всякого сомненья —

Вы выбрали достойный Вас народ.

Ведь это ж мы, простые, как берёзки,

Склонились к Вам в предвыборной борьбе.

Мы так Вам верили, товарищ Жириновский,

Как, может быть, не верили себе.

Ну, и так далее — прием известный, называется "сказ" (а заодно и по-концептуалистски цитатный пере-сказ). Якобы от имени народа, но вливая — "по вкусу" — уксус и яд. Так же славословил Жириновского пригласивший его в свою передачу Вик.Ерофеев. Тот и вовсе сладко льстил вождю "простых, как берёзки" русских, сравнивая его с самим Розановым — и едва сдерживая смешок. Воображал себя, видимо, хитрющей кошкой, играющей с простоватой мышкой. (Вот когда речь заходит о, допустим, Жванецком, тут шутки в сторону, тут президент "их" академии телевидения Познер, сторонник легализации мата, на полном серьезе славит пошловатого хохмача и словоблуда как Гоголя наших дней. Мы привыкли ругать фосфоресцирующего домашнего супостата яко нечистую силу — но где б еще могли мы насладиться зрелищем самобичующей глупости, мнящей себя большой хитрованкой!)

И вот эти-то "берёзовые", деревянные русские, оказывается, "нас давили катком, и сгребали совком" — и т.д. и т.д. без конца. Бедные, натерпелись! Из песни в песню — весь тривиальный набор жалоб и стонов мальчиков, сладко поживших под опекой номенклатурных папаш.

Не мое дело педалировать эту тему. Ни я сам, ни мои друзья юности не были продолжателями дела отцов. Все до единого, кого ни упомню, относились к казенной советчине именно так, как она того и заслуживала. Но и в тогу гонимых страдальцев — люди-то не пустые — тоже никто не рядился. Ведь — положа руку на сердце — не найти достойную нишу для приложения ума или рук мог тогда только совсем уж никчемный человек. Все вокруг учили языки, просиживали от зари до зари в библиотеках, скупали у букинистов и штудировали книги русских религиозных философов, переводили и комментировали западных или восточных мастеров и мудрецов — заняты были по горло. При этом презираемые нами коммунисты неплохо оплачивали наш труд — смешно и сравнивать с теперешними якобы-демократами. "Какие хорошие люди наши начальники, ведь они терпят нас,— сказал мне Сергей Аверинцев со свойственным ему "эллиптическим" юмором тем ясным днем, когда нас с ним зачислили в ИМЛИ одним приказом по институту.— А ведь если б мы были их начальниками — мы бы не стали их терпеть!"

Да, начальники-коммунисты по своей глупости (у них ведь тоже шел тогда негативный естественный отбор, как теперь в культуре) лишили нас элементарных свобод — вероисповедания, книгопечатания, выезда за границу (да еще помучили несуразнейшим всего и вся дефицитом) — и тем обрекли свой натужный и странный режим на погибель. Но разве забыть, что на студенческую стипендию можно было неспешно объехать Золотое Кольцо, что в консерваторию и музеи пускали бесплатно, что трехтомник Пушкина, изданный тиражом в одиннадцать миллионов, можно было достать лишь как награду. От какой пошлятины нас ограждали, оказывается, — прямо-таки лелея тайную нашу свободу!

Не бывает такого времени, когда запрещалось бы думать, когда можно было бы по-настоящему такую свободу урезать. Всё это иллюзия шигалевых — и пустозвонов. Коим только и приходит в голову красиво, под гитару, страдать о попранной вольнице, отсидев разок ночь по пьяни в ментовке — пока не выручили орденоносные отцы. И чтобы всю потом жизнь снимать проценты с этих страданий…

С процентами, правда, у этих ребят всё в порядке, "бытовая математика" — их область. Чуть что — готовы немедленно "променять судьбу бунтаря и поэта на колпак поварской". Заваливая страну пельменями и макаронами, снимая навар с ресторанов, кафе, пивнушек. Не гнушаясь ничем. Теперь вот в виде Макаревича можно купить (за ЗЗ рубля) насадку на бутылку. Или крючок, на который вешают полотенца и поварешки. Разлившийся по всей стране кич обрел еще один "бренд", ходкий и хваткий. Макароныч — так теперь ласково именуют дедушку русского рока в желтой прессе.

Впрочем, и там начинают понимать, с каким явлением имеют дело. Куда погнали государственный корабль былые гонимые. Даже заметно пожелтевшая "Комсомольская правда" вынуждена была признать: "Путь русского либерала — к спрыснутому деньгами покою. В толщу лазурных берегов и сказочных кораблей. В винные погреба несказанной свободы. На дно океана, к туристическим камбалам и свежеприготовленным осьминогам" (номер от 12 февраля 2004 г., стр.9).

Не иначе как портрет нашего героя.

Одного из многих, бесчисленных, будто шипящими пузыриками вздуваемых со дна житейского моря. Право, когда ни включишь телевизор, картина именно такая — будто пришел к морю пушкинский Балда и давай море "морщить", а чертей "корчить", затеяв с ними суматошную "свалку". Вот уж который год у нас один нескончаемый шабаш "козлобородых гуру, гребнеголовых заек, борделетипажных примадонн, русофобствующих смехунов, воинствующих педерастов",— как писал в своем открытом письме президенту, так и оставшемся без ответа, славный бард Александр Новиков.

Липкий кич обладает свойством притягивать к себе всё вокруг — пожирать пространство культуры, как ряска. От каждого пузырика — клоны. Пусть рука мальчика-дедушки Макаревича устает перебирать струны, привыкая к разделочному ножу, но скольких подражателей он, подражатель, уже породил. Легкий да златотканный успех так заманчив. И вот уж скачет по сцене какой-то недозрелый гомункул, истошно вопя: "Я буду вместо, вместо, вместо нее, твоя невеста, невеста, йо, йо". Вместо Петровой Бабкина, вместо Лины Мкртчян Алсу, вместо Комова Церетели, вместо Рубцова и Соколова Иртеньев и Пригов, вместо Распутина и Личутина Сорокин и Ерофеев. Всё у них — вместо…

Я не случайно с вопроса о демонологии начал эти заметки. Без опоры на христианскую систему координат ничего не понять в нашем времени. Как и без опоры на пронизанную православием русскую классику. Ведь наблюдаемый нами шабаш был предсказан ею до деталей. Разве не к "либеральной кадрили", описанной в "Бесах", восходит нынешнее бренчание либеральной кумирни. Разве не предупреждал Константин Леонтьев о последствиях "вторичного упрощения", о всемирном разрушении культуры, которое "всенепременно приидет" с торжеством обывательских ("среднеевропейских" в его исчислении) ценностей. Разве не голосили хором все предки нам в назидание: "Без Бога — не до порога". Без иерархии, без идеала, без духовной вертикали — одна сплошная болотная горизонталь, где смешались критерии, где исчезли традиции, где позволено всё. Где нет ни низкого, ни высокого, ни правых, ни виноватых. Где правы все, и любой порок превозносится, как прежде святость. И царствуют былые низкопробные маргиналы, всплывшие на поверхность вместе с вместо-культурой.

Их царству вряд ли положат предел публицисты. И всё же у каждого пишущего нет иного призвания, как называть вещи своими именами. Даже если всё идет, как идет. Вернее, катится — сизифовым камнем с горы.