Хедрик Смит Искусство быть потребителем

Хедрик Смит

Искусство быть потребителем

^{Хедрик Смит — опытнейший американский журналист, работал в Сайгоне, Каире, Вашингтоне, Париже. Как и Дейвид Шиплер, Смит был московским корреспондентом газеты «Нью-Йорк таймc». Книга советских впечатлений Смита с оригинальным названием «Русские» вышла в 1974 году, несколько месяцев была бестселлером номер один в США. «Редкая удача!», «Россия — вся целиком перед нами!», «Жизнь, душа и сердце русских!» — восторгались газеты того времени. Судите сами, в какой степени предлагаемый вам отрывок из книги Смита выражает нашу «душу и сердце».}

К 70-м годам русские потребители стали очень привередливыми покупателями. Жители деревни согласны покупать что угодно, но горожане теперь много внимания обращают на качество продукции. У них сейчас много денег, но тратят они их очень неохотно. Однако наличие в продаже товаров народного потребления так же непредсказуемо, как и погода (а рекламы, эффективно помогающей покупателю, практически нет). Поэтому русские люди разработали целую систему защитных механизмов, чтобы как-то выйти из положения. Они знают, что на некоторых советских заводах, в частности в Прибалтике, производят приличные вещи: относительно модную женскую одежду, хорошие мужские сорочки, теплые спальные мешки, радиоприемники, лодочные моторы, и что вещи эти исчезают с прилавков в ту же минуту, как там появляются.

Поэтому русские люди беспрестанно бродят по магазинам в надежде оказаться «в нужный момент в нужном месте», т. е., используя жаргонное выражение, «когда выбросят что-нибудь хорошее»: начнут продавать дефицитные вещи. В ожидании такой удачи каждая женщина носит с собой сплетенную из веревок сумку — авоську, название которой происходит от русского слова «авось» — «может быть». Иначе говоря, сумка эта существует на тот случай, когда вам на глаза неожиданно попадется что-то нужное (в магазинах бумажных пакетов не дают). По этой же причине каждый мужчина, куда бы он ни шел, носит с собой портфель. Поначалу русские мужчины с портфелями казались мне образцом деловитости и учености. Однажды, сидя в одном из парков, я разговорился с известным ученым, который в середине разговора внезапно полез в портфель. Я решил, что он хочет достать какие-то бумаги, имеющие отношение к теме нашей беседы. Заглянув в его портфель, я увидел там кусок свежего мяса, завернутый в газету. Этот ученый жил на окраине города, мясо купил, чтобы отвезти домой, а в портфель полез только для того, чтобы проверить, не протекает ли оно. Вообще со временем я понял, что в портфелях принято носить апельсины, тюбики зубной пасты и даже ботинки, а не книги или бумаги.

Следующий защитный механизм — постоянно иметь при себе крупные суммы денег (в СССР не существует кредитных карточек, покупок в долг, чековых книжек и оперативных займов). Покупать в рассрочку можно лишь не пользующиеся особым спросом марки телевизоров и радиоприемников, которые производятся в большом количестве. Как объяснила мне одна дама, надо быть готовым к тому радостному моменту, когда вам попадется какой-нибудь дефицитный товар: «Следует носить с собой много денег наличными. Представьте: дают хорошие сапоги по 70 рублей. Нужно сразу встать в очередь. Бежать домой за деньгами не приходится: к тому моменту, как вы вернетесь, сапог уже не будет».

Очень привлекательной чертой русских людей является то, что они готовы поделиться деньгами с друзьями или коллегами по работе, если не намереваются совершить какую-нибудь крупную покупку. Как это ни парадоксально, у русских значительно меньше денег, чем у большинства американцев, но они намного более щедро одалживают их своим друзьям. Занять до следующей зарплаты 25, 50 или 100 рублей считается в порядке вещей. Для большинства людей важны не сами деньги, а возможность их хорошо потратить.

Следующий основополагающий принцип русских потребителей — покупать для других. Например, непростительной глупостью считается напасть на такую редкость, как, скажем, ананасы, польские бюстгальтеры, настольные лампы ГДР или югославская зубная паста, и не купить этого для лучшего друга по работе, для матери, сестры, дочери, мужа, деверя и прочих родных и близких. К моему невероятному изумлению, в России люди наизусть знают размеры обуви, бюстгальтера, брюк, платья, обхват талии, рост и прочие жизненно важные параметры целой толпы своих родственников и знакомых, чтобы быть готовыми к тому моменту, когда в близлежащий магазин что-нибудь завезут. Тогда деньги тратят до полного их исчезновения.

Одна москвичка средних лет рассказала мне, как сотрудники учреждений организуют кружки магазинных покупок (примерно так же, как американские домохозяйки действуют в автомобильных кружках[2]) и распределяют ежедневные обязанности по покупке продуктов в своих маленьких конторских «коллективах». Кто-то один отправляется покупать на всех продукты к обеду, избавляя тем самым остальных от необходимости ходить по магазинам в час пик. Часто женщины в рабочее время обходят крупнейшие центральные магазины в поисках чего-нибудь хорошего и вызывают «подкрепление» в случае необходимости оптовых закупок. В таких случаях немного поторговаться или продать с переплатой считается совершенно нормальным. Один молодой человек рассказал мне, как однажды в автобус села женщина, у которой в авоське было 20 тюбиков югославской зубной пасты «Сигнал». Женщину тотчас забросали вопросами, где она это взяла, и предложениями продать несколько тюбиков по повышенной цене.

Следующий прием, характерный как для рядовых, так и для привилегированных потребителей, — покупать импортные товары. Товары с Запада бывают в продаже редко, но продукция даже стран Восточной Европы и «третьего мира» пользуется высоким спросом у потребителей, и русские готовы переплачивать за нее сколько угодно, даже если в продаже имеются аналогичные товары советского производства. «Я лучше заплачу в 2 раза больше, но за импортные туфли, а не за наши», — говорил мне молодой человек из Владимира. На нем были испанские ботинки, стоившие ему 35 рублей (48 долларов), — больше трети его месячной зарплаты. Продавцы в магазинах всегда в первую очередь предлагают не советские товары, а импортные.

Как-то вечером я в порядке эксперимента зашел в ГУМ, чтобы купить какие-нибудь парфюмерные товары. Когда я показал на коробочку, на которой было написано «Крем для бритья», продавщица предложила мне крем другой марки. «А этот — советский?» — спросил я. «Нет, — ответила она. — Производство ГДР. Лучше нашего». Я поинтересовался зубной пастой. Продавщица порекомендовала «Мери» — болгарскую. «Нет, а как насчет советских марок зубной пасты? — спросил я. — У вас есть советская?» — «Разумеется, — ответила продавщица, удивленно глядя на такого странного покупателя, — но болгарская лучше».

Я все же настоял на своем и купил советскую пасту с апельсиновым ароматом. Испробовав ее, я понял, почему мне рекомендовали болгарскую: привкус апельсина был кислым и совершенно не соответствовал вкусу зубной пасты.

«Все гоняются за импортом, — сказал мне один ученый. — У моей жены была высокопоставленная подруга, член партии, работавшая на «Мосфильме». Она руководила отделом, в котором «редактировали» фильмы. — Тут он посмотрел на меня поверх очков, проверяя, правильно ли я его понял. — Помню, лет 15 назад она мне сказала: «Плевать, что материал плохой, мне нужно импортное платье». И это говорил человек, занимавший такую должность! Конечно же это никоим образом не отражалось на лояльности ее убеждений. Но ей нужны были импортные вещи, она считала, что они лучше и являются атрибутами хорошей жизни. В те времена их называли «импортные товары». Сейчас все думают, что они стали еще лучше. Поэтому их называют «фирменные» — изготовляемые фирмой, имеющей свою торговую марку. Но на самом деле ничего не изменилось. Людям нужно что-нибудь не советское — что угодно: рубашка, галстук, пакет, любой пустяк. Тогда их обладателям начинает казаться, что они лучше, чем другие».

Традиционное русское явление — очередь — значительно изменилось в результате всеобщей погони за «импортом». Во всем мире потребители стоят в очередях, но у советской очереди, как у египетских пирамид, — особые измерения. Они многое могут рассказать о психологии русского народа и о его трудностях. Жизнь очереди намного сложнее, чем это кажется на первый взгляд. Неискушенному прохожему она напоминает полунеподвижную толпу смертных, обреченных за свои скромные запросы на сие коммерческое чистилище. Но стороннему наблюдателю никогда не понять внутренней притягательности русских очередей, их динамичности, их особого этикета.

Единственным подобным примером в американской истории можно считать собиравшиеся еще до рассвета очереди у бензоколонок во время нефтяного кризиса 1973–1974 годов. Они вызвали волну национальной самокритики. Но то было явление временное, связанное с нехваткой товара. А теперь представьте себе, что подобные явления происходят постоянно и со всеми товарами, и вы поймете, что магазины в СССР являют собой одну большую предрождественскую толкучку. Нормальным считается, когда советская женщина тратит два часа в день, семь дней в неделю, на процедуру, которой в значительно более облегченной форме американская домохозяйка подвергается один, может быть, два раза в неделю, посещая супермаркет. Я обнаружил в советской прессе сообщение, что русские ежегодно проводят около 30 миллиардов человеко-часов, стоя в очередях за покупками. Эта цифра не включает в себя еще несколько миллиардов человеко-часов, проводимых в ожидании на почтах, в парикмахерских, ателье, сберкассах, прачечных, приемопунктах по сдаче стеклотары и т. д. Кстати, 15 миллионов рабочих, работающих круглый год при 40-часовой рабочей неделе, затратят как раз 30 миллиардов человеко-часов.

Я лично знаком с людьми, простоявшими в очереди полтора часа, чтобы купить четыре ананаса; три часа, чтобы две минуты провести на аттракционе «Русские горки»; три с половиной часа, чтобы купить три кочана капусты (капуста кончилась, когда подошла их очередь), 18 часов, чтобы записаться на покупку ковра; целую холодную декабрьскую ночь, чтобы записаться на машину, которую можно будет купить только через полтора года (невероятная удача). Очереди бывают любой длины: от нескольких ярдов до целой мили, и продвигаются они, как правило, черепашьим шагом. Наши приятели, живущие на юго-востоке Москвы, в течение двух дней и ночей наблюдали и фотографировали очередь, протянувшуюся на целый район. По их подсчетам, в ней было 10–15 тысяч человек, пытавшихся записаться на покупку ковра, а такая возможность в этом районе Москвы предоставлялась только один раз в год. Люди жгли костры, чтобы согреться. Треск дров и шум голосов не давали нашим друзьям спать всю ночь.

Несмотря на подобные испытания, русская женщина почти инстинктивно встает в очередь, как только она ее видит, даже еще не зная, что, собственно, продают. Психология стояния в очереди имеет особую притягательность. Мои русские знакомые мне неоднократно объясняли, что нормальная реакция человека на очередь — встать в нее, так как сразу понятно — есть за чем стоять. За чем — неважно. Сначала встаньте в очередь, а потом будете задавать вопросы. Подойдет ваша очередь — узнаете, за чем стоите. Женщина-адвокат набрела на огромную очередь в универмаге «Москва», протянувшуюся вдоль всего магазина. Она спросила у последних в очереди, за чем они стоят, на что ей ответили, что не знают, и не очень вежливо посоветовали не вмешиваться. «Я прошла 20 или 30 ярдов, но никто не мог мне ответить, за чем же эта очередь. Наконец, я поняла, что спрашивать бесполезно».

Нина Воронель, переводчик книг для детей, рассказала мне, что покупала в отделе электротоваров миксер, как вдруг продавщица внесла коробку с настенными лампами производства ГДР. «Я попросила девушку: «Выпишите мне одну», и пока шла до кассы, образовалась очередь человек в пятьдесят. Откуда они узнали про лампы — неизвестно. Все, кто был в тот момент в магазине, встали в эту очередь. И совершенно неважно, нужны им лампы или нет. У нас люди покупают не то, что нужно, а то, что считается стоящей вещью. Некоторые эти лампы потом перепродадут, другие подарят друзьям, но большинство положат их на полку: хорошая лампа всегда может пригодиться, всегда могут пригодиться хорошие ткани, меховые пальто, меховые шапки, зимняя обувь, яркие летние платья, коврики, посуда, эмалированные кастрюли, миски, шерстяные свитеры, зонтики, приличные кошелек, журнальный столик, пишущая машинка, бюстгальтер — не уродливый и бесформенный советский, без регуляторов длины, специально для полногрудых, не в меру упитанных деревенских женщин. Нет, польский или чешский лифчик, белый, симпатичный, а не синий и мешковатый с розочками. Вот почему люди охотно встают в очередь: вдруг что-нибудь такое дают…»

Очереди образуются с такой же скоростью, с какой утки на пруду набрасываются на кусочек хлеба. В одном из киевских универмагов я стоял неподалеку от отдела женских перчаток, как вдруг пронесся клич: «Импортные перчатки». В образовавшейся давке меня чуть не раздавили, притиснув к прилавку. Одна особенно агрессивная молодая пара пробралась вперед, исследовала перчатки поверх голов других покупателей, объявила, что они не импортные, и принялась проталкиваться обратно. Несколько человек от начала очереди также удалились. Однако «хвост» пребывал в полном неведении. Вдруг появилась одетая в синюю спецодежду служащая универмага, толкая перед собой тележку с мужскими ветровками весьма приличного вида. Волна покупателей, как во время прилива, отхлынула от перчаток и буквально занесла бедную служащую с ее тележкой в угол. Очевидно, она не могла продавать товар прямо там, на месте, но ее вместе с грузом отпустили в лифт только после того, как передние ряды покупателей расспросили ее о размерах и ценах, а также об отделе, который будет продавать эти куртки.

Советские очереди значительно более динамичны, чем это кажется на первый взгляд. Внутри них существуют водовороты и течения. Например, в большинстве магазинов пытка покупателей продлена необходимостью стоять в трех очередях: первая очередь — чтобы выбрать товар и узнать его цену; вторая очередь — в кассу за чеком; третья — отдать чек и получить товар.

Однако, попав как-то субботним утром в молочный магазин, я понял, что все одновременно и сложнее, и проще. Я зашел туда, чтобы купить сыра, масла и колбасы, но, к сожалению, они продавались в разных отделах, в каждом из которых была своя очередь. Девять очередей! Я неслышно застонал. Довольно скоро я заметил, что покупатели со стажем первую стадию минуют: они знают цены большинства продуктов, поэтому сразу отправляются в кассу за чеками. Немного изучив цены, я последовал их примеру, затем с чеками в руках отправился стоять в самой длинной очереди — за сыром, в которой было человек двадцать. Не успел я встать в «сырную» очередь, как дама передо мной попросила, чтобы я подержал ее место, и отправилась в очередь за маслом. «Сырная» очередь двигалась так медленно, что мы не успели пройти и метра, как эта дама вернулась с маслом. Я тоже решил рискнуть, отправился за маслом и купил его, в то время как «сырная» очередь по сантиметру продвигалась вперед. И тут я понял, что в магазине практически все переходят из очереди в очередь, уходя и возвращаясь. При этом «сырная» очередь используется всеми в качестве исходной точки. Именно поэтому и двигалась медленнее всех: она постоянно росла в своей средней части. И тогда, попросив пожилого джентльмена, стоявшего за мной, подержать мое место, я отправился за колбасой. Этот трюк вновь удался. На покупку сыра, масла и колбасы я потратил 22 минуты и, как это ни странно, совсем не чувствовал раздражения, а, наоборот, ощущал себя победителем этой системы, в которой столько недостатков.

Переход из очереди в очередь, как мне объяснили позднее опытные покупатели, допустим при покупке мелочей, но не дефицита. «Обстановка накаляется, — сказали мне несколько женщин. — Люди из опыта знают, что товар может кончиться, пока они стоят в очереди». «Если очередь за чем-то хорошим, люди начинают переживать. Они теряют душевное равновесие, начинают ругаться и пытаются помешать вам вновь стать в очередь. Все зависит от того, готов ли человек, стоящий за вами, защитить ваше право на место в очереди. Так что попросить стоящего сзади подержать место — дело серьезное. Он принимает на себя моральное обязательство не только вновь пустить вас в очередь через некоторое время, но и защищать вас. Необходимо упрямство и готовность бороться за свои права, невзирая на оскорбления и косые взгляды. А когда вы уже подходите к прилавку и продавцы отпускают покупателям неограниченное количество товара, стоящие сзади начинают кричать на вас, чтобы вы не брали так много, что вы потеряли всякий стыд и не думаете о других. Это очень неприятно», — объяснила мне молодая блондинка.

Похожая на соревнование борьба за покупки создает внутреннее напряжение в русской жизни, которое, как ничто другое, отделяет рядовых покупателей от элиты. Американский журналист как-то уподобил хождение за покупками подготовке молодых солдат в армии, когда сержанты намеренно унижают новобранцев. Он имел в виду высокомерное, пренебрежительное отношение к покупателям со стороны продавцов, которым мало платят, которые чрезмерно загружены работой или просто ленивы.

Существует бесчисленное множество историй о том, как, например, после часового ожидания официантки, которая должна была принять у вас заказ, вам еще через полчаса сообщают, что в ресторане кончилось то, что вы заказывали. В Ташкенте одна пожилая женщина рассказала мне, как после долгого ожидания она наконец добралась до начала длинной очереди за мясом; затем ей пришлось ждать еще пять минут, пока продавец поговорит с приятелем о спорте. Когда женщина попросила мясо, он ей ответил: «А в рот вам его не запихнуть?» Грубые продавщицы встречаются так часто, что Аркадий Райкин, ведущий советский комический актер, исполнял очень популярную миниатюру о продавщице, у которой советский Каспар Милктост[3] просит подарок для женщины средних лет и которая настаивает, чтобы он купил игрушечную пушечку. Один государственный служащий объяснил мне: «Они как рассуждают: «Я один, их много, так зачем же мне торопиться? Все равно им придется меня ждать». И разумеется, он прав. У него же в руках то, что тебе нужно. Так что тебе больше некуда идти».

В очень многих магазинах у покупателей нет возможности обслужить самих себя, так как их опасливо отделяют от товаров прилавком и они вынуждены ждать, пока на них обратит внимание продавец. Булочные в этом отношении — редкое исключение. Здесь покупателям предоставляют металлические вилки для проверки свежести хлеба. Однако в больших универмагах покупателей допускают к товару группками в отделенные веревкой секции: женских пальто, детской обуви или спорттоваров.

Постепенное распространение магазинов самообслуживания медленно, но все же изменяет ситуацию к лучшему. Однако это происходит не столь быстро, как хотелось бы, в частности, из-за приверженности русских традициям. В двухэтажном продуктовом магазине на проспекте Калинина я заметил, что люди охотно покупают муку, сахар и макароны в пакетах, но очень многие предпочитали встать в очередь за свежим кефиром (автор, вероятно, имеет в виду сметану, малораспространенную в США. — Примеч. перев.), который молодая продавщица разливала по банкам, принесенным покупателями из дому, а не взять готовый пакет, даже если получить его вторым способом значительно быстрее.

Других от магазинов отталкивает оскорбительная с их точки зрения процедура проверки сумок покупателей на выходе из магазина, проводимая в целях борьбы с несунами.

Эпопея русского покупателя осложняется еще и совершенно непредсказуемыми перерывами в обслуживании и в работе магазинов. Значительно чаще, чем в других странах, советские магазины устраивают «санитарные дни» и «дни учета», во время которых всякое обслуживание прекращается. Покупатель может совершенно неожиданно для себя обнаружить на двери магазина надпись: «Ремонт», по сути дела означавшую: «Ушли обедать на неопределенное время». В провинции особенно распространена практика закрывать магазин в зависимости от желания персонала, а не от часов его работы. «Они работают так, будто сами себе хозяева», — пожаловалась мне жительница одной кавказской деревни, когда мы обменивались невеселыми впечатлениями о работе единственного продуктового магазина в округе. «Если им кажется, что там есть, что продавать, они открывают магазин, а если нет — закрывают». В других учреждениях организуют перерыв специально без учета интересов потребителей: буфет гостиницы «Украина» закрывается на обед с 12 до 14 часов. В московском парке имени Горького существует замечательная традиция: зимой заливать дорожки водой — чтобы среди деревьев можно было кататься на коньках. Однако его закрывают в самое горячее время: в воскресенье с 16 до 18 часов. Особенно интересно, что уже в 15 часов на каток перестают продавать билеты. «Вы не успеете подготовиться», — отвечала мне одна красавица, и ее никоим образом нельзя было переубедить.

Русские люди ко всему относятся на удивление флегматично, ибо для них вообще хождение по магазинам — это физическая и психологическая битва (примерно так же жители Нью-Йорка готовятся к поездке в метро в час пик). Люди врываются в магазины, толкают друг друга, сохраняя мрачное, агрессивное выражение лиц, не благодарят за то, что им уступили дорогу или придержали дверь. Москвичи, несущие суровое бремя городской жизни, имеют репутацию особенно резких людей. Периодически какой-нибудь очеркист начинает упрекать их за дурные манеры.

Вообще-то русские необычайно дружелюбны в личном общении, им странно слышать, что иностранцам они кажутся мрачными и необщительными. Один очень вежливый седоволосый литературный критик сказал мне: «Понимаете, для нас хождение по магазинам — это сплошная борьба. Жизнь — борьба. Каким ты по счету в очереди — серьезнейший вопрос. Это идет еще с военных времен. Тогда если мальчик не вставал достаточно рано, чтобы занять место в очереди, он в тот день оставался без хлеба. Сейчас положение не столь серьезно. Но люди все равно мрачнеют, когда ходят по магазинам».

Эта ежедневная нагрузка не только от магазинов, но и от доставания продуктов питания, работы сказывается на состоянии людей: они быстрее стареют. Как я выяснил, русские после тридцати кажутся американцам на 8–10 лет старше, а русским американцы на 8–10 лет моложе, чем они есть на самом деле.

Положительным же результатом вечной битвы потребителя за покупки является то, что каждое редкое приобретение весьма высоко ценится и тщательно сберегается. Русские в значительно меньшей степени материалисты, чем американцы, но им свойственно чувство радости и гордости из-за относительно несущественных вещей, что американцам, которым куда легче ходить по магазинам, совсем непонятно. Советская журналистка, побывавшая в США и много общавшаяся с американцами, сказала мне: «В Америке, если я заметила, что у вашей жены новое платье, я просто скажу: «Да, очень мило», — и все. В Москве же, если я приобрела хорошие туфли, — это событие, успех, радость. Это значит, что я каким-то образом достала их через друзей, подкупила продавца или ходила по магазинам и часами стояла в очередях. Заметьте, я не говорю «купила», а говорю «достала». Поэтому, когда я достаю туфли, которые мне нравятся, я ими очень горжусь. Все подруги мне говорят: «Ого, у тебя новые туфли! Где достала?» И это вопрос не из вежливости, это жизненно важный вопрос, ведь они думают: «Может, она поможет и мне достать такие же? Тогда у меня будут такие же симпатичные туфли!» Наверное, американцам это совсем непонятно, да?»

Вообще-то она была права, ибо я сам видел торжество в глазах женщин, бесконечно долго стоявших в очереди и наконец купивших парик или югославский свитер. Зрелище, невероятно согревающее душу.

Однако для большинства русских есть другой элемент мировой экономики, который служит им компенсацией за очевидные недостатки их системы обслуживания потребителей и побуждает выбирать более надежный, социалистический образ жизни, а не шаткий западный стиль. Экономический кризис, в который впала западная экономика в 70-е годы, убедил русских в устойчивости их собственной системы — несмотря на все ее недостатки. Инфляция, безработица, высокая квартплата, высокая стоимость медицинского обслуживания и высшего образования, столь свойственные США, обескураживают советских людей. Для очень многих из них низкая квартплата, бесплатное медицинское обслуживание, субсидии на университетское образование и гарантированная работа, особенно гарантия рабочего места, выглядят более предпочтительно, чем недостатки свободного рынка.

Вспоминаю, как мы были в гостях у специалиста по экологии, который оказался поклонником новелл О’Генри и весь вечер меня и Энн развлекал грустными песнями о Волге под аккомпанемент гитары. «Да, я знаю что в Америке живется лучше, чем у нас, что у вас квалифицированный рабочий труд оплачивается в 3–4 раза выше и что у вас дома и квартиры больше наших, — сказал он. — Но нам незачем копить на бедность. Я приношу Любе зарплату, она ведет все хозяйство. Никаких забот. Денег мне хватает. А вам необходимо делать сбережения. Вам они нужны, ведь вас могут выкинуть на улицу, и вы станете безработными, да и о пенсии подумать надо. У меня все по-другому. Я ни о чем не беспокоюсь. У меня есть профессия. Я могу уйти из института, найду другую работу по своей специальности и буду получать те же деньги — 220 рэ в месяц. И никаких проблем. У меня 220 всегда в кармане. Вот в этом-то и вся разница. Вам надо беспокоиться о будущем, а мне — нет!»