Александр Сегень ОН ЗАВЕЩАЛ ЛЮБИТЬ РОССИЮ
Александр Сегень ОН ЗАВЕЩАЛ ЛЮБИТЬ РОССИЮ
Вот уже и сороковой день, а кажется, мы только что простились с этим удивительным человеком, кажется до сих пор, что и сам день его похорон лишь приснился в страшном сне. Хотя сам по себе, по природе, день был светлый и прекрасный, природа Великого Новгорода прощалась с телом покойного, глядя на него небесной голубизной его неповторимых глаз. Новгородский кремль сиял куполами и каменел стенами своих твердынь, сквозь туман вдалеке то и дело высвечивались солнцем очертания Юрьева монастыря, как образ светлой души, восшедшей к твердыням Небесным.
Гражданская панихида проходила в самом кремле, в зале городской филармонии, траурно украшенном и уставленном большими красивыми венками. Увы, губернатор Прусак, который, несмотря ни на какие трения с покойным при жизни, должен был прийти и поклониться праху почетного гражданина Новгорода, праху одного из лучших писателей конца ХХ века, праху пламенного патриота своей великой Родины, прислал какого-то из своих заместителей, тем самым подчеркнув, что эти похороны для него — второразрядные. Что поделать, власти всегда так относились к одному из лучших сынов России. Трижды Союз писателей выдвигал Дмитрия Михайловича на Государственную премию, и трижды Балашову было в ней отказано. И когда его не стало, почему весть о его смерти обошла всю страну? Вовсе не потому, что руководители наших телеканалов читали Балашова и ценили его, а лишь из-за того, что по одной из первых версий убийство совершил сын, а это уже остренькое. Помню, как в день после гибели представители различных СМИ названивали в Союз писателей и назойливо задавали одни и те же вопросы: "А Балашов дрался со своим сыном? А Балашов сильно пил? А он был скандальный в жизни? А у него много было богатства?" И лишь напоследок осведомлялись: "А он что, собственно, написал?"
В последний раз я виделся с Дмитрием Михайловичем ранней весной. Накануне я подарил ему свой роман об Иване Третьем "Державный", и мне страшно хотелось узнать, каково его мнение, ведь я ступил туда, где последние десятилетия обрабатывал ниву он. Дмитрий Михайлович извинился и сказал, что не успел прочесть, поскольку очень много было работы и приходилось читать лишь то, что нужно для очередного произведения. Он обещал, что к следующей нашей встрече обязательно прочтет и выскажет свое мнение и свои замечания. Выступая на панихиде, я под конец рассказал об этом и с горечью добавил: "Теперь мне уже не суждено услышать его мнения".
Из филармонии гроб перевезли в храм на другой берег Волхова. Высшие церковные чины Новгорода, увы, тоже не почтили своим присутствием скорбную церемонию. Отпевание проходило скромно. Зато как много было молодежи, причем многие юноши и девушки были наряжены в русские народные костюмы, которые так любил и сам носил в повседневной жизни Дмитрий Михайлович. После отпевания ко мне вдруг подошла вдова, Ольга Николаевна, и я был потрясен и сильно растроган тем, что в такую минуту она нашла силы сказать мне добрые слова: "Он прочитал…Ему понравилось…Он говорил мне, что у него есть небольшие замечания… Но я их не помню… Простите…" У меня не было слов — комок застрял в горле, и я лишь прикоснулся лбом к плечу Ольги Николаевны в знак благодарности.
Затем Дмитрия Михайловича увезли далеко, за Питер, в Зеленогорск. В последнее время Дмитрий Михайлович нескольким людям, в том числе и Ольге Николаевне, говорил, что хотел бы быть похороненным на кладбище в Зеленогорске, рядом с могилой матери. Может быть, еще и за это осерчал на него Прусак?
В последний раз глядя на это красивое русское лицо, на раны, оставленные молотком убийц, я думал: "Даже не зная, кто это такой и какой след он оставил в русской исторической романистике, как можно было вершить это убийство? Все равно, что убить Деда Мороза!"
Мы прощались с писателем, который всем нам дал завет на будущее — писать об истории и в особенности об истории России с огромной ответственностью, ценить и уважать правду исторического факта, любить наше прошлое. Дмитрий Михайлович своим творчеством навсегда поставил твердый заслон на пути исторической авантюристики, на пути неправды. Да убоится всякий пишущий на исторические сюжеты пытаться прейти поставленные Балашовым заслоны! Мир праху твоему, дорогой Дмитрий Михайлович, да упокоится душа твоя, раб Божий Димитрий, в горних селениях!