Промежуточные итоги. К двадцатилетию Ленинградского (Cанкт-Петербургского) союза ученых

Промежуточные итоги. К двадцатилетию Ленинградского (Cанкт-Петербургского) союза ученых

02 Фев 2010 г. ТрВ № 46, c. 6, "Бытие науки"   М.Я. Амусья Рубрика: Бытие науки

М.Я. Амусья1, Физико-технический институт им. А.Ф. Иоффе РАН, С. -Петербург, Россия; Институт физики им. Рака, Еврейский университет, Иерусалим, Израиль

В жизни все неверно и капризно,

Дни бегут, никто их не вернет.

Нынче праздник, завтра будет тризна,

Незаметно старость подойдет.

Борис Тимофеев

Это совершеннейшая банальность — говорить о том, как быстро летит время. И, тем не менее, огорчительно, что она справедлива и по этому случаю: двадцать лет Ленинградского (ныне Санкт-Петербургского) союза ученых (СУ), как и вся породившая его «перестройка», промелькнули столь огорчительно быстро.

Двадцать лет — большой срок в жизни человека. Тем более велик он в применение к общественному союзу в столь неспокойное для России время, когда развалилась страна, система организации ее науки, и в хаосе исчезновения начали формироваться черты нового — частью заимствованного за рубежом, частью придуманного самостоятельно. Но чтобы заимствовать — следовало знать, чтобы придумать — надо было иметь идеи. Да и сам развал страны не мог оставить безучастными людей образованных и думающих. Вокруг этих проблем и разворачивалась деятельность Ленинградского (Санкт-Петербургского) СУ.

Сейчас уместно вспомнить, для чего создавался этот союз 20 лет тому назад, что он сделал за это время, почему по-прежнему жив и активен, есть ли у него и сейчас масштабные задачи. Это и ностальгическое воспоминание, и ответ тем, кто в последнее время высказывает сомнения в нужности общественных организаций ученых ввиду многонаправленности научной среды, глубоких расколов в ней, не в последнюю очередь в отношении морально-этических принципов — долга перед страной, отношения к власти и т.д. и т.п.²

Союз возник на волне общественного энтузиазма конца 80-х, когда многие ощущали, что серьезнейшие общественные перемены не только возможны, но и близки. И это оказалось правильным. Хотелось верить, да и многим верилось, что эти перемены пройдут просто и быстро, притом непременно будут позитивными, в том числе и для интеллигенции. Это, увы, оказалось ошибкой. Нас 20 лет назад идея союза ученых привлекала своей возможностью многократно усилить способность каждого в отдельности противостоять мощной научной бюрократии Академии наук СССР и высших учебных заведений, т.е. защитить индивида от управленцев. Одновременно мы видели общественную организацию ученых как механизм усиления научного подхода к решению задач общества, включая руководство городом, страной, выработку правил игры — законов этой системы. Союз ученых должен был стать местом, где каждый научный работник мог найти защиту, и голосом научного сообщества, которому было что сказать по поводу происходившего в городе и стране.

Членов союза объединяло желание видеть достойных людей в Верховном Совете СССР (в первую очередь академика А.Д. Сахарова) и требование открытой научной экспертизы многочисленных «преобразовательных» планов властей, будь то поворот сибирских рек или строительство ленинградской дамбы. Проблема дамбы мне была особенно близка. Организовав специальный семинар в Физико-техническом институте им. А.Ф. Иоффе, удалось поймать проектировщиков буквально на подтасовках и показать несостоятельность всего проекта. К сожалению, сила государственного аппарата была, да и опять стала, больше общественной, так что строительство дамбы остановить не удалось. С годами ей нашли, однако, другое применение, пусть и не столь впечатляющее, как защита Ленинграда от химеры гигантского наводнения. Сейчас в ходу новая химера, глобальное потепление, и трудно даже вообразить, в какие деньги может вылиться защита Санкт-Петербурга от тающих льдов Гренландии и подъема Мирового океана. История с дамбой показала, на что способны борцы за огромные затраты. Она же показала, что общественность должна быть гораздо сплоченнее и энергичней в проверке и оценке разумности инициатив власти.

С самого начала СУ через учрежденный им уже на первой конференции Координационный совет (КС) стремился не столько к количественному росту, сколько к возможности усиления общественного влияния организации. Это достигалось тщательным отбором вновь принимаемых членов и продуманностью задач, на которых сосредотачивалась деятельность СУ, а также, что очень важно, тесной связью с прессой. Именно эта связь позволяла КС добиваться громкого звучания голоса СУ — отнюдь не просто пропорционального числу своих членов. Связи с прессой особое внимание уделял один из сопредседателей первого и множества последующих КС Л.Я. Боркин, неоценимо много сделавший для того, чтобы СУ прожил эти 20 лет и имел завидные шансы на дальнейшую длительную жизнь.

Тесная связь с прессой вскоре после создания СУ стала двусторонней. Нередкими были встречи с видными журналистами, в том числе и зарубежными. Запомнилось интервью, которое брал у нас известный телевизионный обозреватель США Роберт Новак, работавший в том числе и на CNN. Это давало возможность представить точку зрения членов КС и СУ очень широкой аудитории. Замечу, что членство в КС было и осталось неплохим пропуском в прессу как в России, так и за границей, придавая дополнительную весомость и значимость тому, что говоришь или пишешь. Я это многократно испытал на себе.

Членами СУ и КС были люди, занимавшие видное место в учреждениях, управляющих наукой на уровне города. Так, председателем постоянной комиссии Ленсовета по науке и высшей школе был А.Ю. Сунгуров, а его заместителем — А.Я. Винников (оба — члены КС). В 1992 г. был создан Совет по науке, высшему и среднему специальному образованию мэрии Санкт-Петербурга, председателем которого стал член СУ, член-корреспондент АН СССР (сейчас академик РАН) Е.Б. Александров. А через год в мэрии был создан Департамент науки и высшей школы, председателем которого стал один из организаторов СУ — профессор А.М. Ельяшевич. Не удивительно, что мнение СУ и его КС отражалось в новой научной политике. Да и сама эта политика возникала не без влияния, удачного или иногда — не очень, СУ Вообще, был период, когда можно было просто связаться с властными структурами — позвонить или зайти туда и высказать занимавшему ответственный пост члену СУ свое мнение по важной проблеме. Это создавало неповторимое ощущение причастности к важнейшим событиям в жизни страны, включая законотворчество, вплоть до редактирования статей Конституции России.

Уместно напомнить, что членом СУ был и А. Собчак, уже в бытность его мэром Ленинграда. Однако здесь взаимное влияние вскоре уменьшилось: приход в столь высокую власть быстро установил непреодолимую дистанцию.

С первого момента своего образования СУ был занят проблемой сохранения науки, в первую очередь академической. Союз ученых много сделал, чтобы РАН возникла как преемник АН СССР. Преемник, увы, оказался в два раза больше, хотя сегодняшняя Россия есть половина СССР. К сожалению, СУ не удалось включить в РАН как организацию наряду с академиками и членами-корреспондентами еще и ее научных работников — пусть лишь главных и ведущих. Это в свою очередь усугубило проблемы принадлежности весьма обширного имущества РАН, включающего завидные своей высокой ценой земельные и водные участки.

СУ был весьма активен политически. Члены КС находились в острейшие исторические моменты в Нагорном Карабахе и Вильнюсе (Винников) и в Риге (Сунгуров), информируя о происходящих там событиях и в какой-то мере влияя на них. Помним несколько обращений КС и заявлений групп ученых по поводу драм, разворачивавшихся в Сумгаите, Нагорном Карабахе, Вильнюсе, Риге и ряде других «горячих точек». Ни одно из этих событий не проходило без оперативной реакции КС. Так появилось заявление группы весьма авторитетных ученых, включая академиков Ж.И. Алферова, В.Е. Голанта и О.А. Ладыженской, крайне резко осудивших введение Президентом СССР войск в Вильнюс и их атаку телецентра и парламента. Сейчас можно определенно сказать, что тогдашняя непродуманная политика центральной власти во многом способствовала развалу СССР.

Реформы в стране пробуждали активность, в том числе и в создании новых учебных и образовательных учреждений. Хорошо помним, как СУ через КС способствовал открытию школ управления, или менеджмента, научно-религиозных школ, активно участвовал в воплощении замысла Европейского университета, сумевшего успешно занять нишу в образовательной сети Петербурга. Подобная деятельность и по сей день не прекращается. Так, 13 октября 2009 г. КС рассматривал вопрос об открытии в Санкт-Петербурге научно-образовательного Российско-германского центра. Опять и КС Союза ученых, и Л.Я. Боркин стали инициаторами проекта и основными помощниками в его реализации.

Слом старой системы организации и финансирования науки в 90-х годах поставил вопрос о том, что может прийти ей на смену. Естественно, в период перемен разумно пытаться перенять опыт зарубежных стран. СУ много внимания уделял связям с зарубежными научными центрами и организациями ученых. Эту деятельность координировала Иностранная комиссия, председателем которой сначала был я, а затем проф. Г.С. Цейтин. Важно было выяснить, как организована наука и каковы механизмы ее финансирования в развитых странах. На заседаниях КС с докладами на эту тему выступали иностранные эксперты. Стоит упомянуть проф. Д.П. Коннерейда, тогда казначея общества «Спасите британскую науку». Знакомство с ним позволило уже сравнительно недавно, когда он стал президентом общества «Евронаука», создать в Петербурге, а затем и в ряде других городов России отделения этой весьма заметной в Европе организации. В свою очередь, основываясь на опыте СУ, представляющие Россию члены руководства «Евронауки» стремятся внести новое в организацию ее работы.

Не прошли незаметными и встречи с бывшим председателем Нобелевского комитета, директором Института стратегических исследований Швеции проф. И. Линдгреном. Грамотное выделение стратегии организации научного поиска — уже давно приоритетная работа СУ.

Заметный след оставили знакомство, доклад и проведение совместных конференций с Немецким исследовательским обществом — основным государственным учреждением в ФРГ, финансирующим фундаментальную науку. Очень активное участие в организации полезных связей сыграла влиятельный чиновник этой организации, позднее один из ее руководителей — г-жа Д. Шенк. Несомненна положительная роль РФФИ в финансировании российской науки. Но сама организация РФФИ была бы невозможна без освоения мирового опыта в этой области, главным образом опыта США и ФРГ.

После Второй мировой войны научные учреждения США и их работники помогли науке Германии встать на ноги. Немцы тогда учредили специальную исследовательскую премию им. фон Гумбольдта. Ее целью было отблагодарить крупных американских ученых, внесших в это восстановление особо большой вклад³. Сейчас, когда финансовые возможности России выросли, уместно было бы ввести премию, к примеру, им. Вернадского, чтобы ею отметить западных и японских ученых, без помощи которых российской науке грозила гибель.

Одним из направлений деятельности СУ была проблема прав не только ученых, но и общих прав человека. Обеспечение успешной деятельности ученого немыслимо без законодательного закрепления индивидуальных авторских прав. СУ главным образом А.Я. Винников, много занимался этой проблемой, вплоть до проведения соответствующих законов на уровне Государственной Думы. Однако важнее авторских являются общечеловеческие права. Для нас особая честь, что человек, отдавший за отстаивание этих прав жизнь, проф. Н.П. Гиренко, специалист по проблеме национальных меньшинств, был членом СУ и его КС.

Когда 20 лет назад был организован СУ, мы думали, что главная опасность для успешного развития науки и процветания научного сообщества исходит от централизованного государственного управления наукой и связанного с этим засилья бюрократии.

Именно окостенелые, крайне трудно модернизируемые, громоздкие институты, включая и Академию наук СССР, виделись и во многом были существеннейшим препятствием в проявлении инициативы «снизу», в возникновении новых точек роста в науке, маленьких инициативных групп, новых нетрадиционных направлений. Важнейшим представлялось укрепление и расширение связей с мировой наукой, даже своего рода интеграция с ней. Все это стимулировало создание общественной организации, призванной защищать индивидуального ученого и саму науку от бюрократической организованности и произвола. Важнейшей была задача изучения мирового опыта в организации науки, ее финансирования. Эти, как, впрочем, и многие другие задачи, старался решать ленинградский СУ.

Много полезного было сделано в этом направлении, далеко не все удалось⁴, однако непрерывно развивающаяся реальность преподносила все новые сюрпризы, и тем самым ставились новые задачи.

Так, вскоре оказалось, что главная проблема для научных работников — борьба против всевластия научной бюрократии, т.е. сопротивление внутри государственно организованного научного сообщества, перенеслась во вне его. Иными словами, важнейшей стала борьба ученых за свое существование с самим государством, которое не хотело или не могло (да и не хочет в должной мере в настоящий момент) финансировать науку на уровне и в масштабе, существовавшем до начала так называемых рыночных реформ.

Вследствие очевидного неравенства сил борьба с государством была обречена на неудачу. Вместо организованного сопротивления преобладающим стал принцип «Спасайся, кто (а мы бы добавили — как) может».

Советская наука, особенно техническая, по мере превращения в постсоветскую стала стремительно уменьшаться в размере и интегрироваться, по мере сил и инициативы отдельных работников, с мировой, в основном американской, западноевропейской и японской науками. Эта интеграция, сопровождаемая явной и скрытой эмиграцией, и носила, как и носит, во многом индивидуальный характер. Создалось положение, когда защита научного сообщества, отдельных ученых от официальной научной бюрократии, да и от околонаучной государственной бюрократии, бывшая к моменту основания СУ его основной задачей, во многом, если не полностью, потеряла свой смысл.

Проблема выживания отдельного научного работника стала почти полностью индивидуальной, а само научное сообщество в значительной степени утратило когерентность. Оно свелось просто к сумме отдельных работников и малых (вплоть до небольшой лаборатории) групп. Однако это поставило, как нам кажется, новые важные проблемы, в решении которых именно организация, подобная СУ, может быть особенно эффективна и полезна. Проблемы эти лежат в области этики ученого и его отношения с коллегами, где сплошь и рядом возникают острейшие коллизии, требующие вмешательства общественной организации и связанные с формированием общественного мнения.

В условиях рыночной экономики основным для выживания научного работника становится продажа товара, владельцем или совладельцем которого он является: умения, знания, научного результата, идеи. Цена в процессе продажи во многом зависит от торговой марки: личной известности ученого, престижа учреждения, в котором он работает, международного авторитета его коллектива. Разумеется, в реальной жизни зависимости эти, да и возможности более многообразны, однако упомянутые представляются наиболее существенным. Как после военного разгрома и окружения, чтобы выйти из него, соединение разбивается на мелкие группки или даже действует по одному человеку, так российские научные работники с 90-х годов прошлого века ищут выход из положения в продаже лично своего умения, знания, результата, идеи.

В связи с этим возникают многочисленные морально-этические коллизии, в которых вмешательство общественного мнения, общественной оценки становится исключительно важным. Действительно, чисто рыночные отношения во всех областях человеческой деятельности, а в науке особенно, имеют помимо очевидных достоинств не менее очевидные недостатки. Так, несомненно, эти отношения способствуют развитию инициативы, продвижению и выдвижению молодых работников, созданию новых идей. Вместе с тем они вносят в науку чисто торгашеский дух с его прискорбными принципами типа «не обманешь — не продашь», с его преувеличенной оценкой важности и самодовлеющей ценности денег как единственной или, точнее сказать, важнейшей меры и оценки значимости достижений.

Абсолютизация денег, которые из просто необходимого средства существования становятся основным мерилом ценности, приводит к эррозии морали, а последнее — к допустимости или недооценке зазорности того, что следовало бы именовать научным воровством, скупкой, продажей (и перепродажей) краденого — научного знания, умения, результата и даже идеи. Ведь все это нередко создается (или создалось) трудом коллектива и в определенном коллективе, а на научном рынке часто выступает в качестве личной собственности. Поэтому необходима двусторонняя защита прав — и отдельного научного работника, и самого коллектива друг от друга.

Здесь роль общественной организации типа СУ может и должна быть очень значительна. Естественно, подобные проблемы, весьма актуальные сейчас в России, еще ранее возникли на Западе. Не случайно поэтому, что ряд профессиональных обществ, к примеру Американское физическое общество, имеет в своем уставе моральный кодекс, формулирующий этические рамки поведения научного работника, определяющий понятия авторства, соавторства, плагиата и т.п. Стоит отметить, что обязательство следования этому кодексу есть необходимое условие членства в физическом обществе. Однако очевидно, что самого по себе даже письменно сформулированного кодекса недостаточно: необходимо, вероятно, существование органа или даже конкретного лица, своего рода третейского суда или судьи, разрешаюшего возникающие конфликтные ситуации. Вероятно, членство в организации, подобной СУ и назначение такого рода организаций способствовало бы авторитету подобного суда и/или судьи.

Ранее, в советский период, особо важной была проблема защиты отдельного научного работника от бюрократической системы, от научной организации и даже от непосредственного коллектива, в котором он находился. Сейчас весьма актуальной оказывается обратная проблема — защита узкого коллектива от его отдельного работника. Ведь последний, выезжая за границу временно или навсегда, подавая заявку на получение финансирования исследований, выступает как носитель умения, знаний, идей и предложений. Очевидно, что желание повысить свою ценность, или, точнее говоря, стоимость, неизбежно приводит российского научного работника к бессознательной, а нередко и сознательной переоценке своей доли в том, что создано трудом группы или коллектива, к которому он принадлежал. Возникает ситуация, которую грубо можно назвать «продажей краденого». В борьбе с этим неприятным и опасным явлением необходима ответственная и серьезная разработка критериев, определяющих принадлежность собственности и методов общественной эффективной борьбы с ее присвоением. Разумеется, проблема эта тесно связана с авторским правом.

Эта деятельность должна вестись в тесном сотрудничестве с зарубежными общественными организациями научных работников — ведь именно американские, западно-европейские и японские ученые до сих пор, как правило, являются обеспечивающими деньгами участниками совместных проектов, а также работодателями приезжающих к ним научных сотрудников. Воспринимая конкретный проект или самого приехавшего работника, западный ученый невольно, а, возможно, иногда и сознательно выступает в роли своего рода «скупщика краденого». Весьма соблазнительно получить значительное идейное продвижение за счет приобретения пусть пока временного, начинающего научного сотрудника, но обладающего запасом новых предложений и мыслей, наработанных нередко фактически не им самим, а целой лабораторией или даже институтом в России, Административные запреты едва ли могут прекратить подобное «частное присвоение общественно-произведенного». Напротив, они восстанавливают чисто бюрократический контроль, который, унижая ученого, сам провоцирует нарушения. Не об этике ученого заботилась запретительная система отправки научных работ — с ее сбором б_есчисленных подписей «непричастных», актами экспертизы и т.п.⁵ Организации же, подобные СУ, могут действовать в этом направлении, на мой взгляд, весьма эффективно.

При обращении за финансовой помощью для выполнения определенного проекта или при попытке опубликовать научную статью также нередко возникают проблемы этического плана, в разрешении которых требуется участие научной общественности.

Следует заметить, что подобное обсуждение возможно на сегодняшний день и без непосредственной встречи участников — к примеру, по электронной почте и т.д. Обе стороны — и авторская, и рецензентская — дискутировали бы гораздо более аккуратно и научно убедительно, если бы опасались, что результаты, не просто в виде окончательного вердикта: «печатать» — «не печатать», «финансировать» — «не финансировать», — а с некоторой профессиональной аргументацией станут достоянием научной общественности и будут влиять на авторитет и престиж участников спора.

Не надо опасаться в данном контексте слова «суд» со всеми его известными атрибутами — защитой, обвинением и т.д. То, о чем мы здесь говорим, есть скорее организованный аппарат формирования, а затем и выражения общественного мнения и, соответственно, наказания за поступки, несовместимые с кодексом поведения научного сотрудника. В разработке всего этого круга вопросов, норм и т.п. могут и должны участвовать общественные организации научных работников, в частности и СУ. Разумеется, подобные изменения в системе рецензирования требуют тщательной проработки при конструктивном участии общественных организаций ученых, таких, как СУ.

Новые времена ставят перед сообществом ученых новые задачи не только в важнейшей области внутри — научной этики. Бюрократия в России на сегодняшний день опять набирает силу. Ее мощный напор чувствует каждый ученый, материальное положение которого, даже факт наличия работы, зависит опять слишком часто не от потребностей рынка, но от интересов бюрократии. Это сопровождается заметным снижением престижа занятия наукой, но не обладания ученой степенью, что несколько парадоксально. В этих условиях важнейшей задачей такой организации, как СУ, становится борьба за сохранение самоуважения в научной среде, за способность заставить власть прислушиваться к мнению научного сообщества.

Важнейшим элементом здесь становится осознание ответственности ученого за то общество, элементом которого он является. На ученом и его организациях, подобных СУ, лежит ответственность за моральный уровень того общества, в котором он живет, за воспитание уважения к науке и научным работником. Такое отношение должно сделать немыслимым, к примеру, передачу целого института РАН в другое ведомство даже без обсуждения с сотрудниками этого института. Каждый отдельный ученый не имеет ни времени, ни сил для необходимого сопротивления. Но это под силу единомышленникам, их союзу.

Сохранение высоких моральных стандартов — важнейшая и вовсе не абстрактная задача. Мы все помним, что развал СССР и последующее тяжелейшее десятилетие были прямым следствием падения морали «верхов» в позднесоветский период. На научном сообществе лежит тяжелая обязанность не допустить повторения не выученного и не понятого властью урока.

Санкт-Петербург — Иерусалим

Всюду необходимы деньги

02 Фев 2010 г. ТрВ № 46, c. 7, "Авторская колонка"   Анастасия Казанцева Рубрика: Авторские колонки

Анастасия Казанцева

Я, разумеется, не имею права говорить о науке; мое участие в ней свелось к тому, что мне не удалось показать достоверные различия амплитуды и латентности вызванного потенциала в правом и левом полушарии — да и то я сейчас рылась в папке «мои документы», чтобы вспомнить, что именно мне не удалось показать. Последние два года я показываю телесюжеты, и это мне удается значительно лучше.

Но я могу смотреть на своих однокурсников. Самые талантливые — уже в Европе и в США; чуть менее талантливые собираются уезжать туда после следующей степени. В российских лабораториях остались три девочки (все живут с родителями; одна из них параллельно учится на логопеда, чтобы логопедом же и работать) и один мальчик — прекрасный, умный, но, по-моему, его тоже скоро достанет работать на трех работах ради возможности жить с девушкой, а не с родителями, и он тоже куда-нибудь уедет.

И дело не в том, что я сочувствую им. Каждый человек осознанно и добровольно выбирает, чем и где ему заниматься, сравнивает плюсы и минусы, находит оптимальную для себя комбинацию. Я даже не беспокоюсь за своих будущих детей, которых некому будет учить в университете, — у меня не хватает абстрактного мышления на такие сложные построения. Я не волнуюсь по поводу научных популяризаторов, которым нечего будет сказать о российской науке, — будем показывать русскоязычных спикеров из университетов всего мира, еще и лучше. Я, как это ни пафосно звучит, беспокоюсь за науку как таковую.

Мои однокурсники уезжают за границу не потому, что им просто нужны деньги: любая компания, в названии которой есть слово «био» или «мед», немедленно взяла бы их старшими менеджерами, и они жили бы не беднее, чем западные ученые. Они уезжают, потому что им нравится заниматься наукой. А у науки в России две проблемы: деньги и деньги, прямо и косвенно.

Основная проблема — в организации. Действительно, дураки-вахтеры, недостаток приборов, задержки реактивов и что там еще было в нашумевшей статье Е. Петровой в прошлом ТрВ. Но организацию можно и нужно улучшать, и есть единичные примеры лабораторий, в которых с этим вполне успешно справляются. Вот только улучшением условий работы кто-то должен заниматься, а всем некогда -ведь вторая проблема в том, что кроме лаборатории они работают еще в трех местах.

Я совершенно уверена, что любимая работа может и должна занимать все время. Понедельник должен начинаться в субботу. Сорокачасовую рабочую неделю придумали неудачники. Это, может быть, в каком-нибудь ООО «Отбитые Баклуши» можно всё успеть за восемь часов в день, а в науке и творчестве совершенно точно — нельзя, потому что всегда хочется сделать больше и сделать лучше. И всегда есть что делать, не бывает, чтобы не было.

Но мне, конечно, легко говорить: мне платят зарплату. Она не является для меня смыслом работы, но она обеспечивает мне саму возможность работать. Я точно знаю, что, если я опоздаю на метро, я смогу поймать машинку. Если у меня не будет сил готовить еду, я закажу ее в ресторане. Если муж выгонит меня из дома, потому что его достанет, что я не готовлю еду и все время опаздываю на метро, то я смогу снять квартиру. Поэтому я могу не беспокоиться ни о чем, кроме своей работы. Поэтому я могу делать ее хорошо.

Если бы мне повезло меньше и любовью всей моей жизни оказалась бы не журналистика, а наука, мне пришлось бы уехать. Просто потому, что я хочу, чтобы мне не мешали заниматься делом. А отсутствие денег мешает катастрофически: приходится думать, как сварить дешевый суп, заштопать колготки и выбрать наиболее экономичные схемы оплаты телефона и лечения схваченного в переполненном автобусе гриппа, — вместо того, чтобы думать (те же нейроны, нейромедиаторы, АТФ) о статьях, экспериментах, планах. Какие уж тут могут быть научные прорывы!