Борис Белокуров ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ САНТИМЕНТОВ

Борис Белокуров ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ САНТИМЕНТОВ

"Загадочная история Бенджамина Баттона" (The Curious Case of Benjamin Button, США, 2008, режиссёр — Дэвид Финчер, в ролях: Брэд Питт, Кейт Бланшетт, Тараджи Хенсон, Джулия Ормонд, Махершалалхазбаз Али, Джаред Харрис, Тильда Суинтон).

Откуда вообще взялась эта напасть, что за новая мода такая: загонять титры фильма (включая его название) в самый конец? Если раньше, сразу после брачного крика льва Лео, на экране под бравурную музыку витиеватые вензеля чертили "Кларк Гейбл" (или "Джон Уэйн", или "Ава Гарднер"), то публика уже знала себя причастной к ритуалу. Ныне, если сидишь в кино, то, презрев поп-корн, ёрзаешь на кресле до самого занавеса; если смотришь новинку дома, то сразу лихорадочно перематываешь её к финалу, не в силах понять: кто же — поимённо! — сотворил такое с прежде любимой "десятой музой"? Всё это на первый взгляд не имеет отношения к новой работе Финчера.

Небольшое перемещение во времени.

В день окончания Первой мировой в семье Тома Баттона рождается старичок: весь сморщенный, наполовину парализованный. Разочарованный родитель вышвыривает свёрток с уродцем на улицу, где его подбирают сердобольные негры. Согбенный старый мальчик (old boy?) растёт в их семье, постепенно крепнет, встаёт на ноги, молодеет день ото дня и мало-помалу начинает орудовать, как новый. Существование "вспять" неловким образом напоминает тривиальную жизнь "морального большинства": Бенджамина ожидает и первая в жизни выпивка, и потеря невинности, и устройство на работу (что в годы Депрессии архиважно!), корабли и моря, и служба в войсках, и заново обретённый отец, и любовь к танцовщице балетной труппы, угасающая по мере её старения и впадения Бенджамина в детство. Была у меня подруга, которая, когда была мала, слыхом не слыхав о Фицджеральде, полагала, что все люди живут, как Баттон. Впоследствии она впала в этический релятивизм, что не кончилось добром, как и история горемыки Вениамина.

Опять временной скачок.

Фантастика никогда не была для Фрэнсиса Скотта Фицджеральда родным жанром; в океане чистого вымысла его плавники двигались не столь величаво. Ряд новелл, ныне почитаемых за классику ("Алмаз величиной с отель "Риц", например), публиковался в еженедельниках "для отдыха" и писался, чего уж греха таить, ради заработка. Так же прагматично ФСФ подходил и к презренному ярму Голливуда. Конечно, мастерство не пропьёшь, и там, где иной, вдохновенный и пылкий, лишь пополнил бы залежи макулатуры, трезвая — ой уж? — коммерческая хватка Скотта рождала шедевры. Самого же писателя больше манили грустные сказки "века джаза", эпохи, где гедонизм заменил утраченные иллюзии. Смерть Фицджеральда захлопнула ставни этой эры. А гибель Натаниэля Уэста, разбившегося в день предания тела Скотта земле, и вовсе заперла саму память о "веке джаза" на висячий замок снаружи. Всех пережил гораздо менее даровитый Хемингуэй, по желчному определению Набокова — "Гемингвей, современный Майн Рид". В 60-е годы любой советский житель, мнящий себя интеллектуалом, обязан был держать дома на видном месте портрет бородатого дядьки. Скотта Фицджеральда знали меньше, он был для истинных понимателей.

Именно тогда культовое издательство "Мир" издало сборник "Гости страны Фантазии", где познакомило читателей с нетипичными раритетами Джека Лондона, Ивэна Хантера (он же — Эд Макбейн) и даже — понятие "магический реализм" тогда было совсем не в ходу — Дино Буццати. Из этой подборки, взорвавшей рейтинги книгообменов, мы впервые и узнали о судьбе Бенджамина Баттона, персоны, столь же известной на Западе, как и Рип Ван Винкль. И из этого-то коротенького куска прозы Дэвид Финчер, неплохой режиссёр, известный прежде всего важным для адептов жанра триллером "Семь" и "Бойцовским клубом", мигом заменившим молодёжи давно издохшую "контркультуру", соткал киногобелен размером с индийский боевик средней длины. И это тоже не кончилось добром.

Ежу понятно, что первоисточник уместился бы и в 20 минут экранного времени. Следовательно, перед нами попытка масштабной вариации на тему драмы человека, живущего "наоборот". Имея воображение, здесь можно хорошо развернуться. Можно рассматривать жизнь Баттона в ключе социальном, даже экзистенциальном — Бенджамин не похож на других, общество обязано считать его парией, изгоем. Ничего подобного в фильме нет. Можно затронуть психосексуальные аспекты омоложения героя; фабула допускает и такой подход. Нет и этого. И, наконец, самый сложный и интересный путь, восходящий ещё к "Маленькому Большому человеку" (1970) Артура Пенна: долгая биография на фоне перелома времён. Тоску стодвадцатилетнего долгожителя Джона Крэбба, героя ленты Пенна, по ушедшим светлым дням "индейского" лета легко мог бы подхватить и бедняга Баттон и, кстати, Форрест Гамп: его успех Финчер учёл со всей тщательностью. Но нашумевшая картина Земекиса — в пароксизме безумия Тарантино и вовсе сравнил её с "Бешеными псами" — трогает нас и сегодня, хотя и нафарширована яблоками политкорректности не хуже доброго рождественского гуся. "Гусь, гусь, приклеюсь, как возьмусь". "Проклятое кино, — говаривал Холден Колфилд, — вот что оно делает с человеком!" К "Бенджамину Баттону" (при всех его неоспоримых достоинствах) "приклеиться" пока что не получилось.

Поначалу фильм Финчера вызывает приязнь и симпатию, удивляет необычным для современности богатством киноязыка. Уверенный темп событий, титанический (хотя он вместе с тем и сизифов!) труд гримёров, обыгрывающих возрастные метаморфозы, отличные съёмки в стиле туманного ретро — всё это позволяет верить, что перед нами — кино, а не какая-то там бретелька от бюстгальтера. Но уже к середине история Баттона тонет в болоте сентиментальной разжиженности чувств. Счёт словесным спойлерам идёт на десятки. Становится душно от количества "Попробуй начать всё сначала", "Я беременна", "Прожить жизнь, которой можно гордиться" (откуда они взяли, что это вообще хорошо — гордиться?) и, разумеется, сакрального "We can trust each other". "Trust no one!" — хочется прикрикнуть на создателей фильма голосом федерального агента Малдера.

Увы, в наступившей мгле ФБР, издавна проявлявшее интерес к работниками кино, как-то потеряло их из виду. Иначе чем объяснить все эти бесконечные прогулки по побережью, многозначительные взгляды в камеру (технический брак)? Если любовное томление, то непременно под снегопадом, если книга — то, конечно, "Алиса в стране чудес" (аналог использования песенки Джуди Гарленд в "Австралии"). Тем временем тело и разум Баттона, чуть ли не по-кроненберговски трансформируясь, развиваются в обратной перспективе. К тому дню, когда он доживёт до истошной битловской "Twist and Shout", вчерашнего старика уже можно назвать молокососом. "Слезятся маленькие глазки у крокодильчика без ласки", но жизнь, даже такая наизнанку вывернутая, коротка, и, превратившись в младенца, наш герой растворяется в волнах Леты. Зрительный зал, в котором никто не читал Фицджеральда и ни разу не плакал, испускает вздох облегчения. Непонятная тягомотина подошла к концу.

Внезапно выясняется, что мы посмотрели долгий кинороман о людях, которые не примечательны вовсе. Протагонист художественного произведения — будь он ментом, забулдыгой, олигархом или почтмейстером, или хоть трижды обывателем — может вызывать восторг, отвращение, гнев, но уж никак не оцепенелую дрёму. Бенджамин не цепляет внимание ничем, кроме излома своего жизненного цикла — сюжет, повторюсь, для небольшой новеллы в воскресной газете; и Фицджеральд это понимал. Не случайны и разночтения в названии. Вместо прокатного нонсенса "Загадочная история" — у авторов "Курьёзный случай": прикололись и благополучно забыли. Единственное интересное, что, по сути, произошло с Баттоном — общение в Мурманске (!) с Тильдой Суинтон (!), таким житейским опытом может похвастаться далеко не каждый. Всё остальное так или иначе всем нам знакомо. И где же здесь, чёрт возьми, загадка? Тоже мне, я не знаю, какие Сименоны!

Киношники — и это общая тенденция, касающаяся не только "Баттона" — наглухо не учитывают то, что людям нужен герой. Не просто как синоним понятия "персонаж", но как активное действующее начало. Герой должен искриться и плавиться, обладать и принадлежать, жить по полной луне и поминутно дёргать смерть за усы. Он должен бить зрителя электрическим током. Короче говоря, "дайте нам Сталина, дайте Пол Пота" или ещё кого хорошего. Кого угодно, но уж никак не Баттона… впрочем, с ним мы уже разобрались. Под стать Бенджамину и балерина Дэйзи, его унылая пассия. Она отличается лишь тем, что всю дорогу попадает в разные неприятности: то сваливается под колёса такси, то жутко переживает, что родит от Баттона ещё одного старичка. Конечно же, всё как-то утрясается. Готовя трагедию, люди Финчера явно переборщили с патокой; соевый соус, скажем, чувствуется гораздо меньше.

Легче лёгкого было бы списать все проколы на скверную игру актёров, но и этого сделать нельзя. В рекламе Питт и Бланшетт не нуждаются, ибо все их знают и так, а ругать артистов тоже особо не за что. Они просто честно отрабатывают то, что прописано в сценарии. Этот дьявольский манускрипт всему и виной: играть-то можно хоть в лапту, хоть в бирюльки, хоть в "дочки-матери" на деньги. Понятно, на что замахнулся его автор

— Эрик Рот. На новые "Цветы для Элджернона" Дэниела Киза (экранизированные дважды, оба раза сравнительно удачно). Но до великого романа Киза ему — как Фицджеральду до того блистающего мира роскоши, который всю жизнь так манил и пугал писателя: "Богатые — особые люди. Они не такие, как мы". Если заменить слово "богатые" на слово "умные", то для создателей фильма была бы готова отличная речь, уместная и на церемонии вручения "Оскара" — самокритичная и по существу. А так им пришлось изрекать банальности, и потому (несмотря на 13 номинаций!) все центральные статуэтки уплыли к "Миллионеру из собачьих трущоб", о котором мы скоро напишем подробно.

А наши герои ушли в небытие. И остался от них лишь резной сундучок с артефактами-фетишами: открыточки, письма, рожки да ножки. Боюсь, что и об экранизации Финчера два года спустя будут помнить лишь самые оголтелые маньяки-специалисты. Так устроен свет, не прощающий поражений. "Когда-нибудь в старости я буду совсем молодым", — оптимистично заявляет актюбинский автор песен протеста Коля Вдовиченко (не в курсе, читал ли он про Баттона). — И когда-нибудь после смерти я стану совсем живым!" Пафос борца с системой понятен, да только вряд ли это на самом деле произойдёт. И теперь — для этого не нужно быть мистером Холмсом — ясно, почему создатели фильма поместили свои имена в финальные титры, на которые всё равно никто не смотрит. Чтобы хоть как-то сокрыть факт немотивированного убийства!

"Скотина Хэм свёл в могилу несчастного Скотти", — шептались на похоронах Фицджеральда те, кто ценил в искусстве хрупкость и изыск, предпочитал тонкость чувств нахрапистому наскоку. Талантливому Дэвиду Финчеру, чей фильм, безусловно, является произведением искусства, удалось осуществить это злодеяние ещё один раз.