СОЛДАТЫ СССР

СОЛДАТЫ СССР

УЧЕБКА

Призывная комиссия меня едва не забраковала. Стою в военкомате в одних трусах, вид у меня, прямо скажем, не геройский, да и весил я шестьдесят два с гаком.

— Где служить хочешь? — спрашивают.

— В танковых войсках, — говорю, — механиком — водителем…

Началось. И вес у меня маловат, и кариес на передних зубах. В общем, пришлось выкручиваться. Сказал, что подводным плаванием занимаюсь, что в комсомольском оперотряде. Велели от пола отжаться 25 раз, в спирометр дунуть. Дунул как следует. Взяли.

В шестидесятые годы допризывники сдавали зачет на значок ГЗР (Готов к защите Родины) — лыжи, кросс, плавание. Значок у меня, конечно, был, а спортивный разряд по подводному плаванию — в документах клуба, ждал моего совершеннолетия.

Отслуживших срочную службу ребят уважали, хулиганы их обходили стороной, девушки относились к ним серьезно, как к взрослым. Служить мне хотелось. Так получилось, что с самого детства я все время общался с солдатами, и солдаты мне очень нравились. Отец, деды у меня были военными, а жить нам случалось и в военном городке. Солдаты пацанов любили, водили в своем строю на обед, а по выходным — в кино. Офицеры делали вид, что этого не замечают. Мне еще десять лет было. За окнами нашего дома плац и казармы, у казарм солдаты, а около солдат — мальчишки. Шел шестьдесят первый.

Дисциплина была, что называется, на уровне, командиры не ругались, а караул перед построением собирался в курилке и солдаты объясняли нам, пацанам, как устроен карабин, давали и в руках его подержать. По городку и поселку солдаты ходили не обязательно строем, в свободное время играли с ребятами в волейбол, но, как я заметил, не было ни дедовщины, ни нарушений дисциплины среди солдат. Ну а старый списанный противогаз имел каждый уважающий себя мальчишка.

Потом было лето 62-го, все говорили о Карибском кризисе и о войне. Над домами низко летали ракетоносцы ТУ-16 с красными самолетами-снарядами под крыльями — рядом был военный аэродром. Женщины стали грустными, мужчины молчаливыми, а мальчишки серьезными. Мальчишки хотели быть солдатами, а не предателями и войны почему-то не боялись. А через неделю про войну и забыли.

Воинский эшелон — не экспресс, от Ленинграда до Чернигова ехали дней пять. В вагоне эшелона я и увидел впервые своего Комбата в форме капитана-танкиста. Он посмотрел мои документы и спросил — как я буду держать загубник изолирующего противогаза, если у меня кариес на передних зубах? Я сказал, что с аквалангом справлялся. Вроде убедил его, но зубы мне было велено вылечить. Откуда мне было знать, вчерашнему чертежнику-конструктору, что встречусь я с этим капитаном только через полгода и что моя дальнейшая судьба уже определена. Быть мне механиком-водителем в экипаже командира батальона, спать от случая к случаю, а до конца службы вылизывать, как любимую свою лошадь, боевую машину и до полночи работать с топографическими картами. И кое-что еще, а этого «кое-что» оказалось довольно много.

По прибытии — стрижка под «нуль», баня и день на обучение наматывать портянки, подшивать гимнастерку, на подгонку обмундирования. Физподготовка началась со второго дня, строевая тоже. Первые три недели службы я плохо помню — пролетели как сон. Через две недели — пешим строем на полигон, а там танки — легкие, средние, тяжелые. Мотострелки из соседней дивизии стреляют по мишеням. И, наконец, присяга. Присягу принимали с автоматом на груди, целовали знамя дивизии. Всем курсантам вручили гвардейские значки. День был праздничный, и мы, новобранцы, небольшими группами, без строя ходили в солдатскую чайную — это такой ресторан с конфетами и лимонадом. У чайной мы разговаривали с выпускниками «учебки» — с теми, кто еще не отбыл в войска. Спрашивали, тяжело ли служить? А они нам отвечали, что не очень тяжело, но очень интересно.

Были в роте ребята и послабее, и покрепче — но старались все. Сержанты нас сразу предупредили: будете плохо учиться, нарушать дисциплину или не сдадите нормативы на третий разряд военно-спортивного комплекса — поедете в войска заряжающими грязь за всеми убирать да через день на кухню. Заряжающим стать никому не хотелось, хотя грязи в танковых войсках на всех хватало и тяжелой работы тоже, но опозориться — ни за что! На турнике из последних сил подтягивались, после кросса поначалу еле ноги волокли. Кросс бегали вокруг расположения дивизии по шоссе, четыре километра вместо трех — но дивизию уменьшить нельзя, а бегать больше вроде и негде — вот в норматив и не укладывались. Гораздо тяжелее был кросс 1000 м — там хочешь — не хочешь, а в норматив уложись. Однако заряжающим из нашей 9-й роты никто не стал.

Потом всех беспартийных принимали в комсомол. В школу я пошел шести лет и восьмом классе меня в комсомол не приняли, а потом про меня просто забыли. Теперь и у меня был комсомольский значок, да не простой, что в каждом киоске продается, а латунный с винтом и круглой гайкой. Надо думать, товарищам моим было невдомек — чему я так радуюсь? Они-то к своим значкам привыкли. А нагрудный знак «гвардия» все носили с гордостью, не все подразделения были гвардейскими.

Кино — два раза в неделю, фильмы чаще военные. Посмотришь кинофильм про армию, и сам вызываешься на занятиях разобрать и собрать автомат с завязанными глазами. Сержанты за это хвалили. Автомат АКМ — отличная штука. Когда зачет по стрельбе сдавали, троек ни у кого вроде и не было, а пятерки были. Оружие, конечно, серийное, но надежное. Это не табельный пистолет ПМ, но в «учебке» мы из пистолета не стреляли.

Танки нам приходилось водить разные — парк учебный: были и «пятьдесятчетверки», и даже две-три «тридцатьчетверки», мы водители — нам из них не стрелять. Вел я как-то на полигон «тридцатьчетверку», на башне механик-инструктор — лихой малый. Только и слышу: обороты, курсант, обороты — четвертую включай. Зима, дорога накатанная, а впереди — эстакада (колейный мост). Я хотел объехать, а мне в танкошлеме: прямо, курсант, обороты. Так на четвертой и перемахнули. Механики из БУБТа (батальон учебно-боевых танков) почти все были мастерами и нас учили неплохо. Командир роты, капитан Попков, тоже показательно проезжал эстакаду на третьей передаче, чтобы курсанты не боялись преодолевать ее на первой. В общем, на моей памяти никто с эстакады не свалился. А славная «тридцатьчетверка» здорово мне помогла. Потом, в линейных войсках пришлось мне недели на две пересесть на БТР-50П во время дивизионных стрельб — вот навыки и пригодились, коробка передач у «плавуна» от Т-34, бортовые фрикционы тоже — дело знакомое.

Строевая подготовка, по сути, не прекращалась никогда, построения по нескольку раз в день. Очень скоро мы, курсанты, поняли насколько это необходимо. В бою командир не скажет тебе «будьте любезны» или что-то в этом роде — существует определенный командный язык, от которого у «интеллигентов» почему-то портится настроение. Мы же добросовестно «портили» военное имущество — подковы и каблуки. А замкомвзвода щеголял подковами из твердой стали, да во весь каблук — это ему в мастерских механики по дружбе сделали. Завидовали мы ему. Сапоги у нас были — что надо, никогда не текли, только к концу срока голенища протирались на сгибах. Чего только мы с ними ни делали, чтобы выглядеть исправно. Голенища утюгами гладили, гуталином вперемешку со снегом начищали. Если у тебя выправка так себе, то и сержант недоволен, и товарищи над тобой смеются. Ерунда! Не было никакой «муштры», сами стремились быть подтянутыми. Нередко ротой, а то и батальоном проходили по городку. Пели от души и русские, и украинские строевые песни. Кругом гражданские люди, как тут в грязь лицом ударить!

«Дембелизма» в учебном подразделении не было, командиры курсантов не объедали и от лучших кусков за столом отказывались. За «салагу» и сержант мог взыскание получить, за матерщину — тем более. Матерился у нас только ротный, но делал это так, что сразу и не поймешь — что он такое сказал? Но смеялись все.

Помню, через много лет, на «гражданке», меня спрашивали: «А снег вы лопатами ровняли? А землю граблями?» Ровняли, конечно, и снег резали под уровень натянутой веревки, и грабли летом в ход шли. Так мы еще и полы в казарме натирали, и — вы даже себе представить не можете — умывальник с туалетом по два раза в день мыли, в баню ходили и, представьте себе, каждый день брились! Ну, а если концерт праздничный, то офицерские жены со сцены все больше военные песни пели, твист не танцевали, миниюбок не носили. Вот так коммунисты над защитниками Родины издевались! Сапоги заставляли чистить!

Пришла весна, а вместе с ней весенняя проверка и экзамены. Готовили нас крепко — занятия с утра до вечера, кроме воскресенья. Отстреляла наша рота без проблем. Вот учебно-боевую гранату бросать некоторые ребята из Средней Азии побаивались — «шайтан», говорили. Ничего, справились. Самое главное — вождение, 6-е упражнение по-боевому — штука не простая. «Навода» у нас было чуть больше, чем по двести километров на брата — остальное в войсках! Каждый мечтал, чтобы машина попалась поновее. Танк не детская коляска — и с места тронуться, и повернуть — все надо уметь и в установленное время уложиться, на новой машине это сделать легче. Впервые вели машины самостоятельно, без инструктора. Машины, конечно, колотили на колдобинах, но главное было торсион подвески не сломать и на подъеме не скатится, и не завести двигатель в обратную сторону — тогда прощай классность. Экзамен сдали все в нашей роте, а лучше всех курсанты-казахи из бывших трактористов. Потом, в войсках мне пришлось вести машину на стрельбах с командиром-казахом и попали мы с экипажем в переделку, и если бы не командир, но, это было потом.

Прощались с командирами тепло. Сержанты поздравляли тех, кого распределили под Полтаву, или под Лубны — судя по письмам бывших курсантов, там служилось легко, а хуже всего считалось распределиться в Новомосковск, город в Днепропетровской области, потому что по слухам там процветал «дембелизм», тогда еще не очень распространенное явление в войсках. Старшину роты я учил играть на гитаре, большей частью по ночам, другого времени не было, и он очень жалел, что я уезжаю. Да только я, как выяснилось, был распределен, то есть «куплен» уже давно на должность механика-водителя командира второго батальона гвардейского Рымникского танкового полка, разумеется, в Новомосковск. И никогда об этом не пожалел.

КОМБАТ

С Комбатом, тогда еще начальником штаба второго ТБ, мы встретились в Днепропетровске при погрузке полка на пароход. Это был полностью укомплектованный танковый полк, шедший на смену личному составу полка, отбывшему на советско-китайскую границу после столкновений с китайцами на острове Даманский. Но танковый полк — это около сотни экипажей, и на древнем трехпалубном речном колесном пароходе нам было не тесно — прямо как в парке культуры и отдыха. Гражданских лиц было немного. Работали все четыре ресторана — «война войной, а выручка выручкой!» Мы с тремя «ленинградцами» упросили офицера поселить нас вместе и заняли каюту на верхней палубе, тогда как в трюме творилось черти что. Полк был сформирован из разных подразделений дивизии, были опытные механики-инструкторы, командиры и недавние курсанты, но друг друга мы знали плохо, а офицеров было мало. Кто пошустрее — воспользовались суматохой и запаслись водкой и вином еще у причала. Благо, в первую ночь никто за борт не свалился, пили не все, и порядок был обеспечен. Мы с земляками, пользуясь свободой, бродили по пароходу, даже заглянули в машину, где огромные в рост человека шатуны крутили здоровенные маховики, все сверкало металлом, смазкой и чистотой. Машинное отделение — это зал в два этажа с лестницами, переходами и блестящими периллами — на такое стоило хоть раз в жизни посмотреть. Сказать правду, мы с ребятами тоже выпили водки и съели всю тушенку и хлеб, которые нам выдали сухим пайком. Спали, сколько хотели, но с обедом надо было что-то решать. Мы побрились, почистились и пошли в ресторан, немного сомневаясь в успехе нашего предприятия.

В ресторане светло, за окнами Днепр широкий. Мы заказали на четверых котлеты, минеральную воду и бутылку водки. Нас обслужили. Водку мы поставили под свисающую со стола скатерть, осмотрелись, выпили и принялись за еду. Тут в ресторан входит Комбат.

— Сидите! — скомандовал он. — Вот и посмотреть на вас приятно, не то что вчера — нализались, защитники Родины! Чтоб я этого больше не видел! — и сел за стол обедать. Нас, четверых, просто распирало от гордости за свое поведение и вполне достойный вид! Похоже, служба начиналась неплохо. А было нам по целых восемнадцать лет.

Прибыли в полк перед обедом. Меня, механика второго комбата, приписали к 4-й роте. Построились перед казармой. Вскоре пришел комроты, капитан — он был дежурным по части, с повязкой на рукаве и пистолетом, вид жизнерадостный.

— Смирно! Я капитан Андреасян, — представился он. — Четвертая рота — лучшая в дивизии, соцобязательство, понимаешь. Ясно? Вольно, разойдись! — и пошел в казарму, а экипажи вслед за ним.

В казарме по койкам кто где лежали человек семь-восемь солдат и сержантов, курили и смеялись над нами. На приказ ротного встать последовал ответ явно неуставного характера. Ну, и закипела горячая кровь армянина.

— Ты про чью маму сказал? — заорал он. — Ты про мою маму сказал?

Полетели в одну сторону табуретки, в другую капитанская фуражка, а по физиономии славного защитника Родины застучали капитанские кулаки. Мы смотрели на это дело, разинув рот.

— Кто сказал — «дембель»? — послышался тихий голос и на сцене появился командир батальона майор Гальперин, маленький желтый еврей. — Язык вырву, — прошипел он, — капитан, дайте мне пистолет! Дежурный! Двух автоматчиков с помначкаром быстро сюда! Вы у меня через десять суток домой поедете, и хорошо, если через десять! А ну, снять ремни, засранцы! Выходи строиться! Шинели не брать! — добавил он, размахивая пистолетом. — Ваша служба только начинается! И ваша тоже, — он повернулся к нам, вновь прибывшим, — Я — командир второго батальона, вопросы есть? Вопросов почему-то не было.

Приказ о демобилизации вышел давно, и караульная команда старослужащих, оставшаяся в полку, практически никому не подчинялась. Почти все офицеры уехали за пополнением. Кое-как ходили ребята в караул, все остальное время пили огуречный лосьон и резались в карты. Скоро они отправились по домам, но напоследок научили новых старослужащих всем премудростям службы в танковых войсках — дурное дело не хитрое! И нам, тогда еще молодым солдатам, вскоре пришлось разбираться с этими «новыми порядками» при помощи табуреток и солдатских ремней, но сначала надо было немного обвыкнуть на новом месте, так, с полгода примерно.

Хорошо помню свое первое вождение танка с командиром батальона. Майор Гальперин уселся справа от меня на броню и дал мне подзатыльник — вперед! Поехали по мелколесью, по сыпучему песку. Майор кричит, чтобы я ехал быстрее, а мне никак не разогнать машину по песку, хотя водил, вроде, и неплохо.

- Ладно, научишься, — сказал майор, — в бою что главное? Скорость! А ну, бегом к речке за водой!

Да, тащиться шагом с тех пор мне как-то и не приходилось.

Мой Комбат, начальник штаба батальона капитан Фадеев, был направлен в полк из дружественной нам Чехословакии, где войска стран Варшавского Договора слегка перелицовывали «пражскую весну» в московскую осень. Рассказывать о Чехословакии он не любил или не умел. Говорил только, что кормили их исключительно колбасой, бывало, целыми неделями, так что дневальные закапывать не успевали эту самую колбасу — так она всем надоела! Мужик он был огромный — как только в танк помещался! — суровый, но честный и справедливый, когда надо было — приказывал солдату отдыхать. Учил меня наносить «обстановку» на карту и вообще — топографии, ориентации на местности, тактике. Он готовил себе будущего начальника штаба — знал, что недолго ему под командиром батальона ходить, а офицеров не хватало, взводные и зампотехи рот — чаще всего из инженеров, кадровых было немного. В войсках готовили свои кадры — сначала срочная, потом курсы командиров взводов, если ты командир танка или старший механик-водитель, потом взводный, танковое училище заочно, рота, начштаба, комбат. Те, кто хоть немного воевал, знали и что такое война, и как лучше готовить кадры. После курсов могли и на роту поставить, а после училища только на взвод. По прошествии лет мне это больше не кажется странным. Вот только не оправдал я надежд своего командира, демобилизовался — все любовь проклятая.

Скоро мне довелось увидеть, что такое тактика на самом деле. Вышли мы на батальонные учения. Не помню, куда услали командира, но батальоном командовал начштаба, мой Комбат. Я оказался вроде не у дел, танк мой в парке, я с планшетами и картами на БТЭРе с Комбатом. Мне и потом не редко приходилось водить машину с разными ротами — у командира батальона был начштаба, а у него — я. Иногда я водил еще и БТР.

Занял наш батальон урочище, то есть гай. Это — вроде мелкого леса, но не сплошного, а разбросанного островками на песке. Стоит наш БТР на высотке, а Комбат по радио командует, чтобы все машины загнали задним ходом в мелколесье, пушки зарядили и — молчок! Минут через десять видим танковую колонну — это соседний полк ищет нас согласно диспозиции, а нас и не видать! Комбат командует по радио «бурю», машины выдвинулись на полкорпуса и врезали по три раза холостыми, да прямо в борт! Вот и весь бой. «Уничтоженный» полк пошел дальше на переправу, а наш батальон строится в колону и на марш. Но кое-что я, кажется, понял и Комбата зауважал уже всерьез, да и не только я один, все офицеры батальона поняли, что у них за командир.

ПОЛКОВНИКИ

Командиром полка у нас был майор Мамчур, молодой тридцатилетний мужик. На полк его поставили, вероятно, за громкий голос. Слышно его было от КПП до тыловых ворот. Вскоре он уехал на курсы в академию, а командиром стал комполка по допштату, есть такая должность, старый подполковник Стромко, бывший комбат нашего второго ТБ. В свой батальон он наведывался часто и среди солдат и офицеров о нем ходили легенды.

Сидит комбат Стромко в штабе батальона, в дверях офицер с чемоданом, докладывает: прибыл для дальнейшего прохождения. лейтенант.

— Садись, лейтенант! — говорит Стромко и открывает журнал. — Из какого училища? Не женат? Хорошо! — записывает.

— Водку пьешь?

— Никак нет!

— Верю, — записывает: «водку не пьет». — Вот тебе, лейтенант, три рубля, сбегай за водкой — это приказ!

Лейтенант приносит водку. Стромко достает из тумбочки кружку и засохший бутерброд. Наливает.

— Пей, лейтенант, тебе командир приказывает!

Лейтенант выпивает водку, комбат прячет в тумбочку бутерброд и делает запись в журнале: «водку пьет».

— Товарищ подполковник.

— Идите спать, товарищ лейтенант, вы пьяны!

Это у подполковника называлось «проверкой на сообразительность». Через две-три таких проверки лейтенанты выучивались еще и думать, что им надлежит выполнять, а что и не следует. А командиром подполковник Стромко был хорошим, лучше крикуна Мамчура.

Комбат учил меня не только топографии, но и стрелять из пистолета, разбирать пулемет, пользоваться радиостанциями (на командирской машине их две), приборами навигации.

Объяснял обязанности командира экипажа или взвода в бою. В танковый тир меня водил командир 6-й роты — дело нехитрое, тир находился сразу за танкопарком, там я стрелял из пулемета, а патроны были у каждого запасливого старшины. С патронами было строго — не дай бог потерять патрон или гильзу! Впрочем, пулеметные патроны особенно и не считали.

Иногда летом по воскресеньям мы с экипажем, бэтээрщиком, радиотелефонистом и заряжающим, ходили к Комбату домой и пилили дрова. Его жена нас кормила до «второй сытости» и выдавала «на дорогу» вещмешок крупных украинских яблок — у них и вишни росли. Молока тоже хватало, кругом украинские села.

Майор Гальперин, собственно командир батальона, военному делу меня не учил. Он учил меня доносить на своих ребят из 4-й роты («на всякий случай») и воровать из ЗИПа лопаты ночью в соседнем полку. Доносить я не стал, а воровать лопаты отказался, мотивируя своей «трусостью», — кому охота лезть под пулю часового? Но самым большим преступлением было то, что на учениях я не подшивал командиру воротник к гимнастерке и заряжающему этого делать не велел. Так что дни мои в экипаже командира батальона были сочтены и ждала меня служба на учебной машине, числящейся за взводным 5-й роты. Только взводного вообще не было, и командовал взводом сержант Нуров, круглолиций казах и отличный командир танка, в чем я довольно скоро убедился.

Ребята из 5-й роты были мне знакомы, хоть рота и располагалась в соседней казарме. В батальоне все друг друга знали. Теперь и я на стрельбы выезжал с экипажами, а у комбата не приходилось. От вождения танка я был практически освобожден — машина у меня учебно-боевая, и водить ее приходилось много. Книжку, конечно, редко когда почитаешь, физзарядка — тоже, как получится, после ночных вождений спишь до завтрака. Так ведь зима наступила, а ФИЗО — это хорошо, вот только зимой холодновато. Физкультуры и так хватало. На спортплощадку иди в любое свободное время, а куда еще? Можно на полосу препятствий, если ни ног, ни рук не жалко, но лучше на спортплощадку — летом мы по выходным в волейбол на компот играли. Или поднимали штангу — тоже на компот. Штанга была сварена из двух колес от вагонетки и стального лома черного и блестящего, натертого солдатскими руками. Весила, как будто, 85 кило, но поднимали ее все, кроме, пожалуй, наводчиков орудий — эти ребята чаще малорослые. На втором году службы штангу не можешь толкнуть? Какой ты танкист? Мой наводчик Лешка Цветков вовсе был маленький, вроде жокея, и то штангу на грудь поднимал, да и стрелял хорошо. Наш экипаж на стрельбище ставили на центральную дорожку. Цветков свои мишени уложит — и давай вправо-влево палить по остальным! За это не ругали, скорее, наоборот — в реальном бою может и пригодиться. Да и мало ли чего солдат «наинициативит»? Зимой в поле на еще горячем радиаторе танка спали, на полчаса тепла хватало — а тоже, вроде, не по правилам.

Ротный у нас был веселый и ладный старлей — форма с «иголочки», фуражка как у гвардейского поручика, сапоги — эх! мечта, а не сапоги! Жалко, перевели его начштабом ТБ в соседний полк. А так он чуть не каждую неделю с синяком под глазом ходил, холостой был мужик, выпить и подраться любил. Ну, из-за официантки в офицерской столовой или связистки. Так ведь он, старший лейтенант, еще из комсомольского возраста не вышел. Красив был, даже летом в лайковых перчатках ходил — Печорин! А нашего взводного на роту поставили. Я остался без командира экипажа — ладно, не война! — лейтенант Яковлев служил не первый день и ротным оказался неплохим.

Аккурат под Новый год командир полка майор Мамчур из академии на неделю прикатил — все, конечно, с ног на голову, только и слышно было в полку: Что-о? Молчать! Смирно! — голосистый был мужик!

Рота на стрельбах, наш взвод вторым. Ведем по-боевому, люки заблокированы, на башне контрольная лампа — люк не откроешь, не «схимичишь», с вышки все видно! Отстрелялись как всегда, Цветков свои цели «уничтожил», а заодно и соседние. И все бы хорошо, да провалились мы с экипажем в воронку — лед под танком подломился, держал, держал — и на тебе! Воды в воронке не было, но мои приборы наблюдения завалило кусками льда — и люк не открыть! За командира был сержант Нуров, тоже из нашей «учебки», казах, но по-русски говорил и командовал исправно. Я машину назад вел вслепую, по его командам. Отстали мы, конечно, и на исходной не слишком четко остановились. А майор Мамчур тут как тут.

— Строиться! Молчать! Кто механик? А-а-а, еще и старший механик? Больше не старший! Сержант? Рядовой! Три наряда на кухню! — и пошел на вышку чай пить.

— Вольно! — сказал ротный. Зампотех мою машину уже осмотрел и кое-что ротному потихоньку рассказал. — Ладно, говорит ротный, бабы дураков рожают, а Родина — героев! Завтра же про все забудет, горлопан, наверное, уже стакан врезал. С сержантом — это мы еще посмотрим, со старшим механиком — тем более, а вот на кухню придется сегодня сходить, сержант, — вдруг проверит, зануда!

Отстрелялись, что называется. А утром старшина меня с кухни забрал — в роте своих дел хватало.

СЛУЖБА

Шел второй год моей службы. Со старослужащими мы не сразу, но поладили с помощью заправочного ключа и непереводимой игры слов. Да все и так понимали — мое «изгнание» из экипажа командира батальона будет недолгим, майор Гальперин чемодан собирает, а начальник штаба, наш Комбат, шутки любит, но не так, чтобы очень.

На Новый год на плацу елку поставили, в роты телевизоры привезли. Дембеля по этому случаю напились самогона. Ночью пришел Комбат, он был дежурным по части, новогодняя ночь — дело ответственное. Посмотрел на грязь в казарме и сказал пьяному старшине, что если к утру он заметит хоть пылинку — будет старшина до дембеля из полкового свинарника письма своей Марусе писать. Ничего, к подъему наши «старички» героически все вычистили, потому как армия не кабак, и не скотный двор, а школа мужества!

Передачи по радио и телевизору шли на русском и украинском. По-украински понимали все, украинские песни пели у нас и татары, и узбеки. Заряжающим у меня был грек по фамилии Захаров родом из Абхазии. По-русски плохо говорил, но после демобилизации письма мне писал, приглашал к себе в гости, в мандариновый сад. А у меня к тому времени образовалась любовь по полной программе, да еще и со вздохами, так что с мандаринами не очень получилось.

Морозы что на Украине, что под Москвой, и зима в 69-м была снежная, с метелями и ветрами. Полковые учения на носу, а мы еще всей ротой в колонне не отводили — сильно пуржило, неба не видать. Полигон у нас старый, весь танками изрыт, а ямы подо льдом и снегом — не видно их. Идем колонной, трасса ледяная, машины бьет. Слышу в танкошлеме: правее возьми! А дурной пример заразителен. Следующая за мной машина еще правее взяла. Все! Машина в воде, механик еле по броне ползет! Все к ним! Вытащили, одели в сухую одежду — кто куртку, кто штаны ватные отдал. Водитель в мою машину за рычаги и в полк. А там — бегом в санчасть. Я машину на площадку поставил. Настроение — хуже некуда. Пошел в роту.

Старшина аварийную команду собрал. Подхожу к нему после ужина.

— Поеду, — говорю, — скажи ротному, что ты меня послал на полигон.

— Это хорошо, — отвечает, — я тоже поеду, мешок с хлебом возьмем и сало — пурга, похоже, дня на два зарядила, когда еще к нам машина придет? А два тягача уже ушли. Найдем их в темноте?

— Дорогу не потеряем — найдем по свету фар, не свалиться бы куда.

Два дня мы утопленный танк тащили — сначала один тягач засел, потом другой. Тросы лопаются, а танк в лед вмерз — и ни в какую. Вырубим лед, а он снова схватится. День, ночь — все одно в метель. Дерева нет. Ветошь с соляркой жжем, хлеб на проволоке отогреваем. Снег чистый, без воды не умрем, да и что вода? Все равно замерзнет.

С нами два лейтенанта — один сразу после института, но держится нормально. Спим по очереди, стоя у костра. Ветер то с одной стороны, то с другой, а то и вовсе волчком — зевать не приходится, обожжет. Танк мы все-таки вытащили. Гусеницы замерзли — так волоком и тащили его по льду. Потом ничего, раскрутились. Утро настало, солнце взошло, а скоро и две крытые «летучки» подоспели — печки трещат, из термосов пар валит. А нас смех разобрал, не поймешь — с чего смеемся? Старшина сказал, что это психоз такой, отоспимся — и все пройдет.

Спали до ужина. Дело было в субботу, вечером кино. Был у нас один командир танка, старший сержант Червонящий. Его из танкового училища выгнали и к нам дослуживать прислали. Сапоги у него, конечно, яловые, гонора — как у помощника повара или хлебореза. Подходит он ко мне и говорит: «Ну, рассказывай, Павловский, как ты чужой танк утопил!».

Получил, придурок, по уху от старшины — не очень это педагогично выглядело при подчиненных, но своевременно. Побежал, дурак, жаловаться — его и вовсе в полигонную команду отправили. А, в общем — правильно, танк с идиотом не так хорошо совместим, как дерьмо с лопатой. А мне и слова плохого никто не сказал — я свое отработал. Наш «утопленник», водитель Валерка Шкуренко, сам был виноват — шел бы за мной по колее! Механик он был классный, тогда еще опытнее, чем я. Он учил меня всяким хитростям — подогреватель на морозе запускать, поворачивать на скорости. Танк — это без малого сорок тонн, повернуть его плавно надо еще уметь — иначе может и закрутить, если идешь по обледенелой трассе. Так что мы друг у друга учились.

Дембелизм — куда от него денешься? Но экипаж есть экипаж, у нас не похоронная команда, а гвардейский танковый полк. Дрались редко, чаще боролись — кто победил, тот и прав. Наводчик у меня лучший в батальоне, жаль маленький, «метр с шапкой». Старички над ним посмеивались, мне за него заступаться приходилось. Мой Цветков был тоже старослужащим, и на меня не обижались, хоть я и «молодой». Порядок в танковых войсках!

Был у нас зампотехом батальона рыжий немолодой майор, а у него был немецкий мотоцикл с коляской, с которым я и возился — все равно я в танкопарке целыми днями. Бывало, возил майора по городку или на полигон. ГАИ за сто верст в округе не встретишь, а военная инспекция нас с майором не трогала. Майор когда-то служил в Венгрии, точнее — воевал, выпить любил, а как выпьет — за руль не садился. Зато нам, механикам учебных машин, кое-что про войну рассказывал. Выходит, и стреляли по ним, и жгли, и по мертвым танки ходили. Мы, молодые, такого не видали, а придется — насмотримся.

Олег ПАВЛОВСКИЙ, Ленинград