Александр Брежнев В ИСТОРИЮ НА БРОНЕ... (Танковый век генерала Калинина)

Александр Брежнев В ИСТОРИЮ НА БРОНЕ... (Танковый век генерала Калинина)

Свое детство я провел недалеко от Таманской дивизии. Пацанами мы частенько ходили на директрису и полигон километров так эдак в пятнадцати от нас. Дальний для детских ног переход окупался с лихвой — мы видели там танки. Это были настоящие танки, они пылили по полю, форсировали реку и, самое главное, палили из пушек. От грохота закладывало уши, от тридцатикилометровой ходьбы туда-обратно просто ломало, но на следующий день мы снова ползли к полигону, хитроумно обходили солдатские и милицейские патрули, прятались в кустах и смотрели… Там по обожженной солнцем и перемолотой траками траве крутились, бежали, останавливались и рвались с места танки. Выруливали на стрельбища, и оттуда, разрывая, ухали выстрелы, слышался радостный звон гильз о броню, свирепые крики офицеров, казавшиеся нам лучше пушкинских стихов…

Потом прошли годы, и снова я слышал выстрелы танков в октябре 93-го года. В здании, по которому лупили мои самые любимые на свете машины, было много людей. Среди этих людей был пожилой генерал, "Танкист", как многие его называли. Другие называли его "Дедом". Я видел его не раз до и после кровавых событий октября, но не знал, какая кроется за этим человеком судьба. Потом, когда был курсантом, видел немало танкистов, но не знал, какими бывают жизнь и судьба танкиста. За несколько лет я услышал четыре разных истории о "Танкисте" или "Деде". По-моему, в этих историях есть все о настоящем танкисте, как в каждой песчинке сокрыта модель Вселенной. Эти истории немного противоречат друг другу, но это — участь всех истинно правдивых историй, потому что люди говорят правду, когда говорят то, что думают. Эти истории перед вами. Я нарочно не стал сверять текст с самим генералом. Во-первых, говорят, он скромный. Во-вторых, исчезнет образ настоящего танкиста, он заменится точным и выверенным образом одного человека — пусть даже самого лучшего. Рассказы друзей и сослуживцев об этом человеке лучше всего поведают о танковой судьбе, о танках и танкистах, о том, какими им должно быть. О XX веке, историю которого двигали танки и танкисты.

Юрий родился в 1927 году в семье красного командира. Отец прошел всю гражданскую. Начинал простым солдатом-красноармейцем. К концу двадцатых стал старшим офицером. К началу новой большой войны Николай Калинин, отец "Деда", — командир полка, под командованием будущего прославленного Маршала Рокоссовского служит вместе со своим танковым полком в Новоград-Волынском Укрепленном районе. Семья Калининых, как и было принято у русских и советских офицеров, жила в гарнизоне, делила с гарнизоном все мелочи и не мелочи военной службы на самой границе.

За несколько дней до начала войны Рокоссовский устроил рыбалку и охоту для всех командиров частей своих войск. Необычным для подобных пьянок было то, что созваны были все до единого старшие офицеры, а для обеспечения "культурной программы" не привлекли ни солдат, никого постороннего. На остров посреди пограничной реки Буг офицеров свозил на лодке четырнадцатилетний Юра Калинин, сын одного из командиров полков. Там, на острове, вместо пьянки и рыбалки Рокоссовский устроил рекогносцировку. Секретность объяснялась военной необходимостью и необходимостью правил жизни и службы в то время. Вопреки приказу Сталина, Рокоссовский готовил своих подчиненных к будущей обороне. Юра бросал поленья и хворост в костерок, видел, как разгорается пламя костра, слышал речь Рокоссовского. Генерал ставил подчиненным задачи, оговаривал взаимодействие, назначал сигналы и шифры. Генерал говорил, как действовать всем силам и средствам в случае наступления немцев. Оговаривал все детали, в числе прочего говорил о роли танкистов в будущей войне — наступать, встречным ударом остановить, отбросить противника, нанести потери, перейти в наступление.

Потом, по правилам конспирации, состоялись пьянка и рыбалка, до охоты время тогда еще не пришло. Юра на своей деревянной лодке развозил усталых офицеров на берег, толкаясь веслами от воды.

Потом по результатам этой "тайной вечери" на острове состоялось второе по величине танковое сражение за всю мировую историю. С масштабами встречных танковых боев, развернувшимися у Новоград-Волынского Ура, может сравниться только знаменитая битва под Прохоровкой.

25 июня 1941 года три советских мехкорпуса, в одном из которых под командованием Рокоссовского сражался отец Юры Калинина, выдвинулись в район Дубно, где столкнулись с наступавшей массой танков немцев. В столкновении приняло участие больше полутора тысяч. Бой под Дубно был полностью выигран красными танкистами. Потеряв больше половины танков, гитлеровцы были вынуждены отступить. Русские бэтэшки, окрыленные успехом в титаническом сражении, готовы были рваться дальше вперед. Но танк — лишь ударная сила страны. Страна задыхалась в тисках немецкого наступления. Бросок храбрых танкистов не могли поддержать ни раздавленная на земле авиация, ни артиллерия. По разбомбленным дорогам невозможно было гнать вслед танкам эшелоны с горючкой и снарядами. Командование приняло решение на отвод танков вглубь страны. Результаты блистательной танковой операции под Дубно не были использованы. Самое печальное, что это беспримерное сражение осталось почти забыто. Сегодня мало, кто слышал о сражении под Дубно, — о первой успешной операции Красной Армии в той войне, о первом танковом сражении такого масштаба.

Это было тремя днями позже, а 22 июня утром у отца зазвонил телефон. Разговора не было слышно. Отец быстро натягивал форму, снаряжение, собирал вещи. Юра, почувствовав все, проснулся и бросился к нему: "Папа, возьми меня с собой. Я буду воевать". Отец не обманывал, что, мол, это учения и маневры. Сказал твердо: " Клянусь как отец и как офицер, ты будешь воевать вместе со мной. Но сначала ты должен охранять нашу семью, закончить школу. Потом я тебя найду". Еще не рассвело, как полк, поднявшийся по тревоге, скрылся за горизонтом на западной стороне. По эту сторону горизонта остались семьи офицеров и тыл. Эшелон эвакуируемых двинулся на Восток. Путь на Восток оказался кровавым и черным. Колонны отступающих советских людей уничтожались сотнями и тысячами.

Небо превратилось в терзающую Смерть, стены домов обрушивали свои камни на бегущих людей, в ужасе мельтешащие деревянные спицы колес на колхозных телегах все крутились и крутились. Хорошо, если в темноте или в зареве бомбардировки, но бывало и при свете белого дня, разорванные тела людей, молча изнывающие, с жутким воем изливающие боль, страдание. Раненые, выставляющие из кюветов, с обочин, из-под брезента санитарных фургонов свои увечья, боль, оголенные белые кости, оскал непереносимой боли, — все это видел Юра Калинин. Эшелоны смешались в одну массу, смешались с бегущим от войны местным населением, смешались с действующими войсками. В колонне шли одновременно и арьергард отступающих красноармейцев, и штаб, и тыл какой-то другой части, и толпы гражданских, и стаи растревоженных ворон, и клинья, срывающихся вообще в другую сторону птиц. Постоянно бомбили немецкие самолеты, постоянно нарывались на засады немецкого десанта, расстреливавшего толпу, постоянно сталкивались с терактами диверсантов.

Наконец, неверная, не видная в дыму бомбежек, перевернутая кверху дном, залитая кровью людей и еще не загоревшимся горючим машин дорога вывела уцелевших к Днепру в районе Канева.

Истерзанная разрывами вода, снопами сине-красной глади, брызги, осколки от разломанных по самую ватерлинию барж.

Рота, которая должна была прикрывать отход беженцев на ту сторону Днепра, полегла от бомбардировки в первые же десять минут. Немцы наваливались на переправу полукольцом, чтобы взять в плен всех.

Израненный, перемотанный бинтами красноармейский майор появился перед сгрудившейся перед Днепром толпой. Красный кровью и петличками майор срывался на хрип, кричал: "Коммунисты, бойцы, все, кто может держать в руках оружие! Все ко мне, надо задержать немцев хоть на час, чтобы бабы, старики и дети успели свалить на тот берег…”

…Кто может держать в руках оружие… Господи, да мы же офицерские дети! Дети советских офицеров знали советское оружие от и до. Пацаны, тайком примерявшие отцовские гимнастерки и шинели, сверкавшие погонами отцов перед зеркалом, десятки раз при отцах стреляли из пулеметов, винтовок и автоматов. Юра много раз водил танк, стрелял из пушки. На полигонах, на директрисах, на стрельбищах дети всегда были с бойцами и с папами. Офицерские дети побежали к майору, объяснили все, отпросились у мам. Мамы, жены оставшихся далеко на Западе офицеров, разрешили, потому что другого выхода не было, потому что враг шел над головами, гремел бомбами и по пятам накрывал очередями и артподготовкой.

В окопах, где кроваво-земляным бугром лежали убитые солдаты роты, стоном и плачем плевали злобу и боль на отрытый песок раненые. Там десяток мальчишек — детей офицеров — и десяток раненых солдат взялись организовать оборону берега Днепра. Залитый кровью майор разделил двадцать человек на три отделения. Два отделения мальчишек поручил сержантам, сам стал командовать ранеными.

Все собрали оружие и боеприпасы у погибших полчаса назад в этой траншее над Днепром солдат. Юра, на пару с пацаном-одногодкой, выдрал из коченеющих рук советского воина пулемет "Максим" и ленту из-под кровавой лужи его помощника, под градом осколков и воем пуль собрали ящики, гранаты, всю мелочь, о предназначении которой даже не знали, просто видели на отцах, когда те ходили на учения.

Вдруг все стихло... Исчезли из неба немецкие самолеты, и нависла такая тишина, что каждому, уткнувшемуся в дно того днепровского окопа мальчишке хотелось проснуться и узнать, что никакой войны и не начиналось. Вместо этого — рокот немецких мотоциклов и лязг гусениц фрицевских бэтээров. Из леса, уверенные в подавленности русских, лихо выруливают два десятка мотоциклистов, за ними, на дистанции в пару сот метров, бронетранпортеры. Майор два раза успел обежать мальчишек, нервничал, как бы дети со страху не пальнули по уродам раньше времени. Но никто из пацанов и не нервничал… Залп мальчишки дали строго по команде. С трехсот метров очереди из пулеметов спороли три, а потом и четвертый немецкий байк, остальные, по-козлиному вскакивая на буграх и воронках, пытались унестись за кромку леса. На этом неверном пути два мотоцикла срезали еще две мальчишеские очереди из "Максимов" и "Дегтярей". По бэтээрам вдруг ударили с горы, оказалось живые, артиллеристы. Их пушки сожгли две бронемашины, еще одну повредили ударом железа в бок, остальная броня немцев поползла назад, к лесу.

Когда последний германец скрылся в лесу, на поле остались факелы бэтээров и развалины мотоциклов, тогда всю траншею охватило ликование, воинский и детский восторг. "Ура!" докатилось и до мам на баржах, и до окрестных сел. То первое "Ура!" навсегда осталось в памяти Юры Калинина, вместе с его случившимся тогда первым боем. Атака немцев была отбита. Ясно было всем, что через час-два фрицы попрут по-новой. Раненый майор приказал детям бежать из траншеи назад на баржи, для дальнейшей эвакуации. Пацаны лили слезы, бросались майору в ноги, просили оставить их на фронте. Майор разрешил им забрать с собой оружие, при условии, что они уйдут к мамам. Сказал, что они это оружие заслужили в бою. Со слезами и пулеметами мальчишки загрузились на последнюю баржу и ушли на ту сторону реки. Майора и его раненых бойцов больше не видел никто, никто и не знает до сих пор, как их звали, какой они части…

На той стороне Днепра оружие у мальцов отобрали, семьи офицеров увезли под Куйбышев, на Поволжье. Там Юра Калинин опять пошел в школу. В 1943 его вдруг находит отец. Зная натуру сына, отец-танкист находит единственно верный путь, чтобы отыскать семью в пожарище войны. Запрашивает военкоматы на предмет заявок на фронт добровольцем от Юрия Николаевича Калинина. Отец знает, что сын скорее всего рвется на фронт.

Батя находит семью, Юра спрашивает отца о двухлетней давности клятве. Отец, полковник Н. Калинин, говорит, что слово офицера он не нарушит, не то улыбаясь, не то плача, везет сына в райвоенком. Там словом полковника, всеми нехитрыми блатами, что бывали в СССР на фронте, уговаривает взять сына в военое училище на год раньше, чем положено даже добровольцам. Хотя все тогда были добровольцами.

Юру взяли "по мазе" в училище раньше мобилизационного срока. Через шесть месяцев во главе трех бойцов — целого экипажа, Юрий Калинин едет в Челябинск. Во времена Империи он назывался Танкоградом, по-моему, круче названия не придумать. Там танкисты сами собирали себе танки. На заводах, которые увидел лейтенант Калинин, у конвейеров стояли мальчишки и девчонки младше его. Они подставляли себе под ноги ящики, чтобы доставать до конвейера и крутить болты и гайки на беспрецедентной по масштабам гонке вооружений. Готовые экипажи танков вставали рядом с детьми возле конвейера и собирали танки. Каждый экипаж собирал танк для себя. Когда сам собираешь свой танк, лучше всего знаешь любые детали его матчасти, все его секреты. Лучше всего отвечаешь за его исправность. Может, поэтому русские танки были такими надежными в ту войну. Фронтовики, те танкисты, что вернулись, потеряв машины на фронте, получали танки без очереди и уходили эшелонами на фронт. Молодые лейтенанты после училищ терпеливо дожидались. Уже на том танке, что был ими же и построен, грузились после испытаний на эшелоны, чтобы ехать на фронт. В труднейших условиях войны советское правительство берегло их, и их танки, тратя лишние дни и месяцы на боевую слаженность и подготовку. В отличие от тех, кто к дню рождения министра второпях брал горы и города.

На Т-34 вместе с эшелоном лейтенант Юрий Калинин идет на фронт, и там, в январе 1944 года, взвод Ю.Калинина в начале января того же года получает боевое крещение.

Выгрузившись в Белоруссии, взвод сходу идет в разведку боем — у них ведь машины самые исправные. Весь год его взвод, потом и рота, воюет. "Багратион" — с тех пор не просто имя, а код труднейшей операции. Минск, потом Витебск.

Потом стрелы на картах командиров указали на Кенигсберг. Семисотлетние стены старой немецкой крепости стали главным рубежом на пути советских войск. Укрепления Кенигсберга были философским камнем на пути Советской Армии и ее танков. Кенигсберг — один из древнейших городов Европы, старше Москвы, старше Берлина. Кенигсберг — главный тевтонский храм, душа Германии, мать немецких городов. Это город — сосредоточие идеи наступления немцев на Восток, его краеугольный камень. Пока стоял Кенигсберг, держался до последнего и Берлин. Взятие Кенигсберга поразило Берлин, как удар в сердце. Кенигсберг и вся Восточная Пруссия за многие годы были превращены в сплошную крепость. Эта крепость готовилась испытать крепость советских танков и танкистов.

Экипаж Юрия Калинина одним из первых пересек границу Восточной Пруссии. Группа, в составе которой шли на Запад его самоходки, как-то уж очень запросто вклинилась в оборону немцев почти на пятнадцать километров. Неожиданно вяло отстреливаясь, вражеская пехота отходила все дальше, а ничего покруче пулеметчиков и вовсе не было видно. Так вышли на большое поле, со всех сторон окруженное какими-то мелкими городишками. Оглядев все это, советский командир почуял неладное — идеальное место для огневого мешка, приказал войскам отходить, дивизион САУшек, где служил Ю. Калинин, послал наверх к одному из хуторов — закрепиться и прикрывать отход. Дюжина советских самоходок, пыхтя солярой, ощетинясь стволами, вкатилась в немецкий хутор — шесть аккуратных каменных домиков, сарайчики, скотные дворики. Все тихо, ни дети не крикнут, не хрюкнет довольный и сытый свин.

И тут началось. Из каждого дома, выдавив хрупкие стекла в окнах, вылезли стволы тяжелых немецких самоходок, грохнули выстрелы, и было видно, как все городки вокруг большого поля ощетинились огнем, а на поле, там, где отходили наши войска, забегали громадные дымные пятна. Самоходки дивизиона оказались внутри хутора, где располагались гитлеровские танки и артиллерия. Получилась жуткая каша, в которой смешались три десятка стволов самых больших калибров, какие только в то время были. Русские сразу стали молотить по окнам и стенам домов, за которыми прятались фрицы. На поверку домики в городке оказались не простые, а уделанные в бетон и броню от крыши до фундамента. От исполинского удара в упор из САУ "домик" лишь слегка осел и как-то зло ощерился обвалившимся чердаком. Даже сарайчик на деле оказался дотом. Городок моментально превратился в грохочущую мешанину. Русские стали подходить в упор к домам и бить в окна, самоходка — не танк, для такого боя не подходит, не крутится башня для наведения ствола на цель, надо разворачивать всю машину. Так и крутились, как бешеные. В довершение всех бед немцы выкатили свои зенитки. Зенитки влупили по пехоте и танкам, превращая отходящие через поле русские роты и батальоны в кровавое месиво. Рассчитанные на стрельбу в зенит на двенадцать километров, прямой наводкой на два километра, эти зенитки просто выкашивали войска, как бритвы. Раздолбив в упор один из "домиков" и похоронив под его обломками скрывавшуюся там фрицевскую пушку, Калинин приказал разворачивать самоходку, чтобы скрыться за стеной от выкатившей с другой стороны самоходки немцев. Страшным ударом нашу "саушку" развернуло на месте, чуть не перевернув — другая немецкая самоходка со ста пятидесяти метров вогнала в нее снаряд чуть ниже башни. Калинин и его бойцы в считанные мгновения выскочили из охваченной пламенем самоходки, в тот же миг рванул бак, и куски машины пронеслись над головами наших танкистов.

Прямо перед собой Калинин увидел перевернутую на бок немецкую полевую пушку. Ее расчет, лежавший вокруг орудия, был мертв. Из ближайшего двухэтажного дома, проламывая деревянную заднюю стену, выползала, пуская дымы и надсадно урча, меняющая позицию "Пантера". Немедленно ощутив связь между "Пантерой" и поваленным орудием, Калинин, сгребая в охапку уцелевший свой экипаж, бросается к пушке, ставит ее на колеса, Снаряд загоняют в ствол, пушку наводят на самоходку. Удар со ста метров неотразим, "Пантера" превращается в факел, страшно орет сгорающий внутри экипаж, как будто это кричит от боли сама "Пантера".

Это был последний бой, в котором Юрий Калинин участвовал в Великой Отечественной войне. Потом эшелоном через всю страну ехал вместе с войсками на Дальний Восток. Разгром Квантунской армии после Восточной Пруссии показался маневрами. Хотя и там были опасности. Однажды, когда Юрий Калинин с другими офицерами ехал через сопки, на дорогу перед их "газиком" выскочил комикадзе. Самурай, увешанный взрывчаткой, был всего в десятке метров от машины. Водитель затормозил, а офицеры очередями из автоматов надеялись отбросить японца подальше от машины. Когда японец взорвался, передок командирской машины был всмятку, водитель тяжело ранен, а офицер, сидевший на правом переднем сиденье, разорван на куски. С тех пор Юрий Николаевич не любит сидеть в машине на этом месте…

После войны танковая судьба вела офицера Калинина по самым разным гарнизонам Советской Армии. Танковые армии и дивизии, составлявшие основу наземной мощи советской империи, были нужны повсюду. Повсюду были нужны и хорошие танкисты. В 56-м году Калинин со своими танками входит в Будапешт, участвует в подавлении антисоветского мятежа, потом учится в прославленной Академии Фрунзе (теперь это не то ОА, не то АО), служит в Забайкалье, в Германии. В 60-х он — комбат в танковом полку прославленной Самаро-Ульяновской гвардейской дивизии, известной всему миру под именем Железной. Танковый батальон Калинина — лучший в Железной дивизии в то время. Когда стала накаляться обстановка в Афганистане, одним из первых там оказался генерал-лейтенант Юрий Николаевич Калинин, который был одним из руководителей группы советских войск в этой республике.

В те годы там воевал и полковник Лев Рохлин. В один из дней этой войны подразделения Рохлина получили приказ на операцию в каком-то районе ДРА. Рохлин пытался оспорить дурацкий, по его мнению, приказ, но получил втык от высоких командиров. Пунктуальное исполнение этого приказа Рохлиным привело к громадным потерям, очень много советских солдат погибли, еще больше были ранены, хотя цель операции была достигнута. Стали искать виновных. "Материализация духов" привела к тому, что пальцем указали на Рохлина. Ретивые проверяльщики и дознаватели требовали снять его с комполка, понизить в звании. Авторы приказа на нелепую операцию само собой были в числе первых гонителей на своего подчиненного. Калинин, служивший тогда в руководстве отдела кадров в группировке, и еще несколько кадровиков решили спасти для Вооруженных Сил талантливого, как они были уверены, офицера. По жесткому требованию командования с комполка Рохлин был снят, было прекращено начатое недавно оформление на него звания Героя Советского Союза за героизм, но его документы удалось тихой сапой оформить в Москву в Академию Генштаба. Наученный горьким опытом того рокового боя, сохраненный для армии, генерал Рохлин потом спасет тысячи солдат от расстрела, а всю Российскую армию от окончательного позора, презрев и нарушив десятки приказов в Грозном.

После Афганистана Юрий Николаевич уходит в войска Гражданской обороны. Как раз тогда же происходит катастрофа на Чернобыльской АЭС. С первых дней Юрий Николаевич был на месте спасательных работ, лично руководил ликвидационными действиями войск ГО. Полученное облучение генерал скрывал до самой пенсии, чтобы не уволили раньше времени. Пришлось уйти на пенсию осенью 91-го года. В новой армии было не место для таких генералов, как Ю.Н. Калинин, — слишком многое знали и понимали эти старики, прошедшие так много войн и дорог. Калинина уволили из армии в числе первых. В ненастоящей армии нечего делать настоящему танкисту. Генерала-танкиста отправили на пенсию, а танки год за годом гнали за Урал, подальше от тех рубежей, куда их привел Калинин. Сотни и тысячи советских танков гнили, разворовывались, продавались кому попало. Потом их жгли в Грозном… Черная судьба, коснувшаяся Империи, накрыла и ее танки и ее танкистов.

Ельцинизм в упоении разрушал страну, армию, танки, Советскую власть. Этот путь закономерно вел к атаке на Верховный Совет, которая и состоялась осенью 93-го. Промозглыми дождливыми днями у Дома Советов формировались группы защитников Советской власти. Туда, к зданию на набережной, в первый же день после преступного ельцинского указа пришел и генерал-лейтенант Калинин. Его друзья и товарищи, уже давно собравшиеся в здании Верховного Совета, не позвонили ему, не хотели беспокоить старика. Тем не менее, когда "Дед" пришел в осажденный Верховный Совет, ему обрадовались все. Его опыт и знания были необходимы отрезанным от всего мира, зажатым во враждебной Москве добровольцам-защитникам Советской России. Старый генерал и сегодня гордится тем, что дважды в своей жизни он добровольцем пришел в Советскую Армию. Первый раз в 43-м, второй раз ровно через полвека. Юрий Николаевич нашел среди оказавшихся в "Белом доме" людей много своих бывших сослуживцев и подчиненных, десятки и сотни других советских офицеров. Вместе с Ачаловым и Макашовым Калинин — один из основных руководителей народного восстания 3 октября и обороны Дома Советов 4 числа.

Пока нет возможности рассказать ничего в деталях о том, чем непосредственно занимался "Дед" в черный понедельник разгрома Верховного Совета. Можно сказать только то, что своей личной храбростью и мужеством, быстрым принятием решений генерал вызвал всеобщее восхищение и уважение среди защитников Дома Советов.

Юрий Николаевич оставался в "Белом доме" до позднего вечера 4 октября. К семи часам вечера большинство защитников покинуло здание, на нижних его этажах и в подвалах остались только несколько десятков офицеров и добровольцев, которые с оружием в руках продолжали защищаться, они отказались сдаваться в плен. Дом Советов, как подбитый танк, полыхал громадной свечкой у тихой реки посреди города, чадил в синее небо черно-мазутным дымом. Так заканчивался еще один в жизни генерала танковый бой. Танки и в этот раз оказались на острие событий, на направлении прорыва. Танки и в этот раз решили исход боя. Четыре танка, расстрелявшие Дом Советов, поставили точку в славной советской танковой истории. Вместе с ХХ веком уходили, гнили в открытом поле и горели в Грозном, выставлялись на панель. "Дед" не знает и знать не хочет ублюдков, сидевших в тех четырех танках, — они предатели.

Когда стемнело, последние бойцы Верховного Совета небольшими группами пошли на прорыв из разгромленного здания. Со своей группой "Дед" шел через подземные коммуникации. Долго шли по подземельям, блуждая по тесным коридорам, обходя полицейские засады и посты. Поздно вечером вышли наружу. Как крестное знамение, встретил их Новодевичий монастырь и Лебединое озеро. Потом до февральской амнистии генерал скрывался у разных людей. Слава Богу, не нашлось подлеца, кто бы выдал или продал славного советского генерала. Амнистия на День Советской Армии позволила генералу вернуться домой...

Ознакомиться с каталогом Луи Дюпон 12 , Вы всегда сможете на нашем фирменном сайте, заходите.