ТИТ МАРЬИНА РОЩА (мистический реализм художника Ефимочкина)

ТИТ МАРЬИНА РОЩА (мистический реализм художника Ефимочкина)

СТРАННЫЙ, МЕРКНУЩИЙ, уходящий (вернее давно ушедший, но через магическое заклинание вернувшийся) мир. Так являются умершие родственники во сне. Действительно, в "Марьиной роще" Геннадия Ефимочкина есть что-то от привидения. Родного призрака — нежданного, но желанного гостя.

Оказывается, неутомимый путешественник Ефимочкин, рисовавший суда, пингвинов и промышленные ландшафты, все эти годы тайно занимался спиритизмом — вызывал духов прошлого. Заклинал бесконечность, день за днем вел мучительную торговлю с бездной, отдавал месяцы за одну лишь крупицу любимого образа, вырванную из пасти Хроноса. Время, с методичностью и скоростью ткацкого станка пожирающее целые галактики, вдруг отступало, обнажая родные до слез туманные улицы, заборы, крыши, мокрые тротуары и покосившиеся стены хибар уже нетленной, вечной, не подверженной стихиям Марьиной рощи...

И вот мы видим наяву эти таинственные дворы; золотые в ночи пивные, окруженные темными живыми силуэтами; закатные ландшафты — с трубами и облаками; сугробы, поделенные синими вечерними тенями.

Речь идет даже не о поиске чего-то безвозвратно утраченного, а потому привлекательного и манящего. Тут в пору говорить об остром чувстве реальности, подлинности — "первая производная", от которой и есть такая странная вещь, как искусство. Собственно, об этом рассказывает и сам автор.

— Первые тридцать лет моей жизни прошли в Марьиной роще. Почти столько же я прожил в других районах Москвы. Но та первая половина, мне кажется настоящей, подлинно моей, а последующая как будто уже и не моя. Она прошла как бы и не в Москве. Не осталось знакомых людей, домов и переулков. Как-то случайно встретил свою бывшую соседку Иру, и она мне призналась, что часто ездит на то место, где стоял наш деревянный дом, и плачет, плачет, вспоминая прежнюю жизнь. Но если трезво взглянуть на ту прошедшую жизнь, хорошего в ней было не так уж и много. Комната с покосившимся полом, в которой я жил последние годы, зимой не отапливалась. Стены промерзали насквозь. Казалось бы, одно это должно было вытравить добрые воспоминания о прежней жизни. Но нет. Мне кажется, что самой лучшей частью Москвы были трущобы Марьиной рощи. Посмотрев мои картинки на выставке, одна пожилая женщина сказала, что всегда стыдилась того, что жила в Марьиной роще, а теперь будет этим гордиться. Стало быть, моя любовь к деревянным развалинам как-то ей передалось.

Инициация Марьиной рощи произошла... И на первый взгляд не ясно, что подмешивал в краски Ефимочкин, производя акт заговаривания времени? Говорят же, что реализм как стиль восходит к алхимии. Искусство нашептывает утихшие, но недосказанные фразы, пробуждая дремлющие в толще времен мелодии. Это тонкое обращение с реальностью напоминает действия опытного мага, умеющего заклинать духов времени, не желающего плясать в бесовских хороводах. Последнее — удел жадных постмодернистов.

— Глядя на мои первые картинки этой серии, старшие коллеги-учителя иной раз удивлялись: "Неужели в Москве нет ничего приличнее? Где ты увидел такие развалюхи?" Им казалось, что эта рухлядь специально мною выискивалась из чувства протеста тому розовому оптимистическому идеалу, который продолжало еще воспевать советское искусство 50-60-х годов. Я же стремился к правде. Так жили миллионы, и не только в Москве. Уже тогда стало понятно, что пришел конец деревянным кварталам Москвы, а с их исчезновением уходила целая эпоха. Как прошлое ни оценивай, но это наша жизнь — другой не было, и потому я стремился в меру сил запечатлеть ее. Я видел, как начинается новая жизнь, растут новые блочные дома. Будут ли в них более счастливы люди, расскажут уже другие.

Мистический компонент особенно отчетливо явлен в ночных картинах. Сумеречный мир теней и световых духов поражает тем сильнее, чем обыденнее и привычнее кажется скромный антураж.

— Я часто писал ночные мотивы. Что-то загадочное и настороженное есть в вечерних картинах. Возможно, что темнота и душевная смута, неверный свет тусклых фонарей вызывают атавистическое чувство древнего страха.

Именно этой вот "мистики" и "магии" убоялись академики, когда выдвинутая в этом году на Госпремию "Марьина роща" Ефимочкина была выставлена в Третьяковке. Магия запрещена законом, она противна и неподвластна ему. В этом смысле абстракция все-таки более воспитуема. А дальнейший уход в математику и текст делает искусство просто программируемым. В конце концов "заурядный" черный квадрат превращается в "гениальный" компьютер, куда в любой момент можно засунуть дискету с нужной программой.

Кстати, один незадачливый посетитель Третьяковки назвал серию Ефимочкина прообразом модной компьютерной игры.

"Марьина роща", по его мнению, должна быть мультиплицирована и раскрыта в трехмерном виртуальном пространстве, куда можно было бы водить экскурсии заинтересованных пользователей. Смешная, но бесплодная идея.

— В 1962 году меня переселили из "Рощи". Наши дома сломали, сожгли, но на этом месте ничего путного не построили. В последующие годы я неизменно возвращался к сюжетам моей Родины. Сначала сделал несколько цветных линогравюр, затем начал писать маслом. Вся эта работа растянулась на долгие годы. В перерывах между работой над другими темами, между поездками по стране я возвращался к своим Марьинским картинкам. Денег за них не получал — напротив, они сами требовали все больше новых вложений. На этом примере могу утверждать, что коммерция в искусстве не является двигателем. Есть нечто такое, что не поддается рациональному объяснению, что побуждает художника упорно работать, несмотря на убытки и сомнительный успех в будущем. Как большинство родителей, я вожусь со своими "детьми", показываю их, пытаюсь возбудить к ним симпатии других людей. Некоторые проявляют к ним сочувствие, но вместе с тем говорят, что искренности для искусства мало. Нужен блеск живописи, виртуозное владение техникой, а этого в моих картинах и нет... Блестящего виртуоза Рубенса знают все, а его современник Броувер не столь знаменит. Однако они жили в одно время, и оба вдохновлялись жизнью. Но как эта жизнь несхоже выглядит на полотнах двух живописцев! Один изображает пышных красавиц, подвиги королей, блеск придворной жизни. Другой кабачки, драки, жизнь низов. Один пишет большие пестрые холсты, другой монохромные маленькие картинки. Казалось бы, между ними ничего общего, а по сути дела оба мастера представляют обе стороны одной и той же медали — жизни. Вот я и думаю: наши успехи в освоении космоса и трущобы Марьиной Рощи, банкеты руководителей страны и уличные пивные тесно взаимосвязаны между собой. Это звенья одной цепи.

Около двадцати работ, созданных Ефимочкиным по юношеским зарисовкам, составили единую уникальную серию. Геннадий Федорович скромничает, говоря, что в его "картинках" нет техники и владения живописью. Коллеги по Союзу художников знают Ефимочкина как строгого профессионала. Но тайна "Марьиной рощи" — не в "профессионализме", а "химическая женитьба" не состоялась бы без одного странного компонента, имя которому — любовь.

Теперь "Марьина роща" — наше достояние. Художник Ефимочкин спустился за ней во тьму и вытащил на свет... Может быть, не совсем на свет, но в сумеречную область полусна, полувоспоминания (история с Орфеем). Впрочем, Ефимочкин не страшится оглядываться назад.

— Еще несколько лет после моего переселения у Рижской железной дороги сохранялись кварталы старого города. Тут вовсю гоняли голубей, сушили белье во дворах. Прищепленные к веревкам простыни, кальсоны, рубашки, как Гуси-Лебеди, размахивали, бились крыльями по ветру...

ТИТ