Петр КАЛИТИН КВИНТЭССЕНЦИЯ РУССКОЙ ДУШИ

Петр КАЛИТИН КВИНТЭССЕНЦИЯ РУССКОЙ ДУШИ

Книга стихов Владимира БОЯРИНОВА "Красный всадник" (издательство "Вече", 2003) уже стала событием литературной жизни России, вобрав в себя не просто самое лучшее, сакраментальное и просто талантливое из написанного поэтом — вобрав в себя саму квинтэссенцию русской души. И поэтому разговор о бояриновской книге позволяет вспомнить и утвердить классический эстетический критерий: оригинальности — при оценке художественного произведения, который естественно заостряется до демонстрации — актуальнейшей демонстрации оригинальной русскости как таковой. Ведь вслед за ключевым теоретиком нацизма А.Розенбергом и прочими несостоявшимися "ключниками" наших душ (от Гришки Отрепьева до т.Троцкого) их нынешние ученики — если бы современно и тем более цивилизованно! — исповедуют принципиальное отрицание этой оригинальности, зашоривая её тем или иным частоколом понятных для них и потому заведомо вторичных и, конечно, товарных, продажных истин-висюлек. Кстати, не в розенберговском ли "подвешенном" единомыслии кроется причина запрета на его "Миф ХХ века" (не говорю о гитлеровской "Майн Кампф") со стороны нынешнего, якобы политкорректного официоза, чью точку зрения как раз и проговаривают бюджетно оплачиваемые, известные и — понятные, понятные умники-русофобы — особенно на TV (слепоты не хватает на русскую аббревиатуру!)?! Кому же захочется обнаружить, ладно, привычные: русофобско-католические или русофобско-троцкистские — нет, русофобско-нацистские! — рога, благо всё общечеловечески — "политкорректно" — едино?!..

И именно всем этим русофобам в наитоварнейшем виде: чистюлечного ничего — противостоит, празднично, былинно противостоит лирический герой Владимира Бояринова — в "красной рубахе":

По его ль сноровке, по его размаху,

По его ль желанью, по его уму

Подарила мама красную рубаху,

Видную рубаху сыну своему.

Какая удаль, какая мощь закладывается уже в ритм, ритм-накат стихотворения! А что говорить о судьбе героя?!

Пыль столбом взметнулась,

расступились дали,

Полымем занялся парень на ветру.

…С той поры над степью только и видали

Красную рубаху рано поутру.

Неопалимая купина — неопалимая суть-жуть — русской души не может не пламенеть без красной рубахи, ох, далёкой от понятного, т(о)варного — TV — комильфо — вот одно из откровений, пронзительно-первозданных откровений бояриновской книги. И не стоит его бояться, как любое подлинное от-кров(ь)-ение. Тем более и сам лирический герой делает его вехами своего пути:

О себе нимало не печалясь,

Я разлуку чувствовал острей.

Если что-то в жизни получалось,

Я спешил разрушить побыстрей.

Чем тошнее, тем оно и лучше, —

В забубённом этом кураже

Ни в тайге, ни в городе Алуште

Не нашёл я благости уже.

Тесен, тошен русскому человеку, нет, не отчий дом, не земля родная, не мир в целом — чего там хочется всяческим — метафизисцирующим, бердяйствующим, идейным — "ключникам": ведь тогда нам только и останется, как в-их-истину воскурить кладбищенскими небожителями, русскими, но, ах, ах, не с т(о)варным — TV — ничего — тесен, тошен русскому человеку исключительно псевдоблагой, зацикленный на удачливости — безбожный — мир, чему посвящено программное стихотворение книги: "Так случится…":

И воскликну я: "Здравствуй, Иуда!"

"Мы одни, — скажет он, — мы одни!

Непонятны мне все остальные.

И родней не бывает родни,

Потому что мы оба земные."

Он вздохнёт: "Я устал призывать

Всех, кто знал о дрожащей осине.

А теперь есть кого предавать

И скорбеть о тебе, как о Сыне.

Здесь Владимир Бояринов и его лирический герой доходят до оригинального, до парадоксального осознания основной беды русского человека в ХХ веке: его здравомысленной приверженности земному с его безбожно-прагматическими благами; его цивилизованного желания обустроиться в счастье при помощи одной гуманно-родственной человечности. И за это русский человек — как настоящий иуда своей красной рубахи — достоин неумолимого предательства и одновременно преданности Иуды оного, достоин — вместо Христа — в условиях Богооставленного, безбожного мира. Такова органическая метаморфоза всякого "одинокого" гуманизма, родственного в России иудству да ещё "ласкам" и "вкрадчивым речам" зелёного змия, как замечает поэт в другом стихотворении: "Прощание с зелёным змием". Но каково, каково быть преданным при всём своём гуманистичном ничтожестве — вместо самого Христа?! Чем ни ещё один здравомысленный соблазн, теперь земного, гуманизированного христианства?! И то же, ей-ей, на крови или, в лучшем случае — на дрожащей осине…

Да, действительно тяжело и почти невыносимо осознание в себе, осознание вне себя русскости в её метаморфозах ХХ века. В её псевдоблагости, не важно большевистского или демократического разлива.

Как ни остро мы чувствуем время —

Время ранит больней и острей!

Так и тянет воспеть просто стихийную, самозабвенную — "заблудшую" — душу.

Она всего лишь птаха

Меж небом и землёй,

В своём скитанье давнем

Не ставшая ни камнем,

Ни мудрою змеёй.

Так и хочется умопомрачительной баньки — "Ерохвоститься пора!" Так и хочется любвеобильного экстаза до некой "весны". Но красная рубаха — неопалима, наша суть-жуть никуда не исчезает:

И поныне тропою окольной

Не объедешь и не обойдёшь

Звон молитвенный, звон колокольный,

Небеса обращающий в дрожь.

И в другом стихотворении:

И не надо пьянящей свободы,

Если тянет вглядеться в упор

На бездонные в омутах воды,

На горящий в потёмках костёр.

Даже Иванушка у поэта отнюдь не домашний дурачок-бездельник и тем более не здравомысленный иуда, а воин-богатырь, умеющий держать бойцовскую паузу и ждать без суеты целую вражескую орду, но главное — умеющий вопрошать, не надеясь на ответ в виде той или иной понятно-продажной истины, умеющий отвечать рукоприкладно — по бессловесно-победоносному существу.

Так, сама русскость уводит поэта, а за ним и читателя от различных псевдоэстетических банальностей и стереотипов, оставляя нас один на один — в упор — с нашей подлинной и потому небезопасной — откровенной — природой.

Нет больше сил бодриться да куражиться.

Пора, пора подумать о душе.

Пора на одиночество отважиться;

Пора, мой друг, нет выбора уже.

И опять парадокс: речь идёт не о каком-нибудь экзистенциальном, индивидуалистическом или том же безбожном одиночестве. Нет, речь идёт о наверно единственно возможном сегодня для русского человека возвращении-прорыве в нашу национальную традицию — апеллируя к своим личностным и вроде бы сугубо эгоцентрическим, а получается — архетипичным! — безднам. В условиях тотального уничтожения русского традиционного уклада и в деревне, и в городе. И в литературе.

И Владимир Бояринов естественнее, доверительнее своих современников прислушивается к своей архетипичной русской душе, не боясь её от-кровенно безмолвного, откровенно апофатического — откровенно акультурного — самовыражения:

До поры зерно таится,

Зарываясь в темноту,

Чтобы вдруг не опалиться,

Не ослепнуть на свету.

Под землёю прозябая,

Не спешит подняться в рост,

Чтобы курочка рябая

Не разрыла тех борозд…

Владимир Бояринов и его лирический герой мужественно переживают не только утрату близких, отчего дома, любимой, не только трагедию Родины — он мужественно пережил и своё долгое поэтическое молчание, можно сказать, невозможное для любого авторского самолюбия — для бояриновского тоже:

Пальцем в язве сердечной не стану копаться,

Но себе не прощу, не прощу никогда, —

Как ходили по свету они побираться,

У казённых порогов сгорать со стыда.

Так пишет поэт о своих вернувшихся стихах, и его вдохновению не мешает действительно традиционно русское, нет, не смирение, а трезвление над своими всегда греховными и потому творчески — первородно! — значимыми, и потому безмолвными безднами. Темнотою бездн. Именно из них произрастает оригинальная и одновременно мужественная — светоносная! — поэзия Владимира Бояринова. Именно из них произрастает наша традиционная и одновременно модернизированная русскость. Именно из них вырастет и наша, наша новая Россия — пускай не без наших потерь и просто без нас.

И пока нам, русским, страшно будет стать, как птицам небесным, травою — "пусть васильковой, пусть полынной" — по примеру наших безымянных предков — с их "высокой песней": созиданием Руси—России—СССР — до тех пор мы будем строить свои маленькие россии в отдельно взятой квартире: с легко открывающимися замками — на радость "ключнику" даже с неполиткорректной фомкой.