* * *

* * *

Постсоветские пожилые отличаются от советских, как понос от запора.

Почтенный советский пенсионер с его льготами, нужными всей семье, доставала и сиделка, в одночасье выродился до презренного «пенса».

Произошло это не вдруг. Например, в ранние девяностые был момент, когда целые семьи существовали «на дедову пенсию», так как младшие остались без работы. Точно так же функции доставалы и «очередевого» стояльца у пенса ушли не вдруг, да и льготы играли роль. Помню, как в девяносто пятом, что ли, году, старая, но крепкая бабулька перла в троллейбус огромный мешок с рисом. Мешок был куплен ею в каких-то гребенях, чуть дешевле, чем у дома, но бесплатный проезд делал это выгодным предприятием. Выгода была с гулькин нос, но для кого-то и он был спасением.

Дальше, однако, льготы стали урезать, а пенсия сама собой сжалась, как шагреневая кожа. Под конец все прибили «монетизацией». Заодно, походя, прибили и единственную форму выказывания уважения, которую пожилые понимали. Я, кстати, уверен, что массовые выступления против монетизации были на самом деле выступлениями за сохранение статуса уважаемых людей. Люди за честь свою боролись, а им предлагали ее продать за копейки какие-то идиоты и мерзавцы. Впрочем, что с них взять.

Да, вот об этом - что взять.

Новое поколение пожилых руководителей, получившее власть в девяностые, отличалось от опрятных советских предшественников кардинально.

Если коротко: это были классические развратные старцы - из той самой породы, которые вожделели библейскую Сусанну, только здесь на них не нашлось никакой управы.

Новые главначпупсы, засев в кабинетах и поделив полномочия, начали вести себя как престарелые клиенты дорогого борделя, то есть предаваться всевозможным излишествам. О способности пожилых дядечек в дорогих костюмах выжирать моря вискаря и текилы рассказывают саги. Сейчас «вечно пьяного Ельцина» вспоминают как символ эпохи - вот он, старик, мочащийся на колесо самолета. Но вообще-то это была норма жизни. Например, ни одни переговоры - особенно серьезные - не проходили без бутылки дорогущего коньяка. Люди этой генерации просто не понимали, как можно разговаривать иначе.

Культура потребления у товарищей была чудовищной, а аппетиты - непомерными. Они вывозили с Запада ведрами золотые цацки и кашемировые тряпки, не зная, как это надо носить и что с ними делать. В результате получались классические «мартышка и очки». Они годами ходили в импортных шмотках, предназначенных для молодежи и остромодных в прошлых сезонах. Такие вещи вообще-то выбрасываются или продаются с огромными скидками, но тут мировые модные дома обнаружили в России спрос на отработавшее свое барахло, и лет десять сбывали его за немыслимые деньги. Дядечки гордо ходили в пиджаках от Труссарди или Армани, с неотпоротыми лейблами на рукавах, и думали, что им завидуют.

Это, впрочем, был еще не самый жир. То же касалось автомобилей, драгоценностей et cetera. Люди уже и не знали, чем себя еще потешить. Милицейские начальники делали себе кокарды («крабы») из настоящего золота, военные сажали золотые звезды на погоны. Ходили легенды про шифоновые рясы высокопоставленных деятелей Русской Православной Церкви и их автопарки.

Все это сопровождалось каким-то трогательным инфантилизмом в области общей культуры. Эта генерация могла послушать, конечно, «этакий какой-нибудь ихний рок», но сама крепко уважала Аллу Борисовну Пугачеву. Развратные старцы иногда были даже не прочь спеть хором «Ой, да не вечер», «Мыла Марусенька белые ножки», а то и «День победы».

Набоков как-то заметил: «Аскету снится пир, от которого чревоугодника бы стошнило». Здесь аскеты, сорвавшиеся с цепи, устроили такой пир в натуре.

Тошнило, правда, не их, а страну. Нас всех тошнило.