Александр Лысков ВОЛГА ВПАДАЕТ В РОССИЮ (Часть первая)

Александр Лысков ВОЛГА ВПАДАЕТ В РОССИЮ (Часть первая)

ЭКСПЕДИЦИЯ СПАСАТЕЛЕЙ космической станции «Мир» стартовала с космодрома центральной площади подмосковного Королева на пятидесятиместном автобусе в режиме горизонтального полета. Поехали по городам убеждать народ в бесценности орбитальной машины и добывать деньги на полеты к ней.

Тринадцать лет назад ее выталкивали на орбиту усилиями сотен тысяч совтружеников. Нынче полста русских людей взялись удержать ее там. Казалось, и шансы на успех этого экзотического рейда распределялись так же: 50 к 100000,— и равнялись пяти сотым процента. Необходимо было добыть миллионы долларов в пределах средней Волги, где пролегал маршрут энтузиастов: в Нижнем, Казани, Оренбурге, Самаре, Саратове, Воронеже, Тольятти, Набережных Челнах.

Попавшие в экспедицию рационалисты так прямо и думали: бесполезно! Надеялись только за чужой счет прокатиться по Руси, согласно известному принципу «не догоню, так хоть согреюсь». Многие из них сошли с маршрута. А те, кто выдержал, не могли не убедиться в скрытой мощи нашей русской иррациональности. Самые ядовитые сухие технари-интеллигенты из поколения Чубайса финишировали через две недели в Королеве со сдвигом в мировоззрении в сторону «особенной стати» России. Сильно повлиял на их представления Николай Александрович Сорокин. Предприниматель, как он сам себя представлял на многочисленных митингах и пресс-конференциях.

В Сорокине все крупное: плечи, грудь под блескучим шелковистым пиджаком или под клетчатой мятой походной рубашкой. Крупные руки. Крупная, коротко стриженая голова. Только очки, вечно слезающие по носу,— маленькие, пьеробезуховские какие-то. Он их широким хватом ладони постоянно задвигает обратно на переносицу — одинаково, когда страдает от застенчивости и когда позволяет себе сердиться. Как все сердечные люди, он переменчив в настроениях, говорит отрывочно, заикаясь. Вот он предлагает поиграть в загадки.

— Минуточку! Минуточку!— и толкает ладонью воздух от себя.— Минуточку! А вот, как вы думаете, что может в сто раз увеличить силу человека?

Посыпались со всех сторон шуточки. Остряки кругом. И мелковат юмор, неудачен, отчего Сорокин как бы в отчаянии хватается за свой широкий лоб — поправляет очки, огорчается едва заметно. И вскинув руку вверх, лучезарно произносит:

— Стократ увеличивает силы человека вера в правоту своего дела!

Не ожидавшие такого искреннего пафоса теперь смущаются остряки-попутчики. Впрочем, ненадолго. Стали перешептываться, уже келейно шутить насчет того, что вернее всего сто тысяч долларов усилит человека в сто крат. И так далее.

Но Сорокин, высказав заветное, уже и не интересовался дальнейшей реакцией окружающих. Конечно, не 100, но 15 или 50 тысяч долларов (по разным сведениям) извлек Сорокин из своего бизнеса на поездку. Как человек, давно имеющий дело с такими суммами, он уже прошел стадию животного интереса к большим деньгам, притомился в черной, безрадостной работе по обеспечению прибылей. Деньги дали ему возможность избрать чудаковатое на первый взгляд поприще спасателя космической станции, народного добра. Мир собственного благополучия неизбежно становится тесен для таких пылких русских натур, как Николай Александрович Сорокин. Хочется, чтобы и другим стало хорошо. Да чего там стесняться — чтобы хорошо стало России. Чтобы она осталась великой космической державой.

Я видел, как патетика прошибает Сорокина до слез. Это его жанр. Природное его назначение — быть подвижником. Даже пламенная анпиловка, ехавшая с ним в автобусе по Заволжью, женщина пионерско-пролетарского замеса, каким-то образом видела в нем своего. Искренность Сорокина нейтрализовывала всякие мысли о классовой несовместимости. Мы все вышли из советского прошлого — и богатые, и бедные. У нас гораздо более общего, чем различий. В замкнутом пространстве автобуса, в общих тяготах пути это особенно проявлялось. К тому же само непрекращающееся двухнедельное движение—полет по горячей, знойной глубинной Руси — не позволяло опускаться до мелочных соображений.

И красные, и коричневые, и голубые, попав на Воронежский механический завод, одинаково благоговейно умолкли перед стоящим на стапеле двигателем ракеты.

Я панибратски щелкнул по юбке сопла — как по пустой бочке. Столь тонкий металл выдерживает космические температуру и давление! Не верилось.

Слесарь в белом колпаке сказал:

— Да хоть кувалдой бей — следа не останется.

На самом двигателе немногим больше наворотов, чем на хорошем автомобильном. Но такие «штуковины» американцы покупают в Воронеже, потому что сами сделать — не доросли.

— Послушайте, если мы такие классные моторы для ракет делаем, то что нам стоит по конверсии самим делать получше американцев и автомобильные двигатели?

Слесарь, похожий на медбрата в операционной (только вместо скальпеля гаечный ключ), озадаченно выпячивает губы, мысленно прикидывает что-то.

— Нет. Придется все с нуля начинать. У них свой опыт, у нас свой. Несовместимо.

Вот запорную арматуру для «нефтянки» и Газпрома вместо ракетных двигателей здесь научились делать. Изящные, на загляденье, бензоколонки — тоже выходят из отходов ракетного производства. Лет пять назад производили дивные мясорубки, высокоскоростные, и из такого металла, что продукт не окислялся при соприкосновении. Насытили рынок. Мясная переработка в стране застопорилась. Остановили и участок на заводе.

На мелочевке не раскрутишься, из нищеты не вылезешь. И вот снова все силы брошены на «изделия», похожие на перевернутые фужеры. Если в скором будущем четыре из них, установленные на ракету, «отработают» нормально, то завод получит заказ от американцев, доллары в больших количествах.

Этот невысокий, не по-рабочему обходительный слесарь в медицинских одеждах уже побывал на зарубежной стартовой площадке, понюхал грандиозного космического бизнеса, испытал удовольствие от больших валютных командировочных и гордится. И все эти восемь человек, восемь непьющих, умных, умелых русских слесарей в цехе сборки захвачены уже новизной предприятия, проникнуты духом здоровой расчетливости в самой когда-то романтической профессии. Это уже совсем другие, не советские «слесаря». Хотя по-прежнему в обеденный перерыв и в перекур садятся за избитый стол в углу цеха, шумно режутся в домино.

А директор завода объясняет, как они помогут «Миру».

— Отработаем несколько дней в счет его. Зачтем туда долги смежников. К фирмам-партнерам обратимся. В конце концов безвозмездно поставим запчасти, оборудование...

Неплохой улов в Воронеже.

БУНКЕР СТАЛИНА... В самом звуке — эпоха. Когда-то вся страна была бункером, неодолимым для внешних сил, катакомбой древних христиан в их втором, русском пришествии. Но это бетонное сооружение в центре Самары на сорока метрах глубины — самый настоящий бункер времен Отечественной войны, выкопанный для верховного главнокомандующего московскими метрострои-телями. Что ни метр под землю, то год истории долой. И когда входишь в копию кремлевского кабинета, рука невольно тянется ко лбу — перекреститься. Сильнейшее религиозное чувство никакими вентиляционными установками не выветрить отсюда. До девяностых годов консервировался здесь дух Сталина, никто в Самаре не догадывался о существовании этого «объекта». Теперь сюда валом валят экскурсии. Желающие плюхаются в сталинское кресло. Можно посидеть на месте Берия. Двое самых утонченных наших, когда-то диссиденствующих интеллигентов, содрогнулись и пулей вылетели вверх. Остальные притихли. Слышно покашливание. Шепот. А Николай Александрович Сорокин в шортах и шлепанцах-вьетнамках влетел в кабинет будто к старому приятелю. В прохладе подземелья очки зафиксировались на носу в нужном месте, не слезают. Звонкий, пронзительный голос Сорокина весело разносится по убежищу:

— Надо возродить понятие «врага народа». Фактически остается только озвучить. Мы, патриоты, должны решиться на это.

Великовозрастная пионерка-анпиловка восторженно ударила в ладоши и стала подпрыгивать. Вдохновленный такой поддержкой Сорокин, оттолкнувшись от времен той войны, разразился антиамериканским спичем:

— На военных поставках союзникам американцы заработали 330 миллиардов долларов золотом. В Америку союзники свезли «на сохранение» весь свой запас золота. Двадцать четвертого июля в Бреттон-Вудсе было решено поддерживать курс золотого обеспечения доллара. Но за послевоенные двадцать лет американцы отпечатали 800 миллиардов не обеспеченных золотом долларов. За эти «бумажки» они приобретали реальные ценности. В любое время напечатанная масса долларов может хлынуть обратно в Америку. Тогда Россия на свои полновесные рубли купит вагон макулатуры — американских долларов, и погасит все долги!

Не хватало только кавказских, сталинских интонаций в речи Сорокина, а все остальное — сжатость мысли, скрытая мощь и дерзость замысла — наличествовали.

Здесь в Самаре у Сорокина — семья, дом, офис. Есть отчего расцвести человеку и возвыситься. На улице он даже напялил на голову легкомысленную соломенную шляпу с цветочком за ленточкой тульи. И по городу шагал, как по собственному дачному участку: ширк, шлеп, тра-ля-ля. На спуске к Волге, увидав торговку яблоками, стал стрелять у нас деньги.

— У кого есть пятерка?

Мы несколько опешили, ибо при всей широте натуры нашего благодетеля и вообще космичности масштабов его мыслей, он, как все деловые люди, оказался скуповат в мелочах и не начислил нам карманных расходов. Кормил замечательно, покупал солярку для автобуса, расселял в гостиницах, платил за экскурсии и арбузы. Но не больше. Где же было взяться у нас свободной пятерке после долгого пути?

Его расторопная секретарша сунула ему в руку требуемую купюру. Торг состоялся. Каждому вышло по половинке яблока.

А к Сорокину тем временем подскочила нищая. Так он аж помрачнел, будто его проволокой скрутило, дыханье зашлось. По всему было видать: нищих он не терпел. С попрошайкой, как с сестрой по классу, остановилась наша анпиловка, но тоже не дала ей копеечку, а стала агитировать за «Трудовую Россию».

НУ, А УЖ ПО ВОЛГЕ, на палубе трамвайчика, Сорокин всякие песни подтягивал, а если слов не знал, то раскинутыми по бортам руками ударял по перилам в такт, как говорится, «балдел» от лесистых жигулевских гор и волжских вод цвета яркой болотной зелени.

Прямой связи с космосом, с орбитальной станцией «Мир» во всем этом плавании по Волге было не сыскать. Просто гуляли. Если бы не было на кораблике Сорокина, то и не вспомнили бы о сверхзадаче. Но он время от времени подзывал кого-нибудь из группы и, не теряя дачного, отпускного вида, начинал аккуратно прощупывать человека на предмет полезности данного члена экипажа в решении стратегической задачи автопробега. Подбивал выступить на предстоящем митинге. Консультировался на счет экзотических идеологий у их носителей. Вербовал. Наставлял. Работал, поплевывая в воду вишневыми косточками. Нацеливал телеоператоров на крупные фигуры своей action — на академика Мещерякова, на космонавта Викторенко. Эти люди весомыми словами специалистов убеждали будущих телезрителей российской глубинки в необходимости сохранения станции «Мир» на орбите. А Сорокин, одним ухом слушая их, мотал на ус сказанное именитыми сподвижниками, и одновременно проповедовал мне свою теорию спасения России с помощью «Растущего яйца» — в таком образе представляется ему, бывшему советскому физиологу, экономика спасенной России. Ядро — это бюджет. Желток — госзаказ. Белок — управляемый рынок. Скорлупа — рынок свободный. Яйцо растет пропорционально во всех перечисленных составляющих. Благоденствие гарантировано. А кому непонятно, кто не верит:

— Короче, XХI век будет русским веком!

ЭТОТ ДВУХНЕДЕЛЬНЫЙ РЕЙД по волжской Руси мог бы представиться новой политической технологией, если бы агитпоезда, агитбригады и агитпробеги не были освоены в недавнем прошлом. И все-таки новизна предприятия обозначалась отчетливо. Пролетев, промелькнув, прогремев на площадях десятка городов митингами и рок-н-роллом группы «Альфа», автобус Сорокина стал радостным, обнадеживающим символом в нашей беспросветной, помраченной жизни. На пять тысяч русских верст распространилась несокрушимая вера командира в скорые лучшие времена. Ну, что может быть новей? А какая лихость чисто русская: при невыплаченной зарплате и мизерной пенсии направить усилия собственной жизни и собственного капитала сразу — в космос!

Конечно, теоретически мог бы он раздать людям по сто долларов, многим бы, наверно, «на поддержку» хватило. Но выглядело бы это неминуемо как подачка. Обидно и для дающего и для берущего. И мне как-то понятна его неприязнь к уличным нищим, а также смысл его улыбки в ответ на просьбу борзых писателей об авансе будущей книги о нем:

— Вот сначала, как говорится, сделаем Россию великой, а потом и о гонорарах поговорим.

Попробуй возрази, если ты и в самом деле патриот.

— Уцепимся зубами за «Мир». Не отдадим. Это станет точкой отсчета для возрождения России. Или мы не русские? Даже американцы, когда я им сказал, что с затоплением «Мира» у нас теряется 100 тысяч рабочих мест, согласились, что надо делать страйк!..

В долгих переездах между губерниями Сорокин в автобусе любил сидеть впереди с микрофоном в руке.

Со стороны, с обочины шоссе глянут — пронесся автобус с плакатами и иконами по бортам, а что там внутри? Может, сомлели и спят?

Нет, все едут, заведенные командиром.

Глядя вперед над головой шофера автобуса, Сорокин будто перед самой дорогой пускается в разъяснения, перед всей набегающей землей с маслянистыми полями подсолнечника и пшеничными барханами. Начинает с любимого, запевного словца «фактически»:

— Фактически нас из собственного дома переселяют в комнату в коммунальной квартире — в эту международную станцию. Раз. Сейчас «Мир» намного надежнее, чем был в первые годы. Два. Как говорится, можно «Мир» сделать учебной машиной. Три. Американцы дали нам денег на модуль в международной станции. Значит, не исключено, что скоро они скажут: вы хорошо поработали, мы с вами расплатились. Бай-бай! Это уже четыре. А если даже и позволят нам жить там, то наш модуль первый и значит, долгое время будет служить бытовкой для строительства всего комплекса. Какие научные эксперименты можно проводить в бытовке? Это пять. На «Мире» аппаратуры полно и условия жизни отличные...

Увлеченный командир насчитал до десяти доводов в пользу поддержания нашей родной космической станции и готов был дальше считать, но разогретые его энтузиазмом московские поэты уже орали на галерке: «Комбат-батяня, батяня-комбат!».. Бодрили себя, вскипячивали в себе воинственность, будто прощаясь с мирной жизнью. А всего-то въезжали в Татарстан.

В татарских пределах России — слоеный пирог национальностей, религий, исторических устремленностей. За окном автобуса — деревни то с православными крестами, то с мечетями. А глянешь в атлас — обнаружишь то же самое в более крупном масштабе: Казахстан—Оренбург—Татарстан—Самара... Для русского «Косово» все готово. В любой татарской деревне высаживается десант воинов аллаха, объявляется джихад, и — «принимай, страна, зерно нового урожая» — потоки беженцев и солдатских гробов. Достанут денег — наймут арабов, и начнут. А Шаймиев потом будет негодовать на федералов, почему они сразу по ним из пушек: «Это упрощенное понимание национальной проблемы».

Видится в дипломатичной улыбке Шаймиева — тьма сепаратизма, скрытых угроз «выхода из состава», террор и кровь. Веет из татарских пределов тысячелетней враждебностью. Сердце стискивается ответно.

— Ничего,— успокаивает Сорокин.— Вот будем мы опять сильные, и... все само собой устроится.

Напомню читателям, что Сорокин представляет русскую силу в космосе. Едет по стране, чтобы сберечь летающую крепость «Мир». Как-то само собой милитаризуется наш разговор в границах Татарстана. Речь идет о военной навигации. Говорится, что если управлять ракетами по звездам, то точность попадания три-четыре километра. А если наводить из космической станции, то три-четыре метра. Именно такая прицельность нравится Сорокину, да и всем нам. И в Казани, в этой столице новейшего ханства, мы наивно пытаемся собрать на площади для окормления этими «прицельными» идеями побольше народу. В то самое время шаймиевская милиция перекрывает улицы. Какой-то янычар из Дома культуры вырубает ток, умолкают наши микрофоны. Не нужен Казани «Мир». Топить его. Топить. Потому что на случай созыва «шуры» точность попадания русских ракет станет без «Мира» много меньше.

Но Казань, слава Богу, нынче уже не та, что сопротивлялась Грозному царю. Кстати, теперь та война называется здесь «варварским захватом Казанского ханства русскими колониальными полчищами». Бедные, кроткие татары! Злобные русские оккупанты!

Хорошо, что четыреста лет «оккупации» сломали хребет татарской великодержавности. Нет былого агрессивного единства. Десятки других народов растворили конгломерат воинственных кочевников. И сочувствие Шаймиева «воинам аллаха» наталкивается на яростную ненависть к моджахедам дагестанца Гаджи, тоже живущего в Казани и делающего здесь свой бизнес.

Гаджи невысок, худощав, энергичен (спит по три-пять часов в сутки). Искрится истинным кавказским дружелюбием. Открыт сердцем. Не подозреваешь в нем горского коварства. Легко, радостно русскому человеку с таким кавказцем — давно забытые ощущения.

Со своей русской красавицей женой Гаджи два года пас овец, собрал на этом первичный капитал и раскрутил в Казани фирму. Теперь он патриот и кэпээрэфник. Ночью, оставив у шашлычной свою вместительную «ауди», на берегу Волги под пляжным укрытием Гаджи мечтает в кругу московских друзей:

— Если Зюганов придет к власти, то я к нему для встречи обязательно прорвусь. И попрошу должность. Знаете, какую? Должность вертухая в Лефортово. О, аллах, до чего же я хочу подглядеть в глазок камеры, как Чубайс на Гайдара будет доносы писать! Как они коркой хлеба будут остатки баланды с алюминиевых мисок зачищать. Умолять буду Геннадия Андреевича. На колени упаду. Это мечта всей моей жизни...

ТО САРАНЧА, ТО ПУХ ЛЕТЕЛИ за окнами автобуса. Россия изумляла простотой своих бесконечных пространств. Инспекция мгновенного ее состояния на большой протяженности напоминала полуголодную студенческую юность, когда в одних ботинках и плаще легко проживались и зимы, и лета — с дешевым вином, с бытовой необремененностью. Когда клеймили «вещизм» сильнее «капитализма».

Запомнились одинаково дивные вечера на главных улицах больших городов — кипение наших отечественных бродвеев и мрак хрущебных кварталов. Гигантские статуи Ленина на центральных площадях — ужас политической халтуры. Памятники погибшим в Великую Отечественную войну — везде, у дороги, в деревнях и поселках, посреди полей, в городских скверах... Лес памятников по всей Руси! Навязчивая мысль о той войне, как о национальной катастрофе.

Комбайны на полях. Бурты зерна. Горы соломы. Пустые цехи авиазаводов. И выходящие один за другим новенькие автомобили на КамАЗе и ВАЗе. Пять тысяч километров хорошей бетонки. Необъятное русское небо. И возрастающие с каждой сотней километров на два рубля цены на бензин.

Деревенские дети, плещущиеся в речках. Бомж, стирающий тельняшку в Волге. Нижегородский воинственный батюшка, призывающий к битве за Святую Русь. Раненый рэкетирской пулей богатый фермер с Оренбуржья, живший в соседнем гостиничном номере. Высокомерный безработный технократ с оборонного завода. Ученый с Украины, борющийся с «мовизацией» Украины. Собиратель плавающих пустых бутылок в надувной лодке. Рыжий татарин — ярый националист. Два молодых, счастливых кадета из авиационного корпуса. Фотография молодого Гагарина в обнимку со скелетом в учебном классе. Горничные в гостиницах. Девушки на концертах группы «Альфа»...

А по вечерам приходило убеждение, что рок-н-ролл — больше, чем политика. Утром, когда лидер группы, стриженный под ноль, похожий на абрека, Эдик Предигер обгонял автобус на «Газели» , махал рукой и удалялся, а мощный мотор нашего автобуса мерно гудел и кто-нибудь острил над ухом, ощущение всесилия рок-н-ролла казалось сомнительным. Но вечером, когда от звукового давления аппаратуры сотрясался очередной город, снова накатывало убеждение, что именно «Альфа» — главная движущая сила в борьбе за «Мир».

При всей своей академичности и народности Сорокин знает цену рок-музыке. Он и сам любит выйти к микрофону в перерыве концерта, почувствовать мощь электронного усиления собственного голоса, произнести взволнованную импровизацию, вслушиваясь в ставший самостоятельным собственный голос, отраженный с полукилометрового расстояния от здания какого-нибудь бывшего обкома.

Затем опять Эдик в пестрой майке, на высоких каблуках взмахнет гитарным грифом своим «ребятишкам» и запоет о хамелеоне, предварительно посвятив песню нашему правительству.

— Ха-мелеон! Хап-миллион!..

Город доволен грохотом, песней, неожиданно свалившимся даровым праздником. Орут фанаты. Девки визжат.

— Веселись, православные! не переставая выковыривать соло на гитаре, заводит их Эдик. Русь — это лирика! Слава России!

И толпа, как бывало на демонстрациях у мавзолея, голосит: «Слава!»

КАК ТУТ НЕ ПОРАЗМЫСЛИТЬ на тему рок-н-ролла в современной русской жизни. Сначала в качестве музыки он был только вывертом молодежным, дразнилкой для отцов. Ибо вся прежняя жизнь шла в стиле тотальной дисциплины и высоких идей. Но уже первые кооперативы создавались в стиле экономического рока, то есть упрощенного усиления нормы. Компактный коллектив с мощным лидером пытался жить свободно на свой страх и риск. Затем стиль рок-н-ролла стал прослеживаться в создании политических партий, бандитских группировок. В журналистике. Лучшие сегодняшние газеты созданы и действуют по рок-принципам.

Меценат, политик, ученый, бизнесмен Сорокин — человек своего времени. Рок-н-ролл тоже стучит в его сердце.

И в осмыслении его деятельности человеком из толпы тоже присутствуют знакомые мотивы с акцентом на вторую долю:

— Если я правильно понял, то американцы будут финансировать МКС, а Сорокин наш «Мир»? Так, да?..

Чувствуете пульс харда?

Во всех городах велись переговоры с влиятельными и денежными людьми — это делал лично сам Сорокин. Через пару месяцев поглядим: полетят к «Миру» люди — значит, раскошеливались.

Он не брезговал и самой черной работой. Развешивал картины Геннадия Животова перед митингами, ошеломлявшие провинциальную публику своей смелостью. Опускался на колени перед могилой Козьмы Минина и целовал надгробие. Звонким, потрясающим голосом говорил, что ислам и православие — против ростовщичества.

Стоял Сорокин и перед благословением Самарского митрополита. А потом предлагал мужчинам купить дамам мороженое. Это называлось у него проверкой на вшивость. То есть, по мнению Сорокина, наличные деньги должны всегда иметься в карманах. Терпеливо, с улыбкой в течение всего рейда подавлял то и дело возникавших «неформальных лидеров». В конце поездки вдруг, смеясь, сделал вывод, что все мужики подкаблучники, а Фрейд — просто гомик. Запад вообще гнилой. Только в России можно жить по-человечески...

Все заканчивается.

Объехав Москву с востока, наш автобус прибывает в город Королев. Делает круг возле новодельного храма, подчеркнуто похожего на космический корабль.

Наверно, Главный конструктор «Энергии» ставит здесь свечки перед стартом. А бывший технолог сборочного цеха, переучившись, служит литургию.

Потому, может быть, и «Мир» пока еще летает.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ