Бродвей у наших ног / Искусство и культура / Exclusive

Бродвей у наших ног / Искусство и культура / Exclusive

Бродвей у наших ног

/  Искусство и культура /  Exclusive

Ирина Колпакова: «В Америке нет ни одной крупной балетной труппы, где бы не работали наши талантливые артисты и хореографы, ни одной серьезной балетной школы, где бы не преподавали наши педагоги»

Фаине Раневской приписывают определение балета — «каторга в цветах». Цветы, понятное дело, на спектаклях, а репетиции обходятся без них. Кореянка Хи Со, одна из звезд Американского театра балета (American Ballet Theatre, ABT) в Нью-Йорке, явно устала, повторяя бессчетное число раз сложное движение Одетты-Одиллии. Она с надеждой смотрела на скамью у стены репетиционного зала, где сидел ее репетитор. Ирина Александровна Колпакова легко встала, я бы сказал, вспорхнула, и вместе с подопечной прошла отрезок сценического пути лебедя-принцессы, показывая правильные движения и комментируя их по-английски. Она, конечно же, не прыгает, но легко делает плие, и даже три подряд! Не раз говорено, что для увлеченного человека возраст не помеха, и все же 80-летие и плие — понятия трудносовместимые.

Сюда, в ABT, расположенный на Бродвее, недалеко от знаменитого здания-«утюга», легендарная балерина Мариинки народная артистка СССР Ирина Колпакова почти каждый день приезжает на работу. Корреспонденту «Итогов» руководство театра любезно разрешило понаблюдать за репетицией, но вот беседовать там невозможно — дергают Ирину Александровну каждую минуту. И мы отправились в итальянский ресторанчик в торгово-развлекательном комплексе Time Warner на Коламбус-серкл. Секрет плие в несгибаемом возрасте сразу же стал отчасти объяснимым — в качестве ланча она заказала зеленый салатик и чашку мятного чая.

— Ирина Александровна, вы подтверждаете мои худшие опасения. Мучаете себя жесткими диетами?

— Что вы! Диету не соблюдаю. Просто ем то, что люблю. С утра гречневую кашу. С квашеной капустой и постным маслом из русского магазина. Еще люблю чечевицу, творог и салаты.

— Когда танцевали — наверное, диета была суровее?

— Да нет же, нормальный обед из трех блюд каждый день. Не забывайте, сколько энергии артист балета тратит на репетициях и выступлениях.

— Сами не готовите?

— Очень редко. Иногда варю куриный суп с овощами, но готовка занимает слишком много времени, я очень устаю. Владик (Владилен Семенов — народный артист СССР, муж и коллега Колпаковой по сцене Мариинского театра, последние лет сорок — педагог-репетитор. — «Итоги») считает, что мне вообще не надо готовить, лучше пойти куда-нибудь поесть. Владик сейчас тоже дает классы в ABT, кроме того, занимается частным репетиторством.

— Почему в балетном мире так много супружеских дуэтов? Мне иногда приходит в голову наивная мысль, вы уж простите, что причина — в интимной, эротической природе самого танца. Все эти касания, поддержки...

— Не смешите. Да, касания, да, поддержки, но все это чисто профессионально. Балерина страшно напряжена, ее партнер тоже напряжен невероятно, почти в обмороке от усталости. Ему нужно делать двойной поворот, ловить партнершу и поднимать на вытянутой руке. Мысль у него одна — лишь бы не уронить. О какой эротике вы говорите?! Для зрителя, согласна, чувственный компонент в восприятии танца очень важен. А неформальное общение в балетном мире начинается после репетиции.

— Вы с Владиленом Григорьевичем одновременно закончили выступать?

— Владик немного раньше. Мужчины вообще раньше уходят со сцены. Им надо прыгать высоко да еще девочек поднимать. От этой двойной нагрузки они снашиваются быстрее.

— То есть у мужчин не может быть таких рекордов сценического долголетия, как у Майи Плисецкой или Екатерины Гельцер, которая, говорят, выступала до 68 лет?

— А вы видели эти выступления Гельцер на пленке? Нет? Не буду комментировать... Я тоже ставила рекорд, когда в 49 лет выступила в фильме-балете «Спящая красавица», а за несколько лет до этого в фильме-балете «Раймонда», по которому, насколько я знаю, заглавную партию разучивают в АВТ. Хотя, честно скажу, если бы меня сняли раньше, когда я была моложе, — было бы намного лучше.

— Вам сколько было, когда вы закончили выступать?

— Пятьдесят с чем-то. Сама приняла решение уйти. Ноги уже не выдерживали. Ушла естественным путем, как говорится. Но пока еще танцевала, поступила в Ленинградскую консерваторию на балетмейстерское отделение к профессору Петру Гусеву, пять лет училась, получила диплом балетмейстера-репетитора.

— В Интернете я нашел про вас много всякого-разного. Например, узнал, что о вас еще в советское время вышла монография, причем двумя изданиями.

— Ну вышла. Написала ее Марина Ильичева, наша бывшая балерина Кировского, которая потом стала искусствоведом. Писала она о том, как я танцевала. Но это только ее мнение, которое вовсе не значит, что именно так я танцевала. Я себя знаю лучше, чем все остальные аналитики вместе взятые. Мне так кажется.

— Вы считаете, человек может себя объективно оценить?

— Конечно, может. Причем точнее и правильнее, чем кто-либо другой. Если не заносится внутри, если у него нет заведомого мнения, что он изначально лучше и красивее всех, если он профессионал и понимает специфику танцевального движения, если он понимает музыку, образный ряд, спектакль в целом.

— Но разве взгляд серьезного балетного критика не точнее, чем ваш собственный?

— Балетные критики очень субъективны.

— Вы никогда не ошибались в самооценке?

— Я всегда трезво на себя смотрела. Без всяких котурнов. Меня сама жизнь развивала, заставляла объективно себя оценивать. Самокритики во мне изначально больше, чем надо. Поверьте, мне вовсе не надо, чтобы обо мне говорили и писали. А на это интервью я согласилась только потому, что вас давно знаю и мне неудобно отказываться.

— Вы редкий человек, Ирина Александровна. Не буду называть имена, но есть множество деятелей искусств, причем талантливых, которые обожают, когда о них говорят и пишут, и виртуозно занимаются самопиаром.

— Я полностью удовлетворена своей творческой жизнью и работой в театре.

— После ухода со сцены вы работали педагогом-репетитором в России, в вашем родном Мариинском (Кировском) театре, и какое-то время преподавали в Хореографическом училище имени Вагановой. А как получилось, что в 90-е годы вас пригласили в Американский театр балета?

— Миша Барышников там был в то время директором. Мы с Мишей танцевали еще в Ленинграде. Один наш общий друг пришел к нему и сказал: «Слушайте, а вы не хотите пригласить Ирину?» Миша сказал: «С удовольствием». Я в то время жила и работала в Питере. ABT предложил подписать контракт. Только на год. Такова практика. Я позвонила Владику — что делать? Для меня риска не было — я всегда могла вернуться обратно. В Америке бывала и раньше на гастролях, к нам в Питер приезжали и труппа Баланчина, и другие американские балетные театры. Согласилась, хотя понимала: одно дело — видеть их на сцене, другое дело — работать вместе с иностранными артистами.

— Помогало то, что во главе театра был хорошо знающий вас коллега...

— Увы, когда я добралась до Нью-Йорка, Миша как раз ушел из театра. Я оказалась фактически одна, не защищена чьей-либо протекцией, без английского языка. Впрочем, во всем мире балетный язык общий. Всегда можно договориться, объясниться. Да еще дочь помогла. Татьяна у меня художник. Окончила Мухинскую академию, которая сейчас носит имя Штиглица. Татьяна работает дизайнером по костюмам в Петербурге. Так вот дочь по моей просьбе нарисовала человеческий силуэт и надписала, как по-английски называются части тела и направление движений. Нога, рука, вперед, назад и так далее. Все на практике оказалось довольно просто.

— У дочери своя семья?

— Да, Татьяна замужем, есть ребенок, наш общий любимец Никитка. Он родился в Америке, а живет в Питере, учится менеджменту в Петербургском университете.

— А где вы в Нью-Йорке живете?

— В северной части Манхэттена, рядом с музеем-замком Клойстерс, это филиал Метрополитен-музея. Вокруг феноменально красивый парк. Мы каждые утро и вечер там гуляем, любуемся восходами и заходами солнца. Дает настрой на целый день. А еще там растут георгины, мои самые любимые цветы.

— Американский балетный критик так описывает вас на репетиции: «Ощутим настрой великой балерины: экстатическая сфокусированность на творческой задаче в смеси с озорной самоуверенностью». Верная оценка?

— Скажу проще: за долгие годы я убедилась, что одни мои словесные советы и педагогические увещевания не помогут солисту отшлифовать партию до совершенства. Не показывать, не объяснять движения нельзя. Причем объяснять и в плане культурной просвещенности, эрудированности. Хочется, чтобы артисты, с которыми я работаю, не выглядели полными дилетантами, не имеющими ни малейшего представления об истории балета, который мы репетируем, об эпохе, о которой в спектакле идет речь. Поэтому я прошу моих подопечных прочитать роман, на котором основано либретто, или другие книжки, рассказывающие о времени действия балета, его атмосфере. Если ты танцуешь принцессу Аврору, то должна знать, что твоя героиня родилась при дворе, воспитывалась в аристократической среде и призвана держаться соответственным образом. Нужно иметь в виду, что у американцев никогда не было монархии. Они совсем не понимают, что это такое — при дворе. Им надо все объяснять. Например, солистам балета «Анастасия» пришлось подробно рассказывать, кто такой царевич. Когда мы начали репетировать «Раймонду» с Дэвидом Холбергом (звезда Американского театра балета, первый американец, ставший премьером Большого театра. — «Итоги»), хорошо помню его искренний восторг по поводу пышности имени его персонажа, жениха Раймонды. «Жан де Бриен! Жан де Бриен!» — повторял Дэвид с упоением. Я ему рассказала, что так звали средневекового рыцаря, что это романтическая легенда, ну и так далее.

— Хорошо себе представляю, как вы идете в театр по Бродвею, поблескивая звездой Героя Социалистического Труда.

— А вот и нет. Звезда у меня хранится дома, в Петербурге.

— В Америке вы стали героем капиталистического труда, но, насколько я знаю, никаких государственных наград вам здесь не вручают.

— А мне и не надо. Хотя одну награду дали года три назад. Я получила ежегодную премию профессионального журнала Dance Magazine. Провели вечер, чествовали, вручили хрустальный приз. Это, конечно, приятно, но ничего не решает в моей ежедневной работе.

— И все же возникает досадное ощущение, что о вас знают в Америке меньше, чем о Михаиле Барышникове, Наталье Макаровой или уже давно ушедших Рудольфе Нурееве и Александре Годунове. Замечательной Макаровой, например, президент Обама недавно вручил ежегодную премию Кеннеди за выдающиеся творческие заслуги перед Америкой. Положа руку на балетный станок, скажите: Макарова как балерина лучше, чем вы?

— Может, и лучше. Она более драматична на сцене. В смысле чистоты, правильности и легкости движений я ей не уступаю.

— А может, здесь в какой-то степени сказался политический контекст? Они бежали от советской власти, их с восторгом встречали на Западе как невозвращенцев и мучеников режима. Вы же приехали по контракту, по-деловому, без скандала...

— Они не были мучениками режима, просто им хотелось танцевать без оглядки на власть, им хотелось полной свободы творчества. Поэтому они и оставались на Западе. С Барышниковым я танцевала в Ленинграде несколько партий, в том числе «Сотворение мира». Это одна из моих любимых партий. Нам с Мишей в этом спектакле сопутствовал большой успех. С Нуреевым мы танцевали только «Жизель», это и моя первая «Жизель», и его. Кстати, я хотела с Владиком танцевать «Жизель», но Григорович нам не дал. С Нуреевым мы мало общались. Помню, он ругал всех, отрицал все. А о себе был невероятного мнения. Это ему, кстати, помогло утвердить себя на Западе — здесь принято себя хвалить. Что касается Александра Годунова, он в тот роковой день августа 1979 года, будучи на гастролях в Нью-Йорке, принял решение остаться в Америке, а его жена (Людмила Власова — балерина, солистка Большого театра, в настоящее время хореограф танцев на льду. — «Итоги») отказалась и вернулась в Москву.

— Балетные фанаты старшего поколения помнят вас по блистательным выступлениям на сцене Мариинки, тогда Кировского театра, в «Жизели», «Раймонде», «Ромео и Джульетте», «Дон Кихоте», «Спящей красавице», многих других спектаклях. На протяжении длительного времени вы были прима-балериной своего театра...

— Я не знаю, что значит прима. Работала как все. Если уж кого и называть примой Кировского театра тех лет, то, наверное, Наталью Дудинскую. Она танцевала главные партии во всех новых спектаклях. Первая «Спящая» — она, первая «Жизель» — она. Потом этот приоритет немного размылся. Наши отношения с Дудинской не сложились, отчасти из-за того, что я и Владик много работали с Юрием Григоровичем. Григорович тяготел к современным трактовкам, а Дудинская и ее муж Константин Сергеев (в 50—60-е годы главный балетмейстер Кировского театра. — «Итоги») были традиционалистами. Когда Григорович уходил из Кировского в Большой театр, он звал меня с собой в Москву.

— Но вы остались в Ленинграде. Почему?

— Владик меня не поддержал. Он сказал: ты поезжай, а я останусь здесь. Нас уговаривали, обещали, что мы с Владиком будем танцевать то же самое, что и в Кировском. Но я осталась. Помню, как ряд балерин, и я в их числе, выступили против методов руководства Сергеева, устроили бурное профсоюзное собрание. Конфликт был серьезным...

— И все же без кислоты в лицо обошлось.

— Верно, другие были времена. То, что сейчас происходит в Большом, это прискорбно и ужасно. В наше время в театре тоже шла борьба самолюбий, но нам бы и в голову такая мерзость не пришла. Когда кого-то из нас обходили ролью, мы плакали, ходили к начальству, жаловались, просили. Кого-то не любили, не здоровались, обходили стороной. Ну и все. Волочкова говорит, что ей подкладывали иголки и бритвы. Не верится, что такое возможно. В мое время этого не было.

— Как вы объясняете этот сдвиг в криминал?

— Когда каждый день читаешь в газетах и слышишь по телевидению «заказное убийство», «заказное убийство», у вас тут (показывает на лоб) что-то перестраивается, и такое кажется возможным.

— Насколько правдоподобна версия про балерин, которых превращают в девочек по вызову для олигархов?

— Когда появляются слишком большие деньги, это может выродиться во что угодно. Я просто думаю, что если тебе предлагают подобное, но ты никак не хочешь на это пойти, то ты и не пойдешь. Тебе в отместку не будут давать какие-то роли, не будут брать на гастроли, но ты всегда можешь пойти и сказать об этом во всеуслышание.

— А вы не прослеживаете историческую аналогию с советскими нравами, когда с артистками балета водили «служебные романы» партийные боссы? Известно, что Киров был большим любителем по этой части, да и про вождя народов говорят всякое.

— Кто же не знает, что Сталин любил ходить в театр и смотреть на Ольгу Лепешинскую. И все. В советское время артистов балета любили приглашать на правительственные банкеты, другие торжества. Я тоже ходила на банкеты как Герой Соцтруда и депутат Верховного Совета, но мне никто не предлагал ничего после (смеется). А я была не самая уродливая.

— Мне не раз говорили американцы, что высочайшая репутация российской балетной школы автоматически дает фору всем артистам, хореографам и репетиторам из бывшего Советского Союза в плане получения работы. Это так?

— Когда я приехала, в Америке были балетные театры, которые терпеть не могли русских. Русская школа для них — пустой звук. Если ты не вышел на сцену и не показал, что ты реально можешь, забудь о контракте. Ты должен быть на голову, ну на полголовы выше тех, кто уже работает в труппе. Мы оказались намного сильнее, и у них нет другого выхода. Сейчас все изменилось, и в Америке нет ни одной крупной балетной труппы, где бы ни работали наши талантливые артисты и хореографы, ни одной серьезной балетной школы, где бы ни преподавали наши педагоги. В 1990-е годы в ABT не было ни одного guest artist из России. А в этом году приглашены Диана Вишнёва, Наталья Осипова, Иван Васильев, Полина Семионова, а в труппе работает в статусе ведущей балерины Вероника Парт из Мариинки. Наша мариинская труппа танцует Баланчина не хуже, а может, и лучше, чем американская труппа самого Баланчина. Американцы это признают. Русская школа классического танца позволяет осваивать и модерн, и неомодерн, и любые современные изыски.

Нью-Йорк