СКАЗЯВКИ

СКАЗЯВКИ

«СКАЗКА О ЦАРЕ САЛТАНЕ»

— Ну, и с кем вы, гости, торг ведёте, и куда теперь плывёте? — спросил Салтан.

— Эх-ма, — догадались купцы, — опять пошлину драть будет!

* * *

— За морем такое диво: море вздуется бурливо.

— Тоже мне, нашли диво, — сказала сватья баба-Бабариха. — Небось подлодка какая балласт продувает.

* * *

И написал Пушкин про царевну-Лебедь. И про мужа её, губернатора.

* * *

Поднапрягся Гвидон, упёрся ногой и выбил дно у бочки. С пивом. — А мальчик-то вырос! — подумала царица.

Прискакал гонец к Салтану.

— Как звать-то тебя? — спросил царь.

— Филька.

— А что привёз?

— От бояр грамоту.

Идёт, значит, царевна- Лебедь, месяц под косой блестит, а сама сияет как медный таз.

— Чему рада? — спрашивает её Коршун-чародей.

— Жилплощадь во дворце освободилась. Царицу-то в бочку засмолили.

— Это какую ж царицу?

— Да Салтанову жену, свекруху мою, блин!

* * *

Вышел князь Гвидон с луком, увидел Коршуна-чародея, да и продал ему весь свой лук. Только взял за килограмм вдвое дороже, чем обычно.

Потому что этот Коршун был злой и нехороший, так ему и надо!

* * *

У царевны — Лебедь звезда горела во лбу, а у сватьи бабы-Бабарихи — под глазом.

* * *

Влетел князь Гвидон в окошко, но ткачиха с поварихой прыснули на него «Райдом» — тут и сказке конец.

И очутилися на бреге 33 богатыря.

— Опять в моих территориальных водах браконьерили, — рассудил Гвидон, разглядывая облепившую их горящую на солнце чешую.

* * *

Пушки с берега палят.

А корабли не пристают, даже близко не подходят. Купцы что ж, дураки разве под перекрёстный огонь-то лезть!?

* * *

Посмотрел князь Гвидон на царевну-Лебедь. Издалека и не поймёшь: месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит…

— Ч-чёрт, — прищурился Гвидон, — не разберу. Перхоть, что ли?..

* * *

Сидит князь Гвидон с царевной-Лебедь во дворце, чай пьют. Вдруг вбегает Салтан: — Хватит чаи гонять, к царевне-Лебедь заморский визажист приехал, имидж ей создавать станет!

— Визажист? — удивился Гвидон. — А как фамилия? — Врубель.

* * *

И вот очутились на шумном бреге 33 богатыря с дядькой Черномором, Али-Баба и 40 разбойников, 3мушкетёра, Белоснежка и 7 гномов и ещё масса всякого разного народа. Хороши пляжи на острове Буяне!

«КОНЁК-ГОРБУНОК»

Собрал отец сыновей:

— Поезжайте-ка на чемпионат мира, дети мои. Ты, старший сын, работаешь в голландской фирме — вот тебе коньки нидерландского лицензионного производства. Ты, средний сынок, устроился в совместную российско-японскую фирму — получи коньки японские. А тебе, Иван, инженер ты наш завода скобяных изделий, достаются самые дорогие — по себестоимости, разумеется — отечественного производства коньки-горбунки!

.. И спросил Иван-дурак:

— Правда ль, батюшко, что перо жарптицыно огнём сверкает?

— Правда. И перо, и вся птица! — ответил батюшко своим языком-горбунком. — Да там у 4-го блока АЭС всё подряд светится!

Были у старших сыновей лексусы и тойоты, а у Ивана — запорожец-горбунок. Но бегал горбунок быстрее всех, потому что крутой Иван Иваныч в него движок с болида «Формулы-1» забуздукал.

* * *

У Гельмута Коля был в политике любимый конёк. И звали его Горбачёк.

* * *

— Идите, день и ночь сторожите рожь мою, а за то получите редкостное перо Жар-птицы!

Вот братовьё и радо стараться. День и ночь бдят, но вот чего с пером делать — ума не приложат.

Старший заслужил одно перо, у среднего брата их набралось два, а у Ивана-дурака — так целых три!

Стали братья делить наследство своего хромого и одноглазого отца. Ивана сразу оттёрли, мы, мол, сказку-то знаем, читали! Нас, дескать, не проведёшь!

И вот старшему брату — кривому и горбатому — достался хромой кособокий конь. Средний — рябой щербатый однорукий заика — отхряпал себе беззубого, кривого и падучего конягу. А уж младшему они оставили самого обычного ничем не приметного орловского рысака.

— Бедняга… — говорили о нём братья.

Писатель Ершов любил лечить животных. И про него Чуковский написал сказку «Доктор Айболит». Только вот лошадок с остеохондрозом и грыжами позвоночника писатель Ершов лечить не умел. И, чтобы тем было не обидно, добрый Ершов сам написал про них сказку «Конёк-горбунок».

Сел Иван на Конька-горбунка, тот разбежался, прыгнул — высоко-высоко, к самому окошку принцессиного терема. Ан поздно: там уж давно сидит Сергей Бубка со своим шестом.

Повадился, значить, кто-то царскую рожь воровать.

И пашеничку. И нефть. И иллюминий. И осетровую визигу. И военныя технологии.

Посмотрел царь — а это новый русский. Цепь на нём как жар горит. Важная птица!

…И был у Карпова король. А у Каспарова — конёк, по манере хода — горбунок. Пошёл конёк на поле А-3. И получил Каспаров за турнир Жар-Птицу.

Нырнул Иван по велению царя в кипящий котёл. И вылез оттуда молодец-молодцом. Царь подивился, позавидовал, бух в котёл — там и сварился. — Комет, — пояснила царица зрителям. — Он и микробов убивает!

«ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНИЮ»

Поймал Емеля Щуку. Та трепыхается, пасть раскрывает, а о чём вещает — не слыхать. Прямо как рыба какая-то!

— Ультразвук, однако… — с разочарованием подумал Емеля.

* * *

— Что, Емелюшка, не весел? — спросила Щука.

— Да вот… Батька для лошадей новую упряжь затеял, велел мне хомуты вертеть да дуги гнуть. А неохота.

— Не печалуйся. Сейчас я велю — и всё само свернётся-согнётся.

— Само?! Ну, ты и загнула!

* * *

Спросили Емелю, как же смог он царевну-Несмеяну уговорить выйти за него замуж. — А я её прищучил! — ответил Емеля.

…Ох и дивится народ: лежит Емелька на печи, мчится печь по дороге. Говорит народ:

— Не иначе как на воздушной подушке!

Пришёл Емеля к царевне-Несмеяне и говорит:

— Ты, конечно, будешь смеяться, но я хочу на тебе жениться.

Так и рассмешил, как царь велел.

* * *

Воевода увидел, как топор сам рубит дрова, а потом поленья тоже сами в сани летят, и завистливо охнул:

— Чурбаки-то самонаводящиеся! С разделяющимися головками!

* * *

Зачерпнул Емеля ведром воду из проруби — а ведро полно мазута. Зачерпнул ещё — полное ведро мусора. Ещё зачерпнул — а там Щука. И молвит она чего-то взволнованное человечьим голосом:

— Да ты разговариваешь?! — обомлел Емеля.

— Ещё не то отчубучишь при такой-то экологии!

* * *

И вот лежит Емеля на печи:

— А ну, дрова, укладывайтесь в сани сами!

Подошла бабушка, одеялко поправила:

— Эх-ма, касатик, обратно обкурился!..

Едет Емеля на печи, а все ему дорогу уступают. Потому что нарисовал он угольком на побелке эмблему «Мерседеса».

* * *

Подошёл Емеля к проруби, чтобы Щуку поймать. Глядь — а в проруби Ю.М. Лужков Всероссийский день здоровья открывает.

* * *

Вытащил, стало быть, Емеля из проруби Щуку — огро-омную, зубастую! Щука и молвит ему человеческим голосом:

— Так и быть, отпущу я тебя, Емеля, только заплати мне откат.

* * *

И лежит Емеля на печи 30 лет и 3 года. Смотрят все — а это уж не Емеля, а Илья Муромец.

Поймал Емеля Щукугочи — как прям настоящую, на микросхемах. И говорит ему Щукугочи:

— Отпусти меня, Емеля-сан!

Поймал Новый Емеля щуку, прикинул:

— Та-ак… Вёдра с водой домой сами — ну, по тридцадке за ведро. Сани дров — сотня, больше в сельской местности не выручишь. На царевне-Несмеяне жениться — вообще сплошные убытки…

Пошёл, да и продал эту здоровую щуку на базаре за тыщу из расчёта сто восемьдесят рублей за кило.

Схватил Емеля Щуку.

— Чего надо? — спросила она.

— Н-ну, это… На печке б прокатиться. Дровец бы заготовить, с печки не вставая… И чтоб вёдра домой сами. И денег халявных побольше!

— Считай, что всё у тебя, панимашь, уже есть! — ответила Щука. — Я уже, нанимать, подписала соответствующий указ: запроцветаешь к весне… Тоиссь, или к осени…

«ЗОЛУШКА»

Разрезали на базаре большую тыкву — а там внутри сидит Золушка.

— Эх, — говорит, — не успела до полуночи из кареты вылезти!

* * *

Пустил отец-султан по стране гонцов с хрустальной туфелькой маленького размера.

— Кому туфелька придётся впору, та и есть невеста моего сына, — объявил владыка.

И пришлась туфелька впору 1349-ти юным девушкам, которые вскоре и стали жёнами счастливого наследника султана.

* * *

Часы пробили «12».

— Ну всё, пора! — воскликнула Фея. — Сейчас карета превратится в тыкву, а кучер — в крысу, а лошади…

— Ща как дам по сусалам, — злобно перебил её кучер, пыхнув густым перегаром, — и сразу будешь знать: «кры-ыса…», «пора-а…», «двенадцать ударов курантов»…

— Ладно, ладно!.. — поспешно объявила Фея. — Тогда — Новый год!

* * *

«Мышка бежала, хвостиком махнула — хрустальная туфелька и разбилась»… Я не понял, ваще! В какой это типографии перемешали страницы двух разных сказок?!

* * *

Уехала мачеха — гендиректор снабженческой фирмы — на бал. А Золушку оставила зернобобовые рассортировывать: семь эшелонов пшеницы, три баржи гороха, девять теплоходов бобов. Золушка за ночь разобрала это по регионам и на заработанный процент стала прекрасной принцессой.

* * *

Пришёл на бал юный ученик доброй Феи, взмахнул волшебной палочкой, и тут же Принц с Золушкой превратились в тыквы, Король — в кучера, Мачеха — в карету, а сама Фея — в крысу.

— Я же не волшебник, я только учусь! — развёл руками юноша.

* * *

Было у Мачехи целых две дочери, а у отчима — только одна. Поэтому они всё время и ссорились!

Например, злая Мачеха посылала дочку мужа в городскую котельную за удобрениями для своего огорода. Поэтому девушку так и прозвали — Золушка.

* * *

— Повела Фея окрест рукой и сообщила:

— А крыса превратится в кучера!

И тут же из всех подвалов и подворотен полезли сотни кучеров.

— Н-да, — сказала Золушка. — Фомулировочка-то не совсем точная!..

* * *

Пришла Золушка к Принцу, тот глядит — зуба нету!

— Понимаешь, — объяснила Золушка, — грызла намедни тыквенные семечки, да дверью кареты зуб и сломала!

* * *

Фея очень гордилась, что у неё на огороде росла тыква из далёкой Германии. — Мерседес! — пояснила Фея, похлопывая ладонью по тыквенному боку.

* * *

В сказочном государстве, где тыквы превращаются в кареты, торгующие семечками бабки обычно кричали:

— А вот запчасти! Кому запчасти!

* * *

Золушка не потеряла туфельку. Просто перед входом во дворец ей пришлось разуться. Там же строгий камердинер покрикивал на гостей:

— Ишь, понаехали тут! Паркет дорогой, красного дерева, тока что натёрли! Особливо тебе, девка, неча тут антиквариат твёрдым хрусталём царапать!

* * *

Стал Принц натягивать на ножку Золушки маленькую туфельку неудобного фасона из натурального хрусталя. Та вырывалась и, морщась от боли, возмущённо кричала:

— Ты бы ещё связал да плёткой отхлестал, садист несчастный!

Е. ОБУХОВ