Накосячили / Искусство и культура / Кино

Накосячили / Искусство и культура / Кино

Накосячили

/  Искусство и культура /  Кино

Оливер Стоун: «Вы, русские, понимаете такое кино, где невозможно измерить глубину падения человеческой морали. Ведь сегодня вновь наступило время Достоевского»

Какая ж песня без баяна, какой же Стоун без скандала. 65-летний «маверик» американского кино своим новым фильмом подбросил поленья в спор о наркотиках. Его новая лента, «Дикари», получившая в российском прокате не менее банальное название «Особо опасны», по жанру есть хроника жестокой войны вперемежку с не менее жестокой мелодрамой. Только война не между странами, а между наркомафиями и мелодрама фокусируется на интимных отношениях не двух, а, пардон, трех молодых людей.

Фильмы Оливера Стоуна, трижды оскаровского лауреата, всегда громоподобны, всегда провокативны, всегда на злобу момента. Да и в разговорах с журналистами он, если и лезет за чем-то в карман своего заношенного пиджака, то не за словом (их есть у него), а за фигой. Очередная фига от Стоуна имеет неказистый облик «косяка»-самокрутки. В Америке вроде нет статьи, карающей за пропаганду наркотиков, но публичные фигуры такого масштаба предпочитают признаваться в сомнительных поступках, потупя взор и лепеча что-то вроде: ну был грех по молодости, но я не затягивался. На встрече в отеле Four Seasons в Беверли-Хиллз, где со Стоуном встретился корреспондент «Итогов», режиссер разоткровенничался не на шутку.

— Почему вы решили сделать фильм о наркомафии? Ведь столько уже снято на эту тему...

— Какой-то общего плана вопрос, даже не знаю, как на него отвечать. Мне всегда нравилось кататься на аттракционных горках, всегда нравилось конструировать триллер. Здесь очень непростая интрига. Есть плохие и хорошие парни, но хорошие тоже отчасти плохие. А между ними скользкие, как угри, никакие парни, коварные, продажные люди без лица, но с большими амбициями.

— Кто для вас дикари?

— Например, президент Мексики Кальдерон. Он украл выборы, так же как и Джордж Буш. А на лжи не построишь хорошую политику. Мексика летит в тартарары. Наркобизнес — дикарское занятие. Если ты погряз в наркобизнесе, хочешь или нет, обязательно перейдешь черту и окажешься в стане дикарей. Так происходит в моем фильме с Беном, героем Аарона Джонсона. Он, пацифист по натуре, меняется и становится дикарем, преступая границы морали. Мы все дикари. В каждом сидит дикарство. Что такое цивилизованность? Умение контролировать природную дикость человека.

— Вы отталкивались от новостной хроники?

— Конечно, я слежу за событиями мексиканской войны с наркомафией. Но фильм я снял по мотивам книги Дона Уинслоу. Главной сложностью было сплести графики всех актеров в единое расписание. Я очень доволен актерским составом. У меня заняты Джон Траволта, Бенисио Дель Торо, Сальма Хайек. И трое молодых талантов в главных ролях — Аарон Джонсон, Тейлор Китч и Блейк Лайвли. Все они заняты, востребованы. Сущая мука свести их в нужный момент на площадке. Ведь студия отвела мне всего 58 дней на съемки. Пришлось, как фокуснику, жонглировать графиком, чтобы не попасть в цейтнот. Нервное дело, а впрочем, на каждом фильме это так.

— Такое ощущение, что вы впервые в своей карьере решили поиграть с жанром вестерна путем его иронической стилизации.

— Я решил совместить несовместимое. Солнечно-пляжное, курортное южнокалифорнийское кино с крутым и мрачным триллером в стиле нуар. Вестерн действительно проявляется в последней трети фильма. Я вдохновлялся «Дуэлью под солнцем» Кинга Видора с Грегори Пеком и Дженнифер Джонс. Я смотрел его ребенком и был потрясен: формат «синемаскоп», яркие цвета, перестрелка в пустыне, романтика гибельности. И, конечно, на меня сильно повлияли Серджо Леоне и его «спагетти-вестерны». А еще Сэм Пекинпа. Когда я вернулся из Вьетнама, одним из первых фильмов, которые я увидел, была «Грязная дюжина». Я люблю такое кино.

— Основной сюжетный конфликт — между могущественным и агрессивным картелем мексиканской наркомафии и небольшой независимой калифорнийской наркоартелью. Вы явно симпатизируете своим, американцам...

— Калифорния — рай для независимых наркофермеров. Ребята, которые раскрутили в Калифорнии этот бизнес, все так грамотно структурировали и модернизировали, ну просто Стивы Джобсы и Биллы Гейтсы по части культивирования конопли.

— Но ведь это преступный бизнес, жертвами которого в одной только Мексике стали десятки тысяч людей.

— Вы говорите о жестокости криминалитета? Да, она существует в этом регионе испокон веку. Не только в Мексике, но и в Гватемале, Гондурасе, Сальвадоре. Там все смешалось — и беспощадность католической инквизиции, и суровость традиций ацтеков. Но не нужно забывать, что США приложили руку к кровавой вакханалии. В конце 60-х годов президент Никсон объявил войну наркомафии. Но война эта только обогатила коррумпированных чиновников. Так бывает всегда, когда неправедная власть берется за праведное дело. Так было во Вьетнаме, Ираке, Афганистане. У американского Агентства по борьбе с наркотиками жутко раздутый бюджет. Тюрьмы переполнены. Вся цепочка, включая персонал тюрем, прокуроров, судейских, адвокатов, все зарабатывают, отщипывая долю от наркотрафика. В то же самое время мы вбухиваем огромные деньги в Мексику и другие страны на борьбу с наркомафией. Эти деньги попадают в коррумпированные властные структуры и исчезают. То есть коррупция главенствует по обе стороны границы. Объявляют войну четырем картелям, проходит время, а их, чертовых картелей, уже семь.

— Так что, признать войну проигранной?

— Нельзя тупо запретить наркотики. Америка уже запрещала алкоголь в 20-е годы. И что из этого вышло? Мафия окрепла, разжирела на сухом законе, а когда эту глупость отменили, пустила щупальца в игорный бизнес, проституцию, ну и так далее. Я считаю, что нужно декриминализировать большинство наркотиков, перевести эту проблему из сферы судебно-уголовной в сферу медицины и сохранения здоровья. Наша тюремная система никак не лучше, чем в России или Китае. Но безвинных людей в американских тюрьмах гораздо больше. За решеткой томится огромное число молодых ребят, которых загребли за один несчастный выкуренный «косяк». Они никого не убили и ни на кого не нападали. Тюрьма им ломает жизнь, и они выходят на свободу уже глубоко антисоциальными и озлобленными типами. Большинство из них — чернокожие. Только что вышла новая книжка, и в ней доказывается, что нынешнее количество афроамериканцев в тюрьмах сравнимо с числом рабов в пору рабовладения в Америке. Полный кошмар! Мы лидеры свободного мира, где самая большая доля несвободного населения. Каково?! Тем самым мы нарушаем Восьмую поправку к Конституции США, которая запрещает жестокие и необычные наказания.

— Можно спросить: на съемочной площадке травка была настоящая?

— Мы не могли принести настоящую, потому что наши продюсеры — огромная корпорация, Universal. Так что мы все-все заказывали в бутафорском цехе. Каждый лепесток конопли на экране — фальшак. 

— Кто-то из журналистов назвал ваш фильм «одой кайфу»...

— Если помните, я когда-то сделал фильм о Джиме Моррисоне и группе «Двери». В кайфе нет ничего дурного, это составная часть жизни. Иногда улетаешь высоко, иногда падаешь низко. Жизнь есть жизнь, и я вовсе не моралист, чтобы осуждать кого-либо за привычку получать удовольствие, если оно не сопряжено с насилием и ущербом для здоровья других.

— Вы участвовали в войне во Вьетнаме. Насколько тот опыт вам важен сегодня?

— Та война была сущим идиотизмом. Я ненавижу, когда Америка впадает в идиотизм. Мы делаем глупость за глупостью, влезая во все военные конфликты. Себя загоняем в тупик, режем золотого гуся, который нам дарован нашими предками. Наша внешняя политика в полном дерьме, начиная со Второй мировой войны. Кстати, я хочу делать фильм об этом. Давайте сменим тему, а то я заведусь и буду говорить десять часов без остановки.

— Почему вы снимали на пленку, а не на «цифру»?

— Истинный крест, пленка лучше, что бы вам ни говорили. Цифровая проекция очень недурна, но пленка лучше. Чтобы это оценить, нужен хороший проектор. На дерьмовом проекторе разницу не ощутишь.

— Ваш новый фильм полон жестокостей и убийств, как и другие ваши фильмы, в первую очередь «Прирожденные убийцы». После недавней стрельбы в кинотеатре в Колорадо вновь заговорили о влиянии кино на насилие в обществе. Вы согласны с этим утверждением?

— Меня всегда интересовали люди, их взаимоотношения, механизм возвышения, власть. Сюжет «Дикарей» — игра в кошки-мышки, цель которой обладание властью. Насилие всегда было, есть и будет составной частью этой игры. Оно в нашей природе, в крови, в рефлексах. В «Прирожденных убийцах» мы сказали это отчетливо и выставили насилие на всеобщее обозрение. Нельзя отрицать факт существования насилия только потому, что нам оно не нравится. Показ насилия следует связывать с моральной позицией и социальной ответственностью. Я всегда был противником избыточного, самоигрального насилия. Мой герой Бен решает бороться с недругами. А как бороться без насилия? Бен цитирует любимого Будду: есть времена, когда только насилием можно предотвратить большую беду.

— В финале вы тоже играете со зрителем в кошки-мышки...

— Только очень прошу, даже требую, не раскрывайте финал будущим зрителям. Скажите только, что героиню похитили, но дальше ни слова.

— Хорошо. Скажите только, очень необычным финалом вы отвешиваете поклон Тарантино?

— Нет, Тарантино не входил в уравнение. Я вдохновлялся книгой Уинслоу, она замечательная. Мы ее немножко дописали, и ответ на вопрос, могут ли трое жить вместе одной дружной семьей, даем именно в финале.

— Есть ли граница в показе насилия, которую нельзя переступать?

— Она непостоянна, эта граница. У нас состоялось три тестовых просмотра — два в США, один в Англии. Часть публики шокировали жестокие детали. Но мы ничего не стали менять. Что же, мир жесток. Я видел фотографии реальных расправ картеля — они ужасающи, хочется отвести глаза. Мы могли бы показать, например, как жертву засовывают в бочку с кислотой и растворяют. Но мы не хотим отвращать от экрана публику и поэтому показываем далеко не все. Жизнь страшнее любого кино, помните это. А страх в кино можно показывать по-разному. Я веду зрителя лабиринтами складов и казематов наркомафии. Там темно и страшно. Но самый большой страх — заглянуть в глаза злодеям Бенисио Дель Торо и Салмы Хайек и увидеть в них холодную, циничную опасность, которая грозит тем, кто осмелится бросить им вызов. Вы, русские, понимаете такое кино, где невозможно измерить глубину падения человеческой морали. Ведь сегодня вновь наступило время Достоевского.

Лос-Анджелес — Нью-Йорк