«Здесь брошено зерно…»
«Здесь брошено зерно…»
Портфель "ЛГ"
«Здесь брошено зерно…»
ФЁДОР АБРАМОВ – 90
Лидия Владимировна Мельницкая, журналист, живёт в Архангельске. Судьба подарила ей знакомство с Фёдором Абрамовым, который в 1972 году писал ей: «В газете читаю с удовольствием. Вы любите, понимаете Север, и у Вас есть Слово. Всего доброго! Абрамов».
Есть где-то, есть иль был наш дом,
А нет – так должен быть!
А.Т. Твардовский
НА АБРАМОВСКОМ УГОРЬЕ
Стыдно признаться, но до начала 70-х ничего-то из абрамовских произведений я ещё не читала. Хотя, конечно, знала, что есть такой писатель Фёдор Абрамов, наш земляк… Что он каждое лето приезжает на родину, но мои командировки в совхозы Пинежского района, в Верколу в том числе, не совпадали с его пребыванием там.
Не раз слышала о писателе и от общих пинежских знакомых, и от коллеги по областной молодёжной газете Юрия Галкина. Он был чуть ли не первым, кого ещё в начале 60-х Фёдор Александрович выделил среди начинающих писателей Севера, поддержал в начале пути и в дальнейшем следил за его творческой судьбой.
В начале 1970-х Юрий Галкин работал в «Нашем современнике». 1972 год этот журнал открывал абрамовской повестью «Алька». Прочла. Потом – «Пелагею»… Помню, как щемила душу повесть о деревенской пекарихе, матери бесшабашной красавицы Альки…
Тут подоспели и «Деревянные кони», сборник повестей, выпущенный в Ленинграде в том же 1972 году. Я получила книгу с надписью «…от Алькиного отца с благодарностью». После того как Фёдор Александрович прочёл в газете «Правда Севера» (он её и в Питере выписывал) мою рецензию на «Альку», он послал мне эту книгу с коротким письмом, где благодарил «за добрые слова о взбалмошной, непутёвой, но где-то и обаятельной моей девке». Среди моих предков, насколько мне известно, крестьян не было. Но после повести «Деревянные кони» чувство кровной, родственной связи с абрамовскими героями почему-то не покидает меня до сих пор.
…В мае–июне 1974 года Фёдор Александрович строил в Верколе свой дом. Зимой он купил, «как кота в мешке», за глаза у хозяйки, давно не жившей здесь, «самый скудный, быть может, по веркольским масштабам, домишко, но зато на самом прекрасном месте». Ради места и купил: рядом со знаменитой старой лиственницей, которая не раз упомянута в его книгах; на высоком «абрамовском угоре» над Пинегой-рекой – наискосок через дорогу, раньше стоял дом, где он родился и вырос.
Строил свой дом не в переносном смысле. Во всех строительных работах деятельно участвовал сам Фёдор Александрович. Учился плотницкому делу у лучших веркольских мастеров, возводивших ему дом практически заново; доставал стройматериалы, выбивал транспорт… Впрочем, об этом подробно рассказала в документальной повести «Дом в Верколе» Людмила Владимировна Крутикова-Абрамова, вдова писателя. Мне же удалось в последние дни мая 1974-го увидеть своими глазами, как «писатель меняет профессию»…
«Правда Севера» направила меня в командировку, задание было связано с сельским хозяйством. А тут стало известно, что писатель Абрамов сейчас в Верколе. И моя начальница, вспомнив, что Фёдор Александрович знает меня заочно по публикациям в газете (бандероль на моё имя он послал в «Правду Севера»), поручила мне встретиться с ним и взять интервью…
…И вот, не сразу показавшись из-за угла строящегося дома, приближается ко мне невысокий мужичок в ватнике, резиновых сапогах, с непокрытой черняво-кучерявой головой, хмурый и сердитый. И топор из руки не выпускает… Позже, не раз перебирая в памяти подробности первой встречи с Фёдором Александровичем, поняла его настроение и реакцию на мой приезд. Человек только на пятьдесят пятом году жизни начал вить собственное «гнездовье» (его слово) на своей малой родине, спешил: ждала литературная работа – другой незаконченный «Дом», завершающий тетралогию «Братья и сёстры»; затем поиски и сбор материалов – запись воспоминаний пинежских старожилов для будущей «Чистой книги» (надеялся, что она станет главным делом его жизни), и ещё много чего было задумано…
А тут то строителям мешают работать «особенности русского национального характера», то вот незваная корреспондентка явилась так некстати. Да ещё от «Правды Севера»! Хоть и изрядно времени прошло, но ещё не утихла в нём обида на нашу областную газету за то, что организовала по указанию свыше открытое письмо «Куда зовёшь нас, земляк?» за подписями его односельчан. Словом, чувствую: интервью не будет. Но Абрамов, заметив, что я веду себя как-то странно для газетчика, спросил, как моя фамилия (не представилась при встрече из какого-то глупого самолюбия). А когда назвалась – передо мной был совсем другой человек. И топор был оставлен на время – правда, не без сожаления.
«НЕ ОТСТУПАЯ – БЫТЬ САМИМ СОБОЙ…»
Пока строился дом, Фёдор Александрович жил в отдельной «боковушке» у Александры Андреевны Постниковой, учительницы-пенсионерки, очень им уважаемой. Он тут же решил и меня устроить к ней – «чтобы вечерами после работы удобнее было разговаривать». А пока, поскольку до дома Александры Андреевны на другом конце Верколы около двух километров пути, Абрамов повёл меня пить чай к своей родственнице Офимье Фёдоровне Клевакиной, жившей почти напротив его стройки. Он её, несмотря на дальность родства, тёткой называл. И эту историю про «Офимьин хлебец» подбил её рассказать: как она придумала в военную «голодуху» высушить и смолоть мох – «чистенькой, беленькой», замесить («мучки живой, ячменной горсть была»), испечь, взять с собой на пожню, где всех удивила… «Некорыстные то были хлебцы военной поры», – с грустью вспомнил Фёдор Александрович. А в 1974 году мы с удовольствием хрустели сухарями из домашнего житничка (ячменного хлеба), и Абрамов сказал, что здесь, в Верколе, это его любимое угощение к чаю. Мне же вкус житника, испечённого в русской печи, был памятен ещё с военного детства…
Офимью Фёдоровну ждали свои дела, а мы завели разговор о литературе. Сначала о Солженицыне. Свежа была в памяти кампания «массового осуждения народом» писателя. К Абрамову обратились с предложением присоединить и его подпись под очередным «коллективным» письмом. Абрамов и Солженицын были очень разными во многом, но их роднило то, что обоих благословил в литературу Твардовский: когда он был главным редактором «Нового мира», в его журнале увидели свет «Две зимы и три лета» и «Один день Ивана Денисовича».
Но вот героиня рассказа «Матрёнин двор» вызывала у Абрамова неприятие, желание противопоставить ей, кроткой страстотерпице, судьбы и поступки наших северных крестьянок. Он считал, что Александр Исаевич слишком её идеализировал: «Зря сделал из Матрёны икону…» Ну и ещё по некоторым позициям он расходился с Солженицыным. Это и попытались использовать. Но своей подписи Абрамов нигде ставить не стал, «хотя, – как он говорил, – её от меня особенно настойчиво добивались, так как я был тогда секретарём парторганизации Ленинградского отделения Союза писателей». Мало того, Фёдор Александрович всеми доступными способами постарался выразить своё резко отрицательное отношение к этой свистопляске вокруг Солженицына и свою поддержку его гражданской позиции. В те годы это был мужественный, принципиальный поступок..
И всё же мы с ним едва не поссорились в первый же день знакомства… Из-за «Мастера и Маргариты» Булгакова. Фёдор Александрович признался, что он не в восторге «от этой вещи». Все булгаковские фантасмагории, выдумки «на него лично не действуют», поскольку в реальной жизни, он знает, происходило куда страшнее «любых фантасмагорий». Я тут же взвилась. Живо вспомнился обыск у нас в квартире четыре года назад. Искали «Раковый корпус» Солженицына, «Белую книгу» в защиту Даниэля и Синявского, журналы «Грани» и «Посев»… Не нашли… Конечно, Фёдор Александрович ни сном ни духом не ведал о причинах моей неожиданной горячности, даже растерялся немного. И согласился всё-таки с тем, что право каждого писателя – выбирать близкий ему жанр, удобную художественную форму…
Тут, встревоженная громким разговором, заглянула в дверь хозяйка, но мы уже снова мирно макали житные сухарики в остывший чай. «Ты што, тётка, боишься, что мы тут дролимся сидим? Входи, входи смело, не помешаешь», – шутливо пригласил хозяйку в её собственную избу Фёдор Александрович.
Вскоре вышли втроём на улицу, и пока Офимья Фёдоровна подпирала палкой-сторожем дверь, Абрамов спросил: «Ну а хоть Белов-то вам нравится?» «Очень! Очень!» – ответила я горячо и совершенно искренне. Он явно обрадовался, но тут же начал озабоченно сетовать, что вот только зря Вася стал пьесы писать, не его это дело и не очень получается, – «а ведь сколько ещё мог правдивых, сильных вещей создать о северной деревне, о том, что хорошо знает и понимает глубоко…».
Да, спорщик он был отчаянный. Но, как точно подметил Лев Абрамович Додин, поставивший спектакль по прозе Абрамова, если собеседник твёрдо и доказательно отстаивает свою точку зрения, – его можно переубедить.
Стоило мне упомянуть о своих попытках поддержки издания отдельной книги об О.Э. Озаровской, как он: «А что такого сделала ваша Озаровская, кроме того, что нашла нашу Кривополенову?!» Возможно, он просто заводил меня, но я обиделась за Ольгу Эрастовну – талантливую писательницу, артистку, фольклористку, исследовательницу Русского Севера, – что тут же выпалила прочувствованную речь во славу этой замечательной женщины. И Фёдор Александрович поднял руки вверх: «Сдаюсь! Сдаюсь! Согласен, нужна отдельная книга об Озаровской…»
Узнав, что я не читала «Вокруг да около» – пожалуй, самую выстраданную им повесть, – Абрамов пообещал послать её. Обещание выполнил. «…Сегодня наконец отправил Вам свою книгу, а то ведь совесть замучила: ни письма не написал, ни книги не послал. Бога ради, не взыщите!» Он был очень обязательным человеком, откликался на каждое письмо – сколько же адресатов могут похвалиться перепиской с ним! Особенно земляки-пинежане.
Повесть «Вокруг да около» (1963) была поступком. Он впервые в нашей литературе поднял голос в защиту крестьянина. Первым написал о том, что, лишив колхозника паспорта, государство, по сути, превратило его в крепостного на своей же земле. Заступился за земляков-пинежан, что «годами робили за копейки на трудодень, а то и вовсе за «галочку». С сердечной болью рассказано в повести, как в «утонувших в траве» хозяйствах каждую осень уходили под снег неубранные до конца луга, а колхозникам для своей коровы и «на закрайках» подкосить не разрешалось… Как в безропотной нищете доживали свой век одинокие старухи, у которых сын ли, муж ли «пропал за слова» – и некому подсказать им подать на реабилитацию, добиться пенсии «за потерю кормильца»…
А в ответ получил пресловутое «коллективное» письмо «Куда зовёшь нас, земляк?», на несколько лет перекрывшее Абрамову доступ к читателям.
«В КРАЮ РОДНИКОВОГО СЛОВА»
«Слушая родную мне северную «говорю», я чувствую себя счастливым. Через слово возвращается ко мне моё детство, моя жизнь, возвращается та среда, открывается та среда, откуда вышел я и все мои герои. Здесь брошено зерно, из которого выросла главная идея моих сочинений». В 1972 году, отвечая на вопросы корреспондента «Литературной газеты» (тема разговора – «Язык, на котором говорит время»), Фёдор Александрович привёл пример своеобразного фразеологического оборота, распространённого у нас на Севере: «Живёте ли вы?» (то есть проснулись ли, на ногах ли). Колхозный бригадир по утрам так и заявляет о себе под окошком: «Эй, Марья, живёшь, нет?.. Для северного крестьянина слово «жить» равнозначно слову «работать». Вот и у Абрамова в повести, когда болезнь валит Пелагею с ног, она вспоминает, как её мать за три дня до смерти просила у неё работы: «Дай ты мне что-нибудь поделать. Я ведь жить хочу».
Время, а вместе с ним и язык стали изменяться ещё при жизни Абрамова. Видимо, чувствуя это, он ещё с конца 70-х в своих статьях, интервью, при встречах с читателями всё чаще напоминает о наших великих словотворцах, которыми «Север вправе гордиться и должен гордиться!».
Степан Григорьевич Писахов. К столетию со дня его рождения Абрамов пишет большую статью, где воздаёт должное этому человеку.
В той статье неслучайно говорится и об уникальной нашей сказительнице Марии Дмитриевне Кривополеновой.
А другой наш замечательный земляк Борис Викторович Шергин – тоже писатель, сказитель, художник. Юрий Галкин познакомил Абрамова с Шергиным, жившим в Москве с начала 20-х годов.
Фёдор Александрович до конца своих дней хранил в памяти впечатление от этого знакомства, то и дело возвращался к нему в своих записях и набросках: «Шергин – писатель самобытный, неповторимый. Такого писателя до него в русской литературе не было…»
***
«Занавешивай Веркола, светлой Пинеги зеркало», – написала Ольга Фокина в стихах, которые по её просьбе прочёл Василий Белов, прощаясь со своим другом и соратником 19 мая 1983 года. Такой густой на чувства, впечатления и встречи был тот печальный день. Я была там и писала в «Правду Севера»… Нет, не некролог. Скорее, впечатления, ощущения… Вечером добралась до своего логова (Господи, тогда бы и в голову не пришло, что через шесть лет буду жить на улице имени Фёдора Абрамова!). Вдруг тревожный стук в дверь – Женя Медведюк, наш дежурный редактор: «Собирайся, меня за тобой на машине послали! Там секретарь из обкома приехал, твой материал корёжит…»
Пока ехали, всё во мне закипало, так что в кабинет замредактора вошла, еле сдерживаясь. Там над газетной полосой, которой уже по всем срокам давно надлежало печататься в типографии, склонился озабоченно с карандашом в руке секретарь обкома по идеологии и переписывал мой материал. Рядом – расстроенные коллеги, гневные корректора… Секретарь: «А, Лидия Владимировна… Мы вас тут немножко подправляем».
Заменили заголовок, убрали всё живое, в чём можно было заметить намёк на остроту и личное отношение. Зато теперь поимённо, с указанием званий и должностей перечислялись все выступавшие на траурном митинге партийные и советские руководители. Вместо сокращений появились фразы, которые я ни в «жисть» бы не написала: «Нескончаемым потоком шли люди – рабочие совхоза, многие из которых прибыли сюда прямо с пахоты, ветераны войны и труда, молодёжь Верколы…»
На все мои вспышки сопротивления секретарь обкома ответил: «Вы потом можете написать всё, как вам надо, рассказать с подробностями…» Ну вот и рассказываю…
Лидия МЕЛЬНИЦКАЯ
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии: