I.

I.

Я живу в летающем доме.

Ночами он скрипит, как корабль, и иногда роняет картинки в легких рамках со стен.

— Бымц, — говорит картинка.

— Е-мое, — говорю я.

— Это когда-нибудь кончится? — говорит сосед снизу.

— Нет, — отвечаю я. — Это не кончится никогда.

Так и случается...

Я просыпаюсь утром и вижу: все — летит.

Мой дом летит, вместе с ним летит дуб под окном (у меня есть подозрение, что дуб тут неслучаен), облака, жизнь, лето, тополиный пух, зяблик, стираное белье на веревке.

Даже белая занавеска с утра надувается, как беременная, и запросто достает до изножья кровати, закрывая при этом телевизор и тумбу под телевизором.

Но на этом как раз все и кончается.

Тумба и телевизор — твердо стоят на своих местах и летать не желают.

По телевизору я иногда смотрю «Дом-2», а в тумбе — лежат альбомы с репродукциями.

Среди них есть и голландец Вермеер. А у него — картина (45 с половиной сантиметров на 41). Называется «Молочница».

... Пустая желтовато-серая выбеленная стена, с какими-то выщербинами или следами от гвоздей. Слева — окно. На стене (боком) плетеная четырехугольная корзинка и золотой чайник. В левом нижнем углу картины — небольшой кухонный стол, возле него (заполняя собой почти всю картину) стоит служанка. В желтой кофте, красной юбке и синем переднике.

Она внимательно и осторожно наливает из глиняного кувшина — в глиняную же темную миску — молоко. Молоко течет тонкой струйкой и светится. Рядом лежат разломанный хлеб и булка. И их разломы горят как золото.

Эти разломы горят неслучайно. То ли Вермеер пользовался камерой-обскурой, и при этом освещении из окна на хлебе возник блик, то ли он сам так придумал, но в любом случае — эти ослепительные точки — чистая техника. И называется она «пуантильной».

Вермеер усыпает края хлеба и крошки мерцающими световыми точками.

И хотя считается, что центр картины, ее ось — эта как раз переливающаяся струйка молока — но я этого не вижу.

Для меня: центр картины — это разломанный хлеб.

И крошки — которые сияют и горят.

Этот хлеб не дает мне покоя.