ПАРАДОКСЫ УНАБОМБЕРА

ПАРАДОКСЫ УНАБОМБЕРА

«Независимая Газета», 5 июня 1996

Бомба под здание либерализма

Вот уже два месяца легендарный Унабомбер снова на первых страницах североамериканской прессы. На сей раз – в связи с вроде бы состоявшейся поимкой «преступника номер 1», которым, как уверяет ФБР, оказался отставной гарвардский профессор математики, отшельник и мизантроп Теодор Казинский

Радостную возбужденность прессы трудно не понять. Еще бы – наконец-то пойман индивид, державший в страхе не только университеты и авиакомпании (откуда и его фэбээровский псевдоним), но практически всю Америку, с неприятным удивлением обнаружившую, что всевластное детище Гувера отнюдь не всесильно, коль скоро позволяло безнаказанно водить себя за нос более 17 лет одному единственному человеку.

Но в торжествующих реляциях газет, в потоке анализов и домыслов, в сумасшедшей гонке по откапыванию очередных пикантных подробностей из жизни Теда Казинского как-то оказался вытесненным за рамки этой детективной истории один крайне существенный ее момент. И быстрые, как ртуть, репортеры, и солидные обозреватели, словно сговорившись, старательно уходят от разговора о самой, вероятно, главной «бомбе», подложенной Унабомбером не просто под университетскую кафедру или офис очередной авиакомпании, но под все здание современного «левого» движения, а по сути, под всю систему западного либерализма в современной его ипостаси. Речь идет о документе, подведшем итог многолетним размышлениям Унабомбера – о его «Манифесте»

Этот внушительного объема трактат (в 35 тыс. слов) озаглавленный «Индустриальное общество и его будущее», был одновременно прислан в редакции «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост» с требованием напечатать его без малейших купюр. В случае публикации Унабомбер обещал полностью отказаться от насилия в будущем, подводя тем самым черту под 17-летней террористической деятельностью (стоившей, если все взрывы были действительно делом его рук, жизни троим людям и здоровья еще двадцати трем.) В случае же отказа в публикации автор манифеста угрожал отправить очередную бомбу без указания адреса, но «с намерением убить». Три месяца редакции двух этих самых влиятельных американских газет держали совет с ФБР и офисом министра юстиции, после чего решение было принято:печатать. «Манифест» вышел приложением к обеим газетам 19сентября 1995 года.

Публикация документа вызвала в читающей и, главное, пишущей американской публике состояние немалого шока. Надо было как-то реагировать, но мало кто знал, что вообще делать с этим фантом. Предполагалось, что иррациональный тип (а иным и не мог быть человек, с легкостью перечеркивающий жизнь невинных и неведомых ему людей) должен был произвести на свет соответствующее детище, очередной бредовый «революционный» опус в стиле тех, что печатали десятками все прочие экстремисты – от «Красных бригад» до полковника Каддафи. «Манифест» же, как оказалось, был написан человеком, сочетавшим отточенную логику аналитика с глубоким инсайтом социального психолога. И если было относительно легко отмахнуться от внешне основной посылки документа – а ею был не более и не менее как призыв к тотальному и, если нужно, насильственному разрушению нынешнего индустриального общества, – то не так-то просто было опровергнуть сам анализ этого общества и его болезней.

В «Манифесте» отчетливо выделяются два основных, хотя и неравновесных момента. Там, где речь идет об опасностях, поджидающих нас на пути дальнейшего роста индустриализации и технологизации общества (эти два термина употребляются как равнозначные), Унабомбер хотя и точен, но вряд ли оригинален. Самоубийственное пренебрежение природой и ее законами? Кто же спорит. Возрастающая зависимость человека от все новых и новых «игрушек» технологической цивилизации? Верно. Как верно и то, что чем более технологически развита цивилизация, тем катастрофичнее были бы последствия ее внезапного крушения. Трудно спорить и с тем, что на пути технологического прогресса индивидуум постепенно лишается многих своих свобод (уже хотя бы потому, что вынужден одну за другой приносить их в жертву целостности все более сложной системы), что человек во все большей степени становится объектом социальной инженерии, управляемых социальных экспериментов, а как цели их, так и средства могут оказаться не самыми благородными (хотя преподносятся они именно как таковые). Опять-таки верно, что уже сейчас человека на Западе можно взять под абсолютно тотальный контроль системы: ведь в нашем портмоне не просто набор пластиковых карточек – банковских, медицинских,социального страхования, водительских прав и т.д. – но за каждой из них стоит солидный блок информации о ее владельце. А вместе взятые, эти блоки складываются в пугающее своей детальностью досье.

Все это, повторяю верно. Однако большой новизны в этом, конечно, нет. Все эти предупреждения уже звучали с разной степенью тревожности и с весьма различных идеологических позиций.

Однако второй момент трактата (а по сути и по хронологии – первый, ибо именно им открывается"Манифест") куда более неожидан, во всяком случае – по части беспощадности оценок и выводов. Этот раздел называется «Психология современного левого движения» и не оставляет буквально камня на камне от либерализма, имеющего в Америке (и не только) авторитет едва ли не светской религии (деление на «левых» и «правых» автор «Манифеста» проводит, разумеется, по традиционной для Запада схеме).

Унабомбер отмечает в современных «левых», или либералах (он зачастую использует эти слова как синонимы), две основные психологические тенденции: комплекс неполноценности и «сверхсоциальность» (последнее в несколько иных. обстоятельствах можно было бы назвать «тяготением к кодле»). Человек, высоко ценящий индивидуальную свободу и имеющий возможности реализовать себя в круге реальных, жизненных задач (или еще проще – поставленный перед необходимостью решать такие задачи), вряд ли обзаведется упомянутым комплексом. Но западное общество сегодня изобилует и совсем иными типами. Как правило, это люди, не состоявшиеся психологически и мировоззренчески, которым, однако, не нужно сражаться за физически необходимые для их жизни вещи. Унабомбер пишет: «Достаточно пройти тренировочную программу, обзаведясь минимальными техническими навыками, а затем приходить на работу вовремя и прилагать крайне невеликие усилия, чтобы эту работу сохранить. Единственные требования – хотя бы умеренная способность к мышлению и, прежде, всего, послушание. Если человек располагает этими качествами, общество заботится о нем от колыбели до могилы». В такой ситуации не приходится говорить об индивидуальных, автономных целях и усилиях по их достижению, об обретении уверенности в себе, о чувстве самоценности. Тогда-то, пишет автор"Манифеста", на сцену и выходят «скука, деморализация, низкая самооценка, чувство неполноценности, пораженчество, депрессия, тревожность, чувство вины, агрессивность, неутолимый гедонизм, извращенное сексуальное поведение и т.д.». Современные «левые» (либералы) ищут выход из подобной ситуации через активность, которая, не являясь насущной, необходимой, тем не менее позволяет обрести «как бы уверенность всебе», наполнить жизнь индивидуума «как бы ценностями», обрести чувство «как бы самореализации» и прочая, и прочая. То есть, вся их нерастраченная энергия уходит в суррогатную активность. (Естественно, что сам комплекс неполноценности в ходе такой суррогатной активности не исчезает; напротив, он эту активность подпитывает, одновременно окрашивая ее в весьма патологические тона.)

Вполне понятно, что подавляющее большинство пропагандистов «политической корректности», феминизма, защитников прав сексуальных, расовых, нетрудоспособных и прочих меньшинств вовсе не относятся к числу темнокожих обитателей гетто, к регулярно избиваемым женщинам или к инвалидам. Напротив, обычно это представители вполне привилегированной прослойки Но их самоидентификация с «униженными и оскорбленными» происходит именно вследствие уже упомянутого комплекса неполноценности

Я не случайно закавычил «униженных и оскорбленных». Многие из них если и оскорблены в тех или иных своих чувствах, то уж никак не унижены. Но либералы настойчиво муссируют именно тот миф, в рамках которого любая индивидуальная распущенность, антисоциальность, а то и просто криминальное поведение становятся наследием и результатом «проклятого рабства» (для темнокожего населения), «циничного колониализма» (для индейцев), «веками подавлявшейся сексуальности» (для гомосексуалистов, трансвеститов, педофилов – или, в соответствии с политически корректной терминологией, «сторонников альтернативного образа жизни»). В результате ситуация, как остроумно замечает Унабомбер, становится образчиком черного юмора: многие социальные группы, которые в реальности вовсе не являются ущербными или неполноценными, усилиями воинствующих «левых» начинают восприниматься как таковые. Параллельно лихорадочная либеральная активность идет ещена одном фронте: усиленно вливают в сознание белого, англоязычного, христианского большинства чувство вины за все реальные или воображаемые преступления их дедов и прадедов. Отсюда уже вполне «логично» следует не просто необходимость покаяния и раскаяния, но и расплаты, с повсеместно возникающей «дискриминацией наоборот» (что в словаре нынешних либеральных структур власти торжественно именуется «аффирмативной акцией»), с требованием пересмотра традиционной системы ценностей, традиционной этики, традиционной семьи и т.д.

«Сверхсоциальность», с другой стороны, проявляется в тотальном нежелании и неумении «новых левых» принять на себя бремя индивидуальной ответственности за свои поступки, идеи и убеждения. Их отличает не только стремление ввести всю окружающую их реальность в рамки жестко сформулированных отношений, инструкций и кодексов, не только бинарное мышление и черно-белое видение мира («хороший-плохой»,"враг-свой", «эксплуататор-жертва»), но и явная способность без всяких усилий по букве этих инструкций жить, говорить и даже думать. Парадокса никакого в этом нет. «Левые» лишь выглядят – как и во все времена – бунтарями и нонконформистами. На самом же деле конформизм их порой переходит все мыслимые границы, потому что всегда жив страх отлучения за шаг в сторону от любого из многочисленных кодексов их среды. А что они сами по себе, без этой среды, без «кодлы»?

Именно это либеральное меньшинство, вооруженное лозунгами социальной справедливости, компенсации за все причиненные реальные и кажущиеся обиды, с помощью постоянного накручивания страстей между этносами и социальными группами (под видом корректировки отношений между ними) совершает в последние годы прорыв к власти. И в этом, пожалуй, наиболее серьезное предупреждение «Манифеста». Унабомбер убедительно доказывает, что западное общество в нынешней его ипостаси не только не является идеалом «всего страждущего человечества» (а тезис этот вот уже добрый десяток лет вколачивается российскими «демократами» в умы и души россиян), но вряд ли может рассматриваться как незыблемый «бастион свободы и демократии». Именно потому, что неумеренное и неудержимое либеральное рвение «новых левых» в конечном итоге оборачивается тоталитаризмом. И не стоит искать противоречия во вроде бы нестыкуемой паре «либерализм-тоталитаризм», никакого противоречия здесь нет. Западное общество, тяготеющее к тотальной атеизации (затевавшейся, как всегда, под лозунгами наиценнейших свобод), освобождению от «устаревших» этических норм, торжеству гедонизма и вседозволенности, оказалось, в результате разрушения прежней нравственной основы, беззащитным перед натиском нового тоталитаризма. Натиском тем более неудержимым, что поддержан он всей мощью средств массовой информации, а нередко и самого государства.

Нет во всем написанном выше ни тенденциозности, ни попытки сгустить краски, ни паникерства. Иначе как быть с постепенным, но неуклонным исчезновением тех свобод, которые первоначально были так кричаще ярко написанына знаменах либерального движения? Как быть с неуклонно тающими академическими свободами, когда профессор университета и школьный учитель опутаны гигантской сетью табу и запретов, зачастую писанных черным по белому, в инструкциях и циркулярах – и относятся они не только к тому, что этот профессор может говорить, а что нет, но и к тому, каких предметов он не может даже касаться? Как быть с политиками, в одно мгновение исчезающими с политической арены, потому что выразили какую-то, пусть даже случайную, мысль, идущую вразрез с аксиомами «политической корректности»? Как быть с обязательными квотами – не только для госучреждений, но и для частного бизнеса – на трудоустройство этнических, сексуальных и прочих меньшинств, безотносительно к тому, насколько эти люди профессионально пригодны? Как быть с ситуацией клерка, инженера, рабочего, который старается лишний раз не взглянуть на сотрудницу, чтобы не схлопотать обвинения в «сексуальном преследовании» или «визуальном сексуальном преследовании» (в ходу уже и такой термин)? Как быть с десятками государственных комиссий разного уровня, занятых составлением и изданием все новых инструкций и циркуляров относительно того, какие слова и выражения следует на данном этапе вытеснять из употребления и какие «новоязовские» конструкции внедрять на их место? Как быть с постоянным запугиванием читателя газет и телезрителя ордами вооруженных правых экстремистов, фундаменталистов от религии, фашистов, «бритоголовых» и прочей ужасающей публики, которая спит и видит, как бы установить очередную бесчеловечную диктатуру? (Смысл такого запугивания просчитывается как дважды два. Он в том, что если существует опасность, да еще такая страшная, то уж для того чтобы «они не прошли», мы просто обязаны поступиться еще одной свободой, подкрутить еще две-три гайки, а главное – еще теснее сплотить ряды. В обыденной же реальности за четыре года жизни в Канаде я видел лишь пару скучных и даже тоскливых «бритоголовых» – при том, что антифашистских, антирасистских, феминистских выступлений, а равно и гомосексуальных шествий-"парадов" успел перевидать изрядно.)

История с публикацией «Манифеста» обнажила великое множество существующих парадоксов и добавила немалое количество новых. Один из них – по самому внешнему ряду – заключается в том, что напечатан был трудУнабомбера не просто в двух самых тиражных газетах Америки, но на страницах двух бесспорных столпов современного либерализма. Дальше – больше. Унабомбером двигало, как мне думается, не просто вполне понятное «Не могу молчать!», но и стремление найти отклик в умах и душах потенциальных сторонников. Как выяснилось, обнаружились они лишь… в лагере все тех же «левых», причем на самом крайнем его фланге, среди воинствующих активистов всех мастей (готовых за пойманного в капкан бобра спалить фермера, этот капкан поставившего, или перестрелять за спиленное дерево бригаду лесорубов). Не случайно именно «антитехнологические» анархисты первыми высказали одобрение «Манифесту» – но лишь в луддитской, «антииндустриальной» его части. И с гневом или, в лучшем случае, с натянутой иронией (как это сделал Киркпатрик Сэйл, соредактор журнала «Нейшн»), отнеслись они к главному в документе – беспощадному анализу современного либерального движения. Прочие же издания эту тему просто аккуратно опустили.

«Манифест» Унабомбера, документ чрезвычайной остроты и силы, должен был стать последней, самой мощной бомбой, изготовленной им, бомбой, подложенной под все здание современного западного либерализма. Но именно эта бомба, на которую создатель ее возлагал столь большие надежды, и не сработала. И, думается мне, вовсе не потому, что властители дум (и газет) Америки отнюдь небездарно предали историю с «Манифестом» забвению. Не сработала эта главная бомба потому, что, к величайшему сожалению, сработали многие из предыдущих. Которые лишили жизни трех людей, сделав еще десятки калеками. Унабомбер (был ли им арестованныйФБР Тед Казинский или кто угодно еще), человек бесспорно талантливый и интеллектуально честный, нарушил главнейшую из заповедей: «Не убий». Тем самым он вписал свое имя в длинную и бесславную череду тех, кто вколачивал свои идеи в умы человечества кровью и насилием.

И, конечно же, все предыдущие бомбы, как и угрозы их применить, позволившие Унабомберу опубликовать свой труд, перечеркнули само его послание Америке. Мы склонны (часто не без оснований) отождествлять криминальных носителей и пропагандистов какой-то.идеи с самой этой идеей. Автор «Манифеста» всей своей жизнью террориста вложил мощное оружие в руки тех, против кого он нас предостерегает.