Зона умаляет человека

Зона умаляет человека

Владимир Смирнов

18 апреля 2013 2

Общество Происшествия

Тюремные эскизы

Седьмой год находится в заключении писатель Владимир Смирнов. Мы неоднократно писали об этом деле - несмотря на вопиющие нарушения в ходе следствия, противоречащие друг другу экспертизы и неоспоримый факт самообороны: Смирнов, находясь у себя в квартире, отбился от нападения отморозков, - писателю был вынесен жестокий и несправедливый приговор.

Смирнов не сдаётся: пытается доказать свою правоту в переписке с инстанциями, ведёт дневники, размышляет о тюрьме и воле.

"Zэк" публикует новые сюжеты из тетрадей писателя.

В олодЯ Зименко - уроженец Краснодара. Был чемпионом среди юниоров по борьбе, попал в сборную России и стал чемпионом СССР.

А потом, как сглазили, пошёл счёт поражениям.

Мы сошлись в тюрьме, где поголовно живут прошлым, а Зименко есть что вспоминать.

- Я начал подростком борьбой заниматься, и победы, можно сказать, шли мне в руки. Я хорошо чувствовал ковёр. У меня дома столько медалей сохранилось, столько кубковВ Лиепае занял первое место на чемпионате Латвии, победа там мне тяжело досталась, на первенстве России легче было Два года выступал за сборную России.

В сборной познакомился с Карелиным. Сашу привезли из Красноярска. Он был на год старше меня. Выглядел он исполином, при весе 130 килограммов у него не было ни грамма жиринки.

Спортивная база нашей сборной тогда находилась в Ростове-на-Дону, а под Ростовым было расположено армянское село Чалтыр, там тогда жило около десятка бывших чемпионов мира и Европы по греко-римской борьбе. Естественно, их сыновья, племянники, вся родня были мастерами.

Саша Карелин в Чалтыре боролся, схватки проходили быстро и заканчивались его победой. Все увидели, что это русский богатырь, самородок, которые рождаются раз в сто лет. Он делал такие вещи на ковре, которые никто не делал до него.

Он был моим другом, как и Алик Жанэтль, адыг по национальности, из Энема. Мы вместе ходили на дискотеки, принимали участие в стычках с местными, в парке Горького, колотили их и убегали.

Вместе выиграли первенство России в Горьком, потом первенство СССР в Донецке на стадионе "Авангард" в 1984 году.

Уже тогда вокруг Карелина крутилась пресса, он блестяще выступал и был везде на первом плане, а мы отошли на второй. У него была такая экскаваторная (руки снизу) манера бороться, и он этой своей манере никогда не изменял.

Человек сам по себе он добрый - ни лукавства, ни хитринки и молчун не по годам: вывести его из себя было трудно.

Из сборной я ушёл в армию, в 1985 году. В армии попал в дисбат за неуставные отношения. Дисбат находился в Ростовской области, в посёлке Каменоломни. Там судьба меня свела с Ростиком Бутуевым, ещё одним членом сборной России по борьбе. Он служил в охране. Мы встретились, поговорили. Ростик был соперником Карелина и представлял серьёзную проблему для него, но Саша - пахарь, а Бутуев был ленив и любил поспать.

Потом я следил за Сашиными выступлениями. Он выиграл три Олимпиады, и меня всегда это грело и радовало. Каждую Олимпиаду я за ним следил, у него почти всегда борьба заканчивалась в первом периоде, до второго редко, очень редко доходило.

Трёхкратного олимпийского чемпиона в греко-римской борьбе ещё не было в истории. Николай Балбошин был двукратным. Карелина можно считать хозяином ковра. Это легендарный спортсмен и борец. Такого человека больше нет, один-единственный на планете.

Сейчас у нас 2013 год - значит, Сашу я не видел 28 лет. И на связь не выходил, не пытался даже. Неудобно к человеку лезть, когда он на вершине славы, но, думаю, что он меня не забыл, а вот захочет знаться или нет - этого уже не знаю. Но сейчас я бы к нему обратился и попросил, чтобы он помог мне раньше времени уйти отсюда. Стыдно - да, неловко - да, но перед ним я бы не стеснялся.

Я в тюрьму попал за травку, коноплю употреблял, у нас, в Краснодарском крае, она везде растёт, получил 5 лет.

У меня дома дочка Дарья. Девочка корову доит с 8 лет, печку топит, дрова носит и не поймёт, за что папа сидит... - Зименко отвернулся в сторону и голос у него осёкся.

Зименко - безотказный человек. Поможет всем, чем может, но сам обременять кого-то просьбами своими не привык, и Карелину вряд ли напишет. Это он, когда раздухарится, для острастки говорит.

Н изкий и приземистый барак, где помещались камеры ШИЗО и ПКТ, был отчуждён от зоны каменным забором. В изолятор я попал за Ибрагимова Арзу. Был у нас в бараке гнусный и растленный тип из Азербайджана.

Он плеснул нарочно кипятком на моего кота, и я двинул ему в зубы.

Арзу побежал на вахту.

После изолятора меня перевели в другой барак, где содержались отрицательно настроенные осуждённые. Они не выходили на работу. Кочевряжились: "Пускай работает железная пила, не для работы меня мама родила" Играли в карты по ночам и были не в ладах с администрацией.

А кот пропал и нигде не появлялся. Я проглядел глаза.

Прошло почти два месяца. Я мысленно похоронил кота. Оплакал. И вдруг он притащился к мусорным бачкам в локальной зоне. Я едва узнал его. Он был хромой, облезший, тощий, с гнойными ранами на спине и на боку. Я глазам своим не верил. Где он пропадал, где обретался и как жив остался - ума не приложу.

Голод вывел его из убежища на поиск пищи, а я, как неприкаянный, вышел из барака подышать, и мы столкнулись с ним нос к носу. Он был потрясён не меньше моего. Я позвал его по имени, и Кеша жалобно, устало отозвался. Я взял его на руки и прильнул к нему душой.

Это было чудо для меня, потому что он воскрес из мёртвых. Я возблагодарил Бога и забрал его в барак. И никто в бараке слова не сказал, хотя вид у блудного кота был ещё тот.

С обретением кота я потерял покой. Выклянчил в санчасти "левомиколь". Юра Кемеровский из своих запасов дал бинты, и я взялся Кешу врачевать. Ходил за ним, как за ребёнком. Старался вкусно накормить, но он ел мало и с трудом. Зато много, как убитый, спал. Шконку без нужды не покидал и никуда не отлучался.

Три недели я выхаживал кота, отдавал ему всего себя и дрейфовал между надеждой и отчаянием. Но не приходило облегчение. Кеша угасал. Его мутило. Он держался из последних сил; еле ковылял и со шконки не решался прыгнуть на пол. По нужде я выносил его в локалку на руках.

Казалось, кто-то в клочья разрывает душу, а я ничего не в силах предпринять.

13 октября с утра Кеша ничего не ел. Уткнулся носиком в желток яичный и сопел.

После утренней проверки я лёг на шконку, рядом с ним и, затаив дыхание, обнял, ласкал и как мантры повторял бессвязные слова. Кеша изредка стонал, перебирая лапками, похоже было, что цепляется за жизнь, и умер ближе к полудню на моих руках. Было ему полтора годика.

Я положил Кешу в свою наволочку и закопал на целине между двумя локальными зонами под глухим забором из листового ржавого железа.

Горечь спазмами сжимала моё сердце.

Я не выходил кота и казнил себя за это. На шконке пустовало место, где он спал, и пусто было на душе.

Я не стеснялся своих слёз. До основания, до дна содрогалась душа, как будто выворачивалась наизнанку. Но ведь не скажешь: Господи, верни! - второй раз не вернёт, хотя нет для Бога невозможного, и у меня язык не повернулся попросить.

Жизнь состоит из обретений и потерь. Но горе всегда больше любой радости.

А нтон Чехов в книге "Остров Сахалин" приводит слова тюремного инспектора, который состоял при сахалинском губернаторе: "Если, в конце концов, из ста каторжных выходит пятнадцать-двадцать порядочных, то этим мы обязаны не столько исправительным мерам, которые мы употребляем, сколько нашим судам, присылающим на каторгу так много хорошего элемента".

Я думаю, слова эти надо аршинными буквами выбивать на фасаде здания каждого суда! Они не потеряли силу, хотя, конечно, время изменилось, и осмыслить сразу всё нельзя.

Мы, разумеется, знаем, читаем про сталинские лагеря. Когда отбирали пайку, хлеб, продукты, тёплую одежду; убивали за понюшку табака. Так было. Лагерные летописи не врут. Но это государство создавало в лагерях условия, при которых человек переставал быть человеком. Нынешние лагеря отличаются от сталинских, как день и ночь.

На зоне строгого режима воровства и драк кратно меньше, чем в студенческом общежитии или в казарме у солдат. Люди сознательно не создают себе проблемы - им достаточно того, что и без того приходится терпеть.

За колючей проволокой открыты и работают часовни, храмы, мечети, молельные комнаты. Во все места, повсюду, можно писать жалобы. В лагере трудно что-то утаить от глаз.

Нет такого голода, как прежде. Хлеб остаётся на столах, сытой жизнь не назовёшь, но если с воли помогают, то жить можно.

И только исправительные меры, как испокон веков, равны нулю.

Человек в тюрьме не исправляется, а подвергается коррозии, как любой другой материал под воздействием вредной среды. В тюрьме горазды растоптать достоинство, отнять здоровье, нервы вымотать, свернуть в бараний рог. На что-то дельное ума не достаёт. Реформы сводят к улучшению условий содержания. Грубо говоря, положат плитку на цементный пол в сортире - и считают, что реформа проведена.

Зэк каждую минуту ожидает окрика, и так живёт годами. Зона умаляет человека и мало кому идёт впрок.

Места лишения свободы давно пора сдать в утиль. Они своё отжили.

Основным наказанием должна стать ссылка. В России много необжитых мест. Пусть обживают.

На зоне можно быстрей встретить невиновного, чем найти преступника. Тюрьма кишит случайными людьми. В основном "бытовиками". Восемь человек из десяти, которые сегодня даром едят хлеб в колонии, могут с пользой для себя и для страны отбывать срок в ссылке. Надо только "прививать" от водки выпивох. Принудительно кодировать и без конвоя в ссылку отправлять. Два-три месяца тюрьмы им хватит за глаза.

В ссылку, в любой день приедут близкие, без вздорных разрешений на свидание. А захотят - переберутся и останутся там жить.

За колючим лагерным забором притаятся бараки под снос. А холодный пронырливый ветер во все щели совать будет нос