Майя мулы [120]

Майя мулы [120]

Сергей Голубицкий, опубликовано в журнале "Бизнес-журнал" №15 от 14 августа 2007 года.

http://offline.business-magazine.ru/2007/124/287877/

Баки, моллюски, мертвые президенты, тесто, костяшки, чеддер, жабы, капуста, скрилла, мула, картоха, зеленые спинки, вашингтоны, джефферсоны, линкольны, бенджамины, гамильтоны, сыр, хлеб, салат, смачные поцелуи - народные прозвища американского доллара.

Бутербродные деньги

О краеугольном камне современной мировой экономики - североамериканском долларе - хотелось написать еще два года назад, сразу после изучения материалов для «Сада сходящихся тропок» - нашего культурологического слепка Федеральной резервной системы США. Все, однако, откладывал, прикрываясь иллюзией несвоевременности, скорее даже - неуместности «наезда» на святая святых потребительской цивилизации.

Перелом в настроении, как ни странно, вызвала внешне безобидная заметка, растиражированная отечественными безбашенными СМИ: «Журнал The Economist опубликовал ежегодный «индекс БигМака», который оценивает покупательную способность национальных валют только по одному показателю: сколько стоит знаменитый гамбургер от McDonald’s. Разница между ценой БигМака в России и в США сократилась за год с 42,9 до 41 процента. Следовательно, согласно индексу, курс доллара к рублю должен быть не 25,67 рубля за один доллар, как сейчас, а около 15,5 рубля».

Сразу подумалось: до какого жалкого состояния должна дойти экономическая наука (заодно с обслуживаемой ею финансовой системой), чтобы цепляться за бутербродные ориентиры? Как же должна деградировать вера в «надежные» и «проверенные временем» дефляторы ВВП, потребительские корзины, оплаты неквалифицированного труда, расчеты ВВП на душу населения и индексы потребительских цен, чтобы сравняться по убедительности в глазах дезориентированной публики с «индексом» БигМака, а теперь еще, говорят, и плеера iPod?! [121]

Немного поразмыслив, пришел к убеждению, что за очевидным абсурдом сравнения бутербродных цен в разных странах (несопоставимая себестоимость производства, несопоставимые уровни оплаты труда, несопоставимые доходы населения, несопоставимая политическая конъюнктура и - главное! - несопоставимая ценовая политика McDonald’s, всегда подстраивающейся под местные реалии и балансирующей между сверхприбылью и страхом нарваться на погром и заполучить высаженные витрины) скрывается отчаяние перед нынешним состоянием мировой денежной системы, злокачественно деградировавшей от товарных денег к декретным, а под конец - к инфляционным кредитным деньгам [122].

На фоне основного недостатка патриархальной привязки товарных денег к золоту и серебру, порожденного естественным дефицитом драгоценных металлов, которых периодически не хватало для поддержания паритета между денежной массой и объемом товаров/услуг, главный недостаток денег декретных (т.н. fiat money) - инфляционность, вызванная бесконтрольной эмиссией, - хоть и создавал обеспокоенность, однако не предвещал летального исхода. Даже кредитные деньги - эта чудовищная аберрация ростовщической ментальности, свернувшая нашу цивилизацию в бараний рог в XVIII веке, - поначалу пытались сохранять видимость приличия, поддерживая привязку к великим уравнителям (золоту и серебру) и не оспаривая приоритеты государства и народовластия (в лице Парламента) в вопросе контроля за эмиссией.

Затем двумя молниеносными ударами - в 1913-м (создание Федеральной резервной системы США) и в 1933 году (административный указ президента Рузвельта № 6102 и последовавшие за ним меры по уничтожению привязки доллара к золоту) - кредитные деньги завершили отрыв от реальности и окончательно вышли из-под контроля. С этого момента Его величество Доллар США занимался исключительно обслуживанием самого себя, погружая подспудно реальную экономику во мглу Майи и субъективность бутербродных индексов.

Жуткому катабазису [123] денежной единицы Соединенных Штатов Америки мы и посвящаем наш сегодняшний рассказ.

От истоков до 1913 года

Поводом для выделения 1913 года в качестве переломной вехи в истории американских денег послужили отнюдь не авторские эмоции, а непреложный факт: по оценке Министерства финансов США, стоимость товаров и услуг в течение периода с 1635-го по 1913 годы оставалась относительно неизменной, зато с момента создания Федеральной резервной системы (в 1913 году) эта стоимость возросла в 25 раз [124]! Иными словами, Америка демонстрировала финансовую стабильность на протяжении почти трехсот лет, которые - обратите внимание - были наполнены самыми драматичными социальными потрясениями: Война за независимость, Гражданская война, выдавливание Франции, захват испанских территорий, геноцид коренного населения, золотая лихорадка, индустриальная революция и неистовый Drang nach Westen, отмеченный тысячемильной паутиной железных дорог и основанием бесчисленных новых городов.

В ХХ веке на территории США воцарился мир, а войны, опустошившие прочие континенты, обеспечили «форпосту демократии» условия для невиданного экономического роста. При этом, однако, состоялось не столько сокрушительное обесценивание американских денег, сколько превращение их в эфемерное, неуловимое, сюрреальное НЕЧТО, ни к чему не привязанное, ничем не обеспеченное и к тому же находящееся под контролем НЕИЗВЕСТНО КОГО. Неожиданное развитие событий, не правда ли?

За вопиющим обесцениванием денег и принудительной виртуализацией финансовых отношений скрывается хоть и трагичная, но весьма банальная социальная метаморфоза: речь идет о безоговорочном переходе властного контроля в мире от капитала производственного к капиталу банковскому. Здесь-то и начинается самое интересное: поскольку банковский капитал в том виде, как мы его знаем сегодня, в основе своей представлен так называемыми «старыми деньгами» [125], резонно предположить, что названная метаморфоза корнями своими уходит в прошлое, несоизмеримо более далекое, чем 1913 год. По этой причине нам представляется целесообразным начать летопись американского доллара не с момента обретения им нового качества (1913 и 1933 годы), а с самых истоков - XVII века, эпохи колониальной зависимости Америки от Британии.

Период от возникновения первых колоний до победы в Войне за независимость представляется неолиберальным историкам и экономистам дикой вольницей. Страшно подумать: на территории Соединенных Штатов в те годы в обращении находилось более пятидесяти (!) различных форм денег - помимо монет британской, испанской, французской и португальской чеканки, в качестве платежного средства легко и непринужденно принимались сертификаты (scrips), эмитируемые отдельными колониями (впоследствии - штатами), городами и даже крупными предприятиями. Стоимость этих денежных суррогатов непредсказуемо менялась, а главное - не соответствовала реальной стоимости подлежащего обеспечения (золота и серебра), либо вообще никакого обеспечения не имела.

Приведенная оценка финансовой анархии, царившей в XVII-XVIII веках на территориях США, отражает точку зрения сторонников Александра Гамильтона и привнесенного им в 1791 году цивилизованного (в европейском понимании) банковского дела в виде First Bank of the United States, первого Центробанка Соединенных Штатов. Реальность, однако, такова, что колониальные сертификаты (colonial scrips) - бумажные декретные деньги, подкрепленные не золотом и серебром, а лишь авторитетом местных властей, - на протяжении всего своего существования (52 года) не знали инфляции и обеспечивали стабильность цен, невиданную ни до их введения, ни после запрета, наложенного на эмиссию британским парламентом (т. н. Currency Act 1764 года).

Характерно, что ликвидация колониальных сертификатов и возврат к благородному продукту Bank of England, фунту стерлингов, не только привела к упадку экономической жизни североамериканских колоний, но и стала, по сути, главной причиной Войны за независимость.

Революционное своеобразие колониальных сертификатов проявлялось не столько в отказе от привязки к золоту и серебру, сколько в упразднении самой идеи банковского кредитования власти (правительства) под процент - общепринятой практики в Европе XVIII века. Отсутствие «долгового бремени» на самозваных деньгах североамериканских колоний позволяло местным органам управления снижать налоги и предоставлять кредиты под низкий процент, что, в свою очередь, вело к расцвету товарных отношений и производства.

Бенджамин Франклин, принимавший непосредственное участие в создании колониальных сертификатов Пенсильвании, оставил зарисовку экономической ситуации, отражавшей запрет метрополии на эмиссию самозваных денег: «Условия изменились столь разительно, что эра процветания мгновенно сошла на нет, а депрессия достигла таких масштабов, что улицы колониальных городов переполнились безработными».

В 1776 году о колониальных «чудо-скрипах» писал с нескрываемым восхищением и отец европейской экономической науки Адам Смит: «Правительство Пенсильвании изобрело новый способ кредитования, который, не будучи деньгами с золотым либо серебряным обеспечением, тем не менее, полностью дублировал денежные функции. Правительство предоставляло людям под процент и земельный залог бумажные долговые сертификаты, которые переходили из рук в руки подобно банковским обязательствам (bank notes) и считались законным платежным средством во всех сделках. Система эта существенным образом сокращала ежегодные расходы правительства, и говорят, что пенсильванские бумажные деньги никогда не обесценивались ниже стоимости золота и серебра, установленной в колониях до их эмиссии».

Отказ от привязки колониальных сертификатов к золоту и серебру объяснялся объективной невозможностью обеспечить паритет денежной массы и объема товаров и услуг: драгоценные металлы хранились за океаном в авуарах Bank of England, который, как можно догадаться, не горел желанием наращивать эмиссию пропорционально темпам экономического развития североамериканских колоний. Секрет успеха доморощенной валюты заключался, однако, не в их декретном статусе (fiat money), а в соединении двух обстоятельств - устранении вышеупомянутого «долгового бремени» и жесткого контроля за эмиссией. По признанию Бена Франклина: «В колониях мы эмитируем собственные деньги. Они называются - «колониальные сертификаты». Мы эмитируем их в правильных пропорциях к запросам торговли и производства».

Разумеется, бумажные обязательства североамериканских колоний были далеки от идеала. Можно не сомневаться, что и без запрета метрополии «правильные пропорции» эмиссии рано или поздно исказились бы под воздействием непредвиденных обстоятельств, как это случилось десятью годами позже (в 1775-м) в условиях разразившейся Войны за независимость.

10 мая 1775 года на тайном заседании Второго Континентального Конгресса было принято решение об эмиссии «кредитных билетов на сумму, не превышающую двух миллионов испанских рифленых долларов». Потребность в бумажных деньгах возникла для «защиты Америки», а «12 колоний [126] обязались признать новую эмиссию в качестве законного платежного средства». Новые сертификаты получили название «Континентальной валюты» (Continental currency), или сокращенно - «Континенталы» (Continentals).

Беспокойные обстоятельства военного противостояния метрополии помешали, однако, благостному развитию сценария: очень скоро эмиссия вышла из-под контроля и продемонстрировала самые печальные дефекты бумажных денег. В конце 1775 года было напечатано «Континенталов» на сумму, уже в три раза превышающую изначально запланированную (шесть миллионов испанских долларов), а в 1779 году эмиссионная вакханалия доcтигла предела: 242 миллиона долларов! Инфляция обрела гомерические масштабы - за 100 «металлических» долларов радостно отдавали 16 800 бумажных.

В довершение неприятностей полиграфическая защита «Континенталов» оказалась настолько условной, что британцы всласть наигрались в экономическую диверсию, обеспечивая своим печатным станкам круглосуточную загрузку фальсификатом. Типичное рекламное объявление эпохи Войны за независимость (из нью-йоркской Rivington’s Gazette): «Путешественников, отправляющихся в другие колонии, снабжаем любым количеством поддельных долговых билетов Конгресса по оптовой цене бумаги. Качество печати настолько высокое, а имитация такая точная, что нет ни малейшего риска получить отказ в реализации, тем более что нашу продукцию практически невозможно отличить от настоящей. Долговые билеты были успешно и многократно запущены нами в обращение в очень больших объемах. Заинтересовавшиеся могут спросить Q.E.D. в «Кофе-хаусе» с 11 до 16 ежедневно в течение всего месяца».

Считается, однако, что овчинка «Континенталов» стоила выделки: колонии не только три года противостояли могучей Британской империи, но и вышли из этого противостояния победителями. Экономическая цена победы - 200 миллионов долларов долговых обязательств, полностью дисконтированных инфляцией и неликвидностью.

Если предположить, что стремление к самостоятельной денежной системе и в самом деле явилось одной из основных причин противостояния Соединенных Штатов Америки Британии, то победа смотрится гораздо менее выразительно, чем успехи Джорджа Вашингтона при Трентоне и Принстоне [127]. По крайней мере, если принимать во внимание не декларативную сторону дела, а сущностный вектор развития американской финансовой системы. Так, в 1791 году по предложению великого англофила, а по совместительству - первого секретаря Казначейства США, Александра Гамильтона Конгресс добровольно сдал позиции и согласился на создание первого американского центрального банка, вылепленного с трогательной прецизионностью по образу и подобию Bank of England.

Внешне мотивация Гамильтона выглядела более чем похвально: наведение порядка в финансовой жизни молодого государства, обеспечение надежного кредитования, насущного для развития промышленности и торговли, ликвидация инфляционных последствий, вызванных бесконтрольной эмиссией (и британской диверсией) «Континенталов». Для выполнения поставленных задач предлагалась централизация финансов под эгидой единого банка, способного обеспечить и защитить интересы государства и правительства. Замечательно и убедительно.

Хитрая рожица сатанёнка начинала проглядывать только в деталях, описывающих механизмы функционирования и - главное - распределения собственности Центробанка. Так, первоначальный капитал First Bank of the United States, по предложению Александра Гамильтона, должен был составить 10 миллионов долларов. Правительству Соединенных Штатов резервировали царскую долю - в размере двух миллионов долларов. Одна незадача - у правительства таких денег не было и в помине! «Не беда, - увещевал умудренный европейским опытом ученик британского министра финансов Роберта Уолпоула, - эти деньги одолжит правительству Соединенных Штатов… сам Центробанк!» Разумеется, за скромные проценты - иначе в цивилизованном обществе не полагается. К тому же возвращать ссуду сразу не обязательно. Можно и постепенно: скажем, на протяжении 10 лет равными долями.

Оставшиеся восемь миллионов долларов (а по сути - все 10, поскольку доля правительства также покрывалась за счет кредита) в уставной капитал первого американского Центробанка вносили частные лица, причем обязательным условием Гамильтона был допуск в акционеры не только граждан Америки, но и зарубежных товарищей. Зачем? Как зачем?! Если даже у правительства молодого государства не набиралось 20% уставного капитала, неужели кто-то полагает, что у рядовых граждан Североамериканских Штатов, в достатке снабженных «Континенталами» на поколения вперед, могло заваляться восемь миллионов долларов? Тем паче, что другим непременным условием Гамильтона для формирования уставного капитала американского Центробанка было внесение не менее четверти суммы золотом и серебром [128]. Тем самым златом-серебром, с которым у колоний, как помнит читатель, изначально не сложились добрососедские отношения.

Короче говоря, скрытая подоплека демарша по созданию американского Центробанка не может оставлять сомнений (в глазах наших современников, разумеется): передача контроля за финансовой системой нового государства «старым деньгам» Европы. А заодно - стремление «подсадить» правительство США на долговую иглу кредитных денег. Мало того, что офису Джорджа Вашингтона предстояло десять лет кряду выплачивать свою долю в уставном капитале банка, так еще и последующее кредитование государственной деятельности предполагалось осуществлять в полном соответствии с британским стандартом: под процент!

Дабы у читателей невзначай не создалось превратного впечатления, что долговые обязательства правительства никак не затрагивают частную жизнь граждан, спешим развеять опасные иллюзии: правительство, получив кредитные деньги от Центробанка, будучи в здравом уме, сразу же перераспределяет бремя собственных обязательств на законопослушное население. Как? Повышая налоги, добавляя проценты потребительского и делового кредита, выписывая акцизные марки - инструментарий обширный и проверенный временем.

Так долговое бремя, возложенное на правительство Джорджа Вашингтона первым американским Центробанком, Александр Гамильтон элегантно предложил облегчить за счет введения налога на импорт алкоголя и повышения акциза на местное производство виски. Проблема, однако, заключалась в том, что возгонкой американского горячительного напитка баловались в основном жители южных штатов, которые сразу после подписания президентом «Закона о банке» (25 апреля 1791 года) развернули многолетнее «Восстание виски», ставшее достойным фундаментом для последующего противостояния конфедератов и юнионистов.

За финансовое облагодетельствование молодой нации Александр Гамильтон запросил всего ничего: частный статус Центробанка да двадцатилетнюю хартию (1791-1811) на право эксклюзивного обеспечения финансовых интересов правительства. В качестве отступного предлагался запрет иностранным акционерам участвовать в голосовании и право секретаря Казначейства на проведение еженедельных проверок финансовой отчетности Центробанка, подкрепленное правом на изъятие правительственных депозитов.

Это последнее обстоятельство (контроль со стороны правительства) вкупе с привязкой денежной эмиссии к запасам золота и серебра позволяет говорить о сохранении хотя бы видимости независимости финансовой системы Соединенных Штатов в той зримости, как она сложилась к концу XVIII века. Рядом с закрытой и никому не подотчетной частной лавочкой Федерального резерва детище Александра Гамильтона смотрится образцом просветительского гуманизма.

Даже при таких щадящих обстоятельствах вектор развития Центробанка, наделенного статусом частной компании, обозначился в истинном виде в ближайшее время: уже в 1796 году у правительства США кончились деньги, и Конгресс дружно проголосовал за продажу акционерной доли государства в родном Центробанке, который отправился в самостоятельное плавание под полным контролем европейских «старых денег».

Поначалу казалось, что хитрое дело Александра Гамильтона прочно укоренилось на американской земле. Вопреки отказу Конгресса продлить хартию первого Центробанка в 1811 году, на смену ему через пять лет пришел Центробанк № 2 (Second Bank of the United States) со всеми полагающимися атрибутами: частным управлением, кредитованием государства под проценты, контролем за эмиссией. Ребенок Джеймса Медисона [129] функционировал недолго - с 1816-го по 1833 годы, - однако напакостил изрядно: устроил бесконтрольную раздачу сомнительных кредитов, сыграл первую скрипку в неслыханной земельной спекуляции, распространил эффект пузыря на рынке недвижимости на всю экономику, а затем, отозвав махом и в одночасье все кредиты, инициировал «панику 1819 года». Несмотря на то, что под занавес Центробанк № 2 скатился к неприкрытому воровству и коррупции, президенту Эндрю Джексону пришлось изрядно попотеть для прикрытия частной лавочки. Два секретаря Казначейства США один за другим были уволены президентом за отказ изъять федеральные фонды из депозитария Центробанка, и лишь третьему назначенцу - Роджеру Тейни - хватило гражданского мужества ликвидировать филадельфийскую кормушку.

После разгона Второго Банка Соединенных Штатов наступил длительный период вольного существования (т. н. Free Banking Era: 1837-1862), в течение которого страна самым замечательным образом обходилась без Центробанка. Гражданская война привела даже к возрождению традиции денежной эмиссии, не обремененной кредитным процентом и производимой самим государством без частного посредничества. Летом 1861 года президент Линкольн обратился к банковскому сообществу с просьбой предоставить льготный кредит для финансирования армии и военных нужд. Банковское сообщество откликнулось с энтузиазмом: 24-36% годовых - и никаких вопросов!

Реакция Линкольна оказалась достойной восхищения потомков: отвергнув частные кредиты, президент провел через Конгресс (Закон от 17 июля 1861 года) эмиссию «Казначейских билетов» (в народе - greenbacks, «зеленые спинки»). Несмотря на то, что «зеленые спинки» являлись классическими декретными деньгами, полностью освобожденными от всяких кредитных и долговых обязательств, в условиях патриотического подъема они замечательно справлялись с функцией «законного платежного средства» и позволили юнионистам свести концы с концами в их противостоянии конфедератам.

В общей сложности за период с августа 1861 года по апрель 1862-го было эмитировано «зеленых спинок» на сумму 60 миллионов долларов без каких-либо признаков инфляции и дестабилизации финансовой системы. Единственной пострадавшей стороной оказались «старые деньги» и банковские круги, заинтересованные в процентном кредитовании федерального правительства.

Идея независимых декретных денег, свободных от долговых обязательств, похоже, понравилась американцам, и вслед за «Казначейскими билетами» они сразу же запустили эмиссию «Билетов законного платежного средства» (Legal Tender Notes), которые, в отличие от «зеленых спинок», были отвязаны и от золото-серебряного стандарта.

Финансовая система страны была упорядочена «Законом о национальной банковской системе», который в трех редакциях (последняя состоялась 3 марта 1865 года) устанавливал систему национальных банков, находящихся под надзором Управления контролера денежного обращения (Office of the Controller of the Currency, OCC). Отныне 1 644 национальных банка (октябрь 1866 года) хоть и финансировали правительство под процент, однако делали это в обмен на закупку правительственных же долговых обязательств (федеральных облигаций). И все это - обратите внимание! - без малейшего намека на частный Центробанк.

Независимая национальная денежная политика Соединенных Штатов просуществовала почти пятьдесят лет - до самой контрреволюции Федеральной резервной системы (1913).

(Продолжение следует)