Камешки Пятиморья

Камешки Пятиморья

Литература

Камешки Пятиморья

РАКУРС С ДИСКУРСОМ

«Остров, или Оправдание бессмысленных путешествий» («Вагриус, 2002) Василия Голованова удостоен премии Министерства печати как лучшая книга 2002?года, премии «Ясная Поляна – 2009», французской премии «Лор Батайон» как лучший переводной роман 2008?года. С прошлого лета писатель погрузился в работу над новой книгой – «Тотальная география Каспийского моря». Голованов обозначает жанр книги словом «геопоэтика». Её ещё называют «творческой географией». Другими словами – это современная теория и практика структурирования культурного пространства. Основоположник термина К. Уайт писал: «…речь идёт о новой духовной картографии, о новом восприятии жизни… и соответственно о поиске языка, способного выразить это новое бытие в мире…»

– Ты для себя в жанре геопоэтики как-то выстраиваешь антологию предшественников?

– Жанр, в котором я работаю, – это эссе. Есть рассказы-эссе. Есть даже роман-эссе: по крайней мере так называют книгу «Остров» французы. Эссеистика – это мой жанр по группе крови. Я в него бежал от пустословия девяностых и нулевых. И когда в 93–94-х годах мы с Рустамом Рахматуллиным создали московский эссе-клуб, это было лишь называнием того, чем мы додумались заниматься. Невыдуманной литературой: «нонфикшен». Я уже написал свой «Остров», когда узнал о геопоэтике Кеннета Уайта, которая не жанр, а скорее, мирочувствование. Основные манифесты геопоэтики – «Альбатросова скала» и «Дух кочевья» – написаны в 90-е годы. Они вписываются в современную парадигму глобальной экологии…

– Путешествия для тебя – это духовная практика, способ самопознания?

– Это всегда считывание новых смыслов. И духовная практика – потому что оказываешься вброшенным в новую ситуацию, которая чревата чем угодно. Можешь погибнуть, можешь сломать ногу, можешь влюбиться. Когда я убегал на свой остров – всё это было не слишком рискованно. После первой поездки я знал, что меня ждёт: холод, запустение, присущее Северу, суровые «походные» испытания. Трудно было из этой голой геологии намыть золотой песочек, которым обеспечивалось бы содержание книги. Там он есть, но добыть непросто. Нынешний мой проект того же рода, только гораздо более чудовищен по формату: Каспийское пространство. Лет десять назад мы крутились в дельте Волги, на раскатах. Берегов не видно. Колышутся тростниковые острова, но нет земли. Трост­ник из мелкой воды растёт. Я, помню, взял ручку мотора и монотонно стал править в Каспийское море. Через час приплыли на какую-то брандвахту. Это понтоны на якоре, там обычно есть вагончик-сторожка для охраны рыбных запасов. Вокруг – какого-то лунного цвета вода. И вдруг я понял: вот оно, пространство будущей моей книги. С тех пор написал немало «библиотечных» каспий­ских текстов. А с прошлого года стал ездить. Классик английской геополитики Х.?Маккиндер называл этот район Пятиморьем, то есть считал, что к территориям вокруг Каспия примыкают пять морей. Когда я попал в Азербайджан, я осознал, что Пятиморье – это не метафора, а реальность. Там, на местности, иначе многое видно. Как оно есть на самом деле. Как волшебно-красиво. И как порой безнадёжно. Баку – очень красивый город, который буквально – он имеет такую возможность – стирает одно за другим свои старые лица. Выстроены роскошные дома, бульвар вдоль моря… Но изнанка этого нефтяного процветания – исход людей из деревень, колоссальные кварталы «беженцев», окружающие Баку, тотальная нефтедобыча и настоящее убийство Земли. Буквально распиливание её на части, превращение в мазутную клоаку… Там, в мазуте, живут люди. И ни за что не уедут оттуда, потому что нефть – это деньги. А деньги… Страшная вещь и для России оказалась – деньги.

– А что после Каспия? Нет ли такой сверхзадачи – описать весь мир, подобно древнему римскому историку?

– Я думаю, мне не дано написать больше чем одну геопоэтическую книгу – имею в виду как раз «Тотальную географию Каспий­ского моря». Я был только в Азербайджане и Казахстане. А надо ещё побывать в Дагестане, в Калмыкии, в Туркмении и в Персии. Желательно бы заехать в Бухару, в Хиву. Запах Каспианы там тоже чувствуется, но он другой. Ведь в Узбекистане нет нефти. Там сохранился запах мира до нефтяного бума. Какие рынки в Узбекистане! И другой ритм. Я не стремился за границу и занимался тем пространством, которое оставил Советский Союз. Оно меня продолжает интересовать, потому что небезразлично, что с нами будет. Есть у нас шансы уцелеть или нет? Вопрос открытый.

– Ты пишешь: «Книга моя должна стать чем-то вроде универсального толкового словаря, книгой общих смыслов». Что он значит, этот замысел?

– Он исходит из осознания кризиса, в котором пребывает Россия. Она вместила в себя столько Востока, что это для неё самой очень опасно. Мы не будем сейчас толковать о причинах, это бесконечная тема, для отдельного ток-шоу. Нам суждено вместе с иммигрантами из Азии или жить, или вместе погибнуть. Но «жизнь», на мой взгляд, невозможна на уровне низких смыслов. Потому что там – разделение, зависть, нетерпимость… Какой-то мелкий ад. Найти смыслы высокие – это задача моя, писателя. В некотором смысле духовная задача, потому что ты же не наврёшь, если ты не нашёл. Я нашёл трёх человек в Азербайджане, с которыми у меня общее сердце, общий язык. Каждый такой человек – это и есть смысл, и истина, и жизнь. Сейчас каждого человека надо искать, как драгоценный камень. Время собирать камни – по библейскому выражению, а не разбрасывать их, мы уж всё поразбросали.

– Тебе не кажется, что такие интеллектуальные игры безразличны большинству?

– В том-то и дело, что нет. Просто по опыту контакта с аудиторией. У меня не много выступлений, но они есть. И публика разная – и христиане, и мусульмане. Я думаю, если нам суждено выжить, то через осознание всеединства Бога. Может быть, это не скоро произойдёт. Но с другой стороны – и отступать поздно. Бог – один на всех. И, я вижу, люди эту мысль понимают.

– А нельзя ли найти смысл, который вдохновит всех на общее дело, какую-то новую пассионарную задачу? Можно ли найти в культуре то, что нас как-то соединит?

– Я всегда это нахожу там, на местности. Для писателя невредно встречаться с реальностью. Когда в Азербайджане нас с одним человеком собаки-пастухи чуть не сожрали на горе, мы с ним нашли общий язык и глубочайшее понимание. Это мой настоящий друг. Но, чтобы он появился, надо было съездить в Азербайджан и попасть в такую ситуацию. А в первый же вечер в Баку я увидел свет в окне, открыл дверь, там оказалась ковровая мастерская. «Откуда вы?» – «Из Москвы». Меня впустили, по-русски говорили, всё показали. Добрые хорошие люди. Нет, так не расскажешь… Поэтому и приходится писать. Вот, скажем, жизнь одного села – Гала. Этому селу четыре тысячи лет, и с тех пор, как появился Баку, оно снабжало город зерном. Говорят, Гала умирала три раза. Три раза была стёрта с лица Земли. Сейчас село умирает (или рождается) ещё раз. Раньше здесь добывали соль, теперь это место испорчено отходами нефтепромысла, раньше здесь были сады, поля, виноградники – теперь каменные карьеры, пустыни, свалки, сточные канавы нефтепромыслов и качалки, качалки, качалки… Есть старые галинцы, которые с дореволюционных времён живут, их там осталось 13?семей, они могут рассказать про это. Про то, как в начале ХХ века впервые у крестьян стали выкупать землю под нефтедобычу… Само мировосприятие этих старых галинцев – это драгоценный камень, о котором я бы никогда не узнал без директора музея апшеронских древностей Фикрета Абдуллаева. Он сам живёт этим. Он мне своё сердце приоткрыл: как бы свет прошёл из его сердца в моё – и мы поняли, о чём говорим. Он живёт прошлым, но это прошлое целительно, оно заключает в себе очень чистые, очень высокие ценности.

Больше всего мне претят разговоры об общей идее. Всё рождается (или не рождается) само. Это смысл биологической и вообще всякой жизни. Её нет сейчас в политике. Поэтому политика и мертва. У нас фантастическое государство: оно отдало в частные руки монополию на все природные богатства и не делится с гражданами. Спекулянтов покрывает. И врёт. Нехорошо…

– Мы вообще не о политике, а о смыслах говорили…

– Они никуда и не уходили. Просто искушения колоссальные, деньги немереные. Но так было всегда. И писателю надо просто определиться: на какой он стороне Луны. Либо ты играешь по законам шоу-бизнеса и тебе платят, либо ты играешь в свои игры и… Получаешь, может быть, в тысячи раз меньше. И хорошо. Человеку не так много надо. Все настоящие писатели сегодня – во втором ряду. По доходам, по популярности, по засвеченности в телевизоре. Но ни одного настоящего писателя, живущего по законам шоу-бизнеса и «раскрутки», нет. И быть не может. Литература должна быть хлебом. Говорят про духовный голод – ну так сделай хлеб и накорми. А люди делают кто кислородный коктейль, кто кокаиновый микс, кто горькие леденцы… Лишь бы заметили…

– И опять же вопрос: нужен ли этот хлеб, эти высокие смыслы молодым неонацистам, неоязычникам?

– Для неонацистов и неоязычников вообще почти ничего не имеет значения. По крайней мере литература. И вообще я не за них отвечаю. Я отвечаю за людей, у которых ещё сердце открыто. А отвечает писатель только своей книгой. Ответ на вопрос – в книге. Если моя книга будет интересна, если она будет прочтена тысячей человек, значит, я нашёл своё спасение и вокруг меня тысяча человек спаслись. Но только ты сначала напиши настоящие тексты, не мыльные.

– Во Франции твой «Остров» стал популярен. Ты понял, что в этой книге французам интересно?

– Им интересен нефальшивый опыт. Корректно поставленный опыт на самом себе. С условием, что ты можешь погибнуть, что всё может оказаться не так, как ты придумал, что ты можешь обрести не любовь, а чёрт знает что. По-любому может быть. И когда ты всё-таки выруливаешь туда, куда тебе надо, выруливаешь к любви… Требуется усилие, чтобы полюбить и землю Севера, и людей тамошних… Это их впечатляет. Французы вообще любят поразмыслить. И честное размышление им западает в душу.

– В других жанрах не планируешь работать?

– У меня есть внутреннее задание написать потом русский сюжет, «русскую сказку». Есть записи о жизни семьи на протяжении ста лет. Не только моей семьи, но и семьи жены, всего ветвящегося рода. Условное название – «Дети растут». Все мы дети, все вырастаем из каких-то своих прежних образов. Приходим в жизнь, умираем. Не только дочь моя Фрося, но и я, и мама моя – ребёнок, хотя она старый человек и у нас сейчас смерть в семье – умер отчим. Я записываю всё, что происходит с нами. Узлы, на которых поворачивается жизнь. Я, правда, уже плоховато чувствую, как там в глубине – в начале ХХ?века. Быстро стирается из генной памяти то время. А хотелось бы несколько верных аккордов того времени взять. Очень важно воспроизвести подлинный звук той России.

– Часто можно услышать, что культура сейчас в безнадёжном состоянии, воссоздаёт распад. Ты согласен? Есть люди, которые не укладываются в этот расклад?

– Нет, ничего не безнадёжно. Чем пристальнее вглядываешься, тем больше видишь. СМИ просто об этом не информируют. Это не входит в их программу. Они занимаются масскультурой, а тут – штучная культура и штучная информация. Скажем, кино. Алексей Попогребский, Борис Хлебников. Документальные фильмы Павла Костомарова. Антон Уткин – он и пишет, и снимает документальное кино. Превосходное. Это надо смотреть. У него есть фильм «Царь свет» про то, как на свет летят бабочки, вылупившиеся в реке Урал. И эти бабочки для жителей ближайших деревень – всё. Их сушат, кур кормят, свиней кормят, на них рыбу ловят, они – как манна небесная, больше ничего у людей в этой степи казахской нет. И это было бы какой-то горькой заурядностью, если бы ведущим этой темы не был писатель из тех мест Пётр Краснов – он просто одухотворяет весь фильм. Но я зря о кино. Лучше о текстах. Вернее, о людях. Не о «тенденциях». Полгода, наверное, мы с Андреем Балдиным ждали первую книжку Сергея Лебедева. Имя ничего не говорит. Его ещё никто не знает. А книжка – «Предел забвения» – гениальная. Не зря ждали. Стопроцентная достоверность. В стихах такая же достоверность у Андрея Родионова, у Кати Боярских – поэтессы из Иркутска. Так что для меня – культура жива. Ещё как жива!

Беседу вёл Андрей КУЛЬБА

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии: