Т. В. Балашова Романтика нехоженых троп

Т. В. Балашова

Романтика нехоженых троп

Первые и последние годы жизни Луи Буссенара прошли во Франции. Он родился 4 октября 1847 года в городке Экренн департамента Луаре, а умер 11 сентября 1910 г. в столице того же департамента — Орлеане. Трудно предположить, что между этими двумя французскими городами лежит жизненная дорога писателя, расчертившая все материки, все континенты. Вместе с одним из своих героев на вопрос «Откуда вы прибыли?» он мог бы ответить: «Отовсюду. Ибо нет таких уголков на земном шаре, где бы я не побывал».

Подтолкнули к путешествиям Буссенара профессиональные обязанности. С начала 70-х годов он начал сотрудничать в «Журнале путешествий» и разделил со своими сверстниками страстный интерес к далеким странам. По свидетельству современников писателя, это было время, когда Европа обратила свой взор во вне, как бы размыкая свои границы. Открытие Америки в XV веке и образование Соединенных Штатов в XVIII веке не так сильно изменили «географическую психологию» европейца, как конец XIX века. С этого момента мир начал движение к осознанию своего единства, взаимосвязанности всех частей света.

Во второй половине XIX века много драматических событий происходило в Новом Свете. Страны Южной Америки уже получили национальную независимость, но борьба экономических интересов Испании, США, Франции, Португалии по-прежнему играла в этом регионе большую роль, провоцируя то Парагвайскую войну (1864–1870), то Тихоокеанскую (1879–1883). В 1867 г. обрела независимость Канада, активизировалось освоение ее западных областей, поток переселенцев из Европы отклонился от границ США, устремившись в эту страну.

С середины XIX в. шло самое интенсивное исследование Африканского континента. Ученые из Англии, Франции, России, Германии прослеживали течение рек, определяли границы пустынь, составляли подробные географические карты. За учеными шли промышленники, армия. Если к 1876 году европейским капитализмом была завоевана ¹/₁₀ часть территории Африки, то к 1900 году уже ⁹/₁₀.

Интерес к экзотическим дальним странам будоражил воображение. Рассказывают, что «Журнал путешествий» и «Вокруг света» («Tour du Monde»), а также ярко иллюстрированные выпуски географического атласа были любимейшим чтением молодежи. Едва ли случайно один из своих романов Буссенар потом назвал «Путешествие парижанина вокруг света» («Tour du Monde du gamin de Paris»). Именно в это время увидели свет первые книги 65-томной серии «Необыкновенных приключений» Жюля Верна; тогда же вышел первый роман Луи Буссенара «Через Австралию. Десять миллионов Красного опоссума» (1879).

Буссенар почитал Жюля Верна своим учителем. Однако литературоведы (взять, например, книгу Пьера Журда «Экзотика во французской литературе») считают, что «подлинными литературными учителями» в приключенческом жанре надо назвать и Жюля Верна, и Луи Буссенара, «приведших в литературу новых Робинзонов». Творчество этих писателей развивалось во многом параллельно, книги их дополняли друг друга, отвечая эмоциональным потребностям читательской публики.

Но если сегодня имя Жюля Верна у всех на устах, то о Буссенаре у нас многие и не слышали. Нынешнее поколение может вспомнить разве что «Капитана Сорви-голова» и «Похитителей бриллиантов». Другие произведения Буссенара — а их около пятидесяти — скрыты десятилетиями забвения.

В России переводы книг Буссенара следовали буквально по пятам за выходом оригинала (издательство И. Д. Сытина и периодика). А сразу после смерти писателя в 1911 году издатель П. П. Сойкин подготовил и выпустил сорок томиков его Полного собрания романов. Во Франции книги Буссенара никогда не исчезали из планов издательств.

Что же влекло к нему читателей и в России, и во Франции?

Прежде всего, конечно, романтика путешествий, узнавания нового. Болезнь разочарованности «конца века» Буссенара, как и Жюля Верна, не коснулась; он охвачен жаждой открывать, углубляться в тайны природы, созидать.

Нелегким был момент его вхождения в литературу. Продолжал писать, но был уже несколько отстранен в тень романтик Виктор Гюго. Завершил свой путь гигант Бальзак. Роман искал себе новые тропы между воплощением натуралистических теорий (Эмиль Золя, Эдмон и Жюль Гонкуры), воссозданием искусственного эстетского мира (Жорис-Карл Гюисманс), выработкой новых законов художественной речи (Гюстав Флобер). В советском литературоведении долго бытовало представление, будто конец XIX века был на Западе временем кризиса культуры: мол, утрачен сильный, темпераментный герой, подавляют настроения разочарования, слишком настойчив культ детали. Понадобилась известная историческая перспектива, чтобы увидеть в творчестве и Золя, и Мопассана, и Франса, и Флобера не столько отступление от реализма первой половины XIX века, сколько ростки тех тенденций, которые открывали путь в век двадцатый.

Впрочем, и яркие, «положительные» герои, овеянные романтикой активных действий, оказалось, не совсем покинули французскую литературу. Молодежь ищет книги о приключениях, зачитывается Александром Дюма, Жюлем Верном, Томасом Майн Ридом, Джеймсом Фенимором Купером, Эженом Фромантеном, Луи Буссенаром, Вальтером Скоттом, Понсоном де Террайлем, Гюставом Эмаром. Среди этого потока много было явлений художественно беспомощных (у самого Буссенара также одни романы значительно слабее других, да и в пределах одной книги не все выдержано на свойственном ему уровне). Приключенческий жанр, по законам которого развивалось творчество этих писателей, молчаливо признается жанром маргинальным, неосновным, но в русле общего движения культуры он дает мощные импульсы, что и подтвердилось многие десятилетия спустя.

Романы путешествий звали оставить утомленную пресыщенную Европу и встретиться лицом к лицу с новым миром, испытать себя в критических ситуациях. Луи Буссенар предлагает нам маршруты с континента на континент, с острова на остров. Разные страны Северной («Приключения в стране бизонов», 1887, «Ледяной ад», «Без гроша в кармане», 1895) и Южной («Беглецы в Гвиане», 1882) Америки, Африка («Похитители бриллиантов», 1883, «Приключения в стране львов», 1886), Азия («Среди факиров», 1898), Австралия («Десять миллионов Красного опоссума», 1879), остров Куба и остров Борнео и даже путешествие из Парижа в Бразилию по суше — через Сибирь (1885).

Большинство из этих маршрутов писатель прошел своими ногами, не случайно в романе «Десять миллионов Красного опоссума» рассказчик носит его фамилию и тоже родился в городе Экренн.

Любовно и восторженно рисует он экзотические пейзажи, акцентируя в них не враждебное, а дружеское человеку. «Сияющее светило только что встряхнуло над деревней своей искрящейся шевелюрой» — так воспринимается восход солнца в Сенегале. Даже морская стихия, грозящая поглотить корабль, предстает взору читателя скорее величественной, гордой, чем коварной. Не менее романтичны и пейзажи Крайнего Севера. У реки Клондайк возле Полярного круга восхитительны минуты между восходом и заходом солнца в канун полярной ночи. Это время, когда влюбленные назначают свидание… «Звезды постепенно бледнеют и затем исчезают, а утренние сумерки становятся все лучезарнее, и вдали выплывает из тумана безбрежная снежная равнина, окутанная идеально чистой и прозрачной атмосферой. В воздухе тихо, не ощущается ни малейшего дуновения ветерка только благодаря этому и можно выносить здесь страшные морозы. Но вот над землей, показывая вначале лишь багрово-красный краешек, медленно выплывает громадный малиновый диск, окрашивающий своими лучами девственно-белый снег в нежно-розовый тон. Соприкасаясь нижним своим краем с линией горизонта, этот диск минуты две-три остается неподвижным, а затем постепенно начинает таять и, наконец, совершенно исчезает».

Некоторые издатели и переводчики, когда готовили первые издания Буссенара советского времени, считали целесообразным сокращать пейзажные зарисовки (в этом направлении велась, в частности, правка по тексту «Беглецов в Гвиане», выпущенных в 1927 году под названием «Тайна золота»), не отдавая себе отчета, что нарушают целостность художественного мира писателя, вымывают из произведений ту почву, которая, собственно, питала неутомимую любознательность автора. В необычных условиях закаливается, считает Буссенар, меняется характер европейца. Современники рассказывали, что писатель был очень похож на своих героев, несчастье предпочитал встречать шутками, не забывая поиронизировать и над самим собой. При встрече с антропофагами буссенаровский парижанин мог пожать плечами: «Ничего! Отступать — понятие, неизвестное морякам», а после того, как у него украли только что добытое золото, мог изобразить на лице улыбку: «Ба! Лучше внушать зависть, чем жалость!»

Существенна и другая художественная функция пейзажа. Пейзаж помогает Буссенару высвечивать психологию людей, для которых погода тропиков или вечная мерзлота — не экзотические мгновения, а будни. «С деревьев летели срываемые ветром листья: временами падали, как подкошенные, лесные гиганты, то сломанные на половине ствола, то вырванные с корнем из земли. Испуганные животные притихли. Птицы не подавали голоса. Над всем безраздельно господствовал вой урагана. Эта страшная буря происходила в обширной долине реки Марони, одной из главнейших рек во Французской Гвиане. Непривычный к такому буйству стихий человек, — замечает писатель, — был бы, конечно, очень удивлен, увидав до сотни людей разных возрастов и национальностей, спокойно и безмолвно стоящих в четыре ряда под обширным навесом». Уважительное терпение в отношениях с буйной природой формирует и характер туземца, считает Буссенар. Туземец приучен к крайностям — то сплошная стена дождя, то зной, — не пытается насиловать природу, переделывать ее — он к ней приспосабливается, предпочитает скорее ждать ее милостей, чем грубо их вырывать — добром такое не кончается. Другие народы, по наблюдениям автора, сохраняют спокойствие в еще более удивительных ситуациях. Так, индусы невозмутимы, даже являясь свидетелями чуда, повергшего в замешательство европейца. Слуги доктора Синтеза, например, когда он вдруг поднялся со дна морского, опрокинув все вероятности, восприняли появление хозяина как должное. «Рожденные в наивной вере, они считают браминов существами особого порядка, для которых законы логики, природы, тяготения и пр. не обязательны. Они не спрашивали себя, каким образом факиры производят странные явления и не пытались подвергнуть контролю или критике их опыты».

С пониманием призывает Буссенар встречать и другие, совсем уж дикие для европейца, обычаи. В сенегальских лесах европейцев приютило племя, как оказывается потом, каннибалов. Писатель не хочет разворачивать ужасные картины, множить возмущенные реплики. Традиция идет из древней глубины веков, люди племени не несут за нее никакой личной ответственности — они не понимают, почему это хуже, чем полакомиться бизоном. И вождь племени, проникшийся к европейцам симпатией, «был необычайно удивлен, когда увидел, что они собирают вещи, чтобы уйти; в своей антропофагической наивности он и догадаться не мог о причине их поспешного бегства».

Весьма любопытно, что фаталистически — почти как природное явление принимая бытование каннибальства, автор не согласен прощать тому же племени банальной неблагодарности; гостям, помогавшим каннибалам в победе над отрядом английских солдат, отказывают в их просьбе отпустить пленников. Возмущает автора и воровство на золотых приисках в Гвиане, на котором беспрерывно попадаются индейцы.

Отношения между героями в романах Буссенара так или иначе определяются основной его позицией — как оценивает писатель активность колонизаторов, каким видит сосуществование между коренным населением и поселяющимися на новых землях пионерами.

Переводчикам 20-х годов, готовившим советские издания Буссенара, автор казался излишне снисходительным к колонизаторам, чересчур придирчивым к аборигенам. Если бы они давали свою интерпретацию только в предисловии, сохраняя адекватность переводимого текста, беда была бы невелика. Но возникла целая теория, доказывающая целесообразность «очистки, промывки» самого произведения, уничтожения при переводе неугодных издателю интонаций. Творимое литературное преступление мотивировалось ими с полным осознанием собственной «правоты», следующим образом, например: «Предлагаемый вниманию читателя роман Луи Буссенара… подвергся именно такой осторожной, тщательной „промывке“. Не нарушая темы и стиля автора, не изменяя характера его героев, мы удалили из романа буржуазную сентиментальность, накопление привходящих приключений, одностороннее толкование событий и отношений в духе империалистически-захватнической политики и морали».

Надо ли говорить, что, «промывая» художественные сочинения, переводчики грубо их искажали? Только вернувшись к полному тексту буссенаровских романов, можно вести речь о том, какое же «истолкование событий» давал сам автор.

Луи Буссенар — сын своего времени, принадлежащий к наиболее просвещенным прогрессивным силам общества. Он никак не проявил себя в «семьдесят два солнечных дня», в дни Парижской Коммуны — в это время он после тяжелейшего ранения в сражении при Шампиньи (1870) во время франко-прусской войны был в больнице, почти на краю жизни. Встав на ноги и приобщившись к открытию новых материков и «человечеств», писатель недвусмысленно осудил жестокость европейских завоевателей. Документально подтверждается, например, его оценка англо-бурской войны (1899–1902): он принял сторону буров. Возмущаясь беспощадностью колонизации, Буссенар, однако, не мог поставить под сомнение самую идею необходимости поселения колонистов на завоеванных землях. Бесспорно, ноты идеализации хозяйственной деятельности европейцев, нанимающих на работу аборигенов, встречаются почти во всех его романах. Но если помнить, что Буссенар рисует не туристов, а людей, полюбивших новые земли, решившихся остаться здесь навсегда, то вполне естественно внимание писателя к их созидательной деятельности, к тем коренным преобразованиям, которые они несли. Ведь результатом этой противоречивой деятельности, омраченной трагическими нарушениями законов мирного «человечьего общежития», стали и Соединенные Штаты Америки, и Канада, и нынешние Бразилия, Аргентина, Мексика — государства высокого уровня технической цивилизации, не преодолевшие резких контрастов бедности и богатства, но открывшие головокружительные горизонты возможностей науки, поставленной на службу человеку.

Луи Буссенару импонировала в колонистах, которых он знал и с которых писал героев своих произведений, фанатичная преданность новому краю, самоотверженность, жертвенная готовность пренебречь невзгодами тяжкого существования ради дорогой их сердцу «образцовой колонии». Первые шалаши, сооруженные в сельве среди москитов, змей, хищников; первые палатки, поставленные при пятидесятиградусном морозе на просторах Аляски; первые просеки в тропических лесах; первые шурфы в вечной мерзлоте… и бесконечные жертвы — смыты наводнением, замерзли возле добытых золотых самородков, растерзаны гризли, засыпаны в золотоносном шурфе, отравились метаном… Устремившиеся к Клондайку нравятся автору гораздо меньше, чем, например, устремившиеся в Гвиану, хотя и те, и другие ищут золото. Клондайкский «ледяной ад» во времена, описываемые Буссенаром, для большинства — лишь перевал, после которого — если повезет — можно вернуться богачами в родную Европу. Гвиана притягивает не столь активно, но зато многие оседают здесь навсегда. О тех, кто уезжает, креолы в одном из романов Буссенара говорят: «Он старается нажить в колонии как можно больше, а прожить как можно меньше. Набив себе бумажник, извлекши из колонии все, что только возможно, он садится на первый отходящий пароход и затем — поминай как звали. Пребывание его не принесло колонии никакой пользы; он нажился и бросил ее, бросил самым неблагодарным образом… Перенесите сюда Францию, — убеждает креол француза, — и в недалеком будущем дети ваши сделаются гражданами большого, благополучного города».

Семья Робена («Беглецы в Гвиане») именно так и поступает. Они живут «исключительно для своей новой родины», создавая примерную колонию «Полуденная Франция». И если до переселения они кричали «виват!» земле, где родились, то ныне они провозглашают: «Да здравствуют французы экватора!» Их детей уже не тянет в Париж, им хватает и дел, и развлечений здесь, на новых землях, которые щедрой отдачей благодарят их за вложенный труд.

Вполне достойны снисхождения иллюзии Буссенара, будто, достигнув определенного уровня, «образцовая колония» не изведает больше никаких противоречий. Важнее осознать, что писатель славит не тех, кто предается лености, паразитируя на чужом труде, а тех, кто трудится в поте лица вместе с нанятыми аборигенами, навсегда влюбившись в эту землю и считая ее своею не потому, что «завоевал», а потому, что «полуживую вынянчил».

Буссенар далек от пасторальной идиллии. Восхищаясь девственной природой, ее фантастическими богатствами, он предвидит стремительное развитие науки, появление плодов технического прогресса, у которого, конечно, будут издержки, но который в основном все-таки будет служить благу человечества.

Эта обращенность не назад — к руссоистской традиции, а вперед, к следующим виткам научного знания, предопределяет появление во многих его произведениях темы научной фантастики. В разных романах писателя возникает мотив научных открытий; причем нередко открытия вырастают из народного опыта. Это относится, например, ко многим советам, как излечиться от простуды, укуса змеи, отравления и т. п. Буссенар по образованию был врачом и именно в качестве полкового врача был мобилизован на фронт в дни франко-прусской войны сразу после окончания медицинского факультета в Париже. Да и в Гвиану Буссенар был направлен в 1880 году как врач — для инспекции санитарного состояния медицинских учреждений. Пристальное внимание его к тайнам медицины — как народной, так и обогащаемой прогрессом науки вполне объяснимо. Но писателя привлекают все направления науки — и синтез белка, и открытие особого магнита, притягивающего золото, и создание приборов, предсказывающих погоду…

Основное звено на пути научной фантастики — роман «Тайна доктора Синтеза» (1888) и его продолжение — «Десять тысяч лет среди льдов» (1890). Самые безумные планы роятся в голове главного героя: извлечь со дна морского целебное вещество, изменить направление земной оси, направив планету по иной орбите, осуществить синтез белка, избавив человека от необходимости потреблять горы пищи, получить из пробирки искусственного человека… Многие замыслы доктора Синтеза обусловлены практическими потребностями так, как он их понимает: ему жаль тратить время на сон, и он открыл свойство гипноза, который позволяет снять усталость не за шесть часов, а за шесть минут; он мечтает дать внучке в мужья «идеального мужчину» и уверен, что иначе как в пробирке его не изготовишь… Ныне, сто лет спустя, удивляют скорее побудительные мотивы, толкающие доктора к опытам, чем его научные гипотезы: давно используются возможности гипноза, синтезирован белок и нередко мелькают на телевизионном экране мордашки младенцев, зародившихся в колбе… А встреча доктора с «мозговыми людьми», разморозившими его не через полвека (как Присыпкина в пьесе Владимира Маяковского «Клоп»), а через десять тысяч лет с помощью биотоков, живо напомнит нынешнему читателю о Джуне Давиташвили, Анатолии Кашпировском, Алане Чумаке…

Писателю нравится научный фанатизм доктора Синтеза, как нравится и фанатизм первых поселенцев. Что из того, что в критической ситуации доктор приказал срубить все мачты и бросить их в топку ради продления времени опыта? Что из того, что корабль могут не найти в океане? Наука невозможна без риска, но зато именно она влечет человечество вперед. Доктор Синтез «образованнее целой Национальной Библиотеки, богаче всех финансистов мира, могущественнее всех монархов и князей». Сказано это не столько об ученом, сколько о самой Науке.

Буссенар пытался соединить в своих романах разные жанры приключенческий, научно-фантастический, детективный. Соединение получалось не всегда гармоничным (линия преступлений «Красной звезды» — как неуклюжие стежки белыми нитками по канве судеб золотоискателей в «Ледяном аде»), но само размыкание границ собственно приключенческого романа, желание вплести в него достаточно серьезные мотивы, касающиеся подчас центральных вопросов человеческого бытия, роднило писателя с Жюлем Верном и было принципиально важным для эволюции романа. Этим предопределено в дальнейшем частое и плодотворное использование приключенческих сюжетов авторами уже не маргинального, а основного поля литературы, расставившими на нем существенные культурные вехи XX века — Андре Жидом, Андре Мальро, Редьярдом Киплингом, Джозефом Конрадом, Пьером Лоти, Полем Мораном, Морисом Барресом.

Не так часто попадали главы о творчестве Буссенара в общие истории литератур; не всегда найдешь такие главы и в очерках детской литературы или, например, литературы фантастической. Зато след Луи Буссенара, как и след Жюля Верна, можно отыскать в живом развитии самой литературы, даже в произведениях, повествующих о приключениях второй половины XX века.

Впервые сегодня на встречу с советским читателем выходят все герои Буссенара. Может быть, сейчас самый благоприятный момент для такой встречи: у нас найдут понимание и их уважение к природе, и их доверие к науке. Может быть, оптимистический взгляд этих людей в будущее, готовность жертвовать собой ради торжества Добра покажутся нам не менее экзотическими, чем экваториальные пейзажи, — но как необходимы эти старомодные качества в роковой час ожесточения политических страстей…