Предисловие. Иллюзия равенства

Предисловие. Иллюзия равенства

Мы, сильные духом, должны терпимо относиться к слабостям тех, кто не силен, а не себе угождать

К Римлянам 15:1

Мир боится перемен. И в то же время с тайной надеждой и страхом ждет их, вслушиваясь и всматриваясь в черную бездну неизвестности, пугающую и манящую, — словно кролик, глядящий в неподвижные глаза удава. Боясь заглянуть за горизонт сегодняшнего дня, он неуклонно приближается к нему и, охваченный паникой, всеми силами пытается оттянуть свой неизбежный конец.

Перемены несут в себе зерно неизбежной гибели. Поэтому страх нарушить равновесие, разорвать привычный и знакомый круг бытия воспринимается профанным сознанием как смертельная угроза. Однако бессознательное стремление к неизвестному, непостижимая жажда новых впечатлений влечет воспаленный разум к краю пропасти, толкая на безрассудные поступки…

Община, варящаяся в собственном соку, точное повторение дня вчерашнего в дне сегодняшнем, неизменная стабильность, зиждущаяся на неприятии любых нововведений, меняющих привычный уклад — вот сущность циклического бытия животного стада. Мир в себе, закрытый от влияний царящего за его пределами хаоса — идеальная модель мироздания, ставшая формой существования примитивных обществ. Но в этом лишенном потрясений мире нет впечатлений, нет собственно того, что называется историей, ибо история — это в значительной степени беспорядок, хаос, фантастическая смесь людей и событий. Кроме того, — это еще и движение, не всегда упорядоченное, часто стихийное, часто даже не имеющее определенной цели. Нет событий, нет движения — нет истории.

Человек всегда понимал событие как нечто, нарушающее привычный ход вещей. Отсюда большое количество «пустых» лет в трудах древних авторов — если спокойствие не было нарушено, значит, ничего и не произошло, и описывать, собственно говоря, нечего. И именно потому история первобытных обществ в учебниках и монографиях изложена скучно и неинтересно — кроме описания материальной культуры и антропологических изысканий там нет более ничего. Даже название для этого периода есть соответствующее — доисторический.

Община — основная единица человеческого общества во все времена — будь то средневековая сельская община или население современного мегаполиса.

Большинству людей нет никакого дела до векторного движения в никуда. Их вполне устраивает стабильная повторяемость. Призвание общины — охранять их интересы, их же задача — оградить общину от потрясений извне. Но человеческое бытие может иметь две формы — оно может быть активным или пассивным, циклически-загнивающим или векторно-пассионарным. С одной стороны — стремление к гармонии, а с другой — вечная борьба с собой и с окружающим миром. В серой массе человекообразных время от времени возникают отдельные личности, страдающие от постоянной неудовлетворенности сегодняшним днем и жаждущие этот день изменить, поломав при этом привычный цикл бытия. Спокойствие создает порядок в мире, в то время, как главным способом заявить о себе, выделиться из толпы одинаковых человечков является эпатаж, вызов, подрыв устоев со всеми вытекающими отсюда последствиями. Толпа — безликая биомасса — не способна ни на что, кроме сытого, монотонного прозябания. Вершить историю — удел немногих избранных. Не случайно история человечества, в большей степени, это лишь описание деяний великих людей.

Таким образом, тезис о том, что историю творит абстрактная и безликая сущность, именуемая народ, теряет всякий смысл. Любое движение вперед порождается не слепой энергией масс — в истоках его стоит человек или группа людей, одержимых жаждой деятельности, нацеленных на достижение каких-то целей, смысл которых понятен только для них.

Однако никакое движение невозможно, если за меньшинством не следует большинство. Здесь мы процитируем А. Тойнби, весьма точно излагающего суть данного вопроса: «Развитие — результат деятельности творческих индивидуальностей и творческих меньшинств; но они не могут двигаться вперед, если не смогут вовлечь в свое движение своих менее одаренных соотечественников; а «нетворческий» слой «рядовых» человечества, которые всегда образуют большинство, невозможно во всей его массе поднять до уровня лидеров за короткое время. Осуществить это на практике — невозможно… Задача лидера — сделать соотечественников своими сторонниками; а единственный способ, которым можно направить человеческие массы к непостижимой для их понимания цели, — это пробудить в них примитивную и универсальную способность к бездумному подражанию — мимезису. Мимезис — это, в конце концов, разновидность социальной муштры; ведь примитивное ухо, глухое к неземной музыке Орфеевой лиры, очень чувствительно воспринимает командные окрики сержанта на учебном плацу. Когда гениальный музыкант прекращает играть на волшебной флейте и гаркает властным голосом Фридриха-Вильгельма, человеческая масса, которая до этого стояла неподвижно, машинально начинает двигаться…»[1]

Управление массами подразумевает навязывание своих убеждений, своей воли безликому большинству персонифицированным меньшинством. Это своего рода социальная магия — непременный атрибут вождя, лидера, стремящегося встать во главе человеческой массы. Итак, в дальнейшем мы будем говорить о людях, в значительной степени одержимых, неудовлетворенных существующим положением вещей, ищущих действия, хотя бы это действие даже привело их к гибели. Мы будем говорить о творческом меньшинстве, если угодно, элите [2] — ярких индивидуальностях, проходящих путь от комплекса неполноценности к бесконтрольной мании величия. О тех, кому суждено встать во главе общества, привести его к расцвету, а затем низвергнуть в состояние упадка.

Иллюзии демократии. Современная демократия породила массу недоразумений, возведенных в ранг аксиом. Поскольку данное исследование напрямую связано с проблемой неравенства в человеческом обществе, мы посчитали нужным остановиться на некоторых из них, по нашему мнению, наиболее глубоких.

Власть принадлежит народу. Что бы ни говорилось по этому поводу, народовластие в глобальном смысле — не более чем фикция. Собственно, эта самая «власть народа» в современном демократическом обществе проявляется лишь в возможности раз в несколько лет отдать свой голос за «достойнейшего».

Вспомним о древнегреческой аристократической демократии. Там, по крайней мере, вещи назывались своими именами — были граждане, имевшие право голоса, и все прочие, которым участвовать в политической жизни не полагалось. Современная демократия декларирует равноправное участие всех в общественно-политической жизни государства, однако же, как и в древних Афинах, на самом деле это право немногих избранных, остальные же могут только изображать политическую активность, подобно обезьянам, подражая действиям элиты.

Свобода выбора. На самом деле за всех все давно решили. Свободы выбора как таковой попросту не существует. Во-первых, выбор большинства предопределен социальными факторами — осуществляется, так сказать, под давлением извне. За большинство решает меньшинство. Остальная же часть, относительно менее зависимая, делает выбор, ориентируясь на мнение авторитетов.

Вообще любая демократическая система в этом смысле напоминает карусель — движение по кругу лошадок с сидящими на них довольными малышами. Движение, которое никуда не ведет, и управлять которым его участники все равно не могут. Еще бывает карусель, в которой вместо лошадок закреплены автомобильчики, имеющие рули (иногда даже по два в каждом!), вращение которых абсолютно свободно и тоже ни на что не влияет. Тем не менее, малыши вполне счастливы, вращая эти рули.

Равноправие. Самым глубоким заблуждением является то, что люди от рождения абсолютно равны между собой. Отнюдь! Всеобщего равенства нет и быть не может! Люди не равны с самого момента своего появления на свет — физически, интеллектуально, в смысле материального достатка и социального положения. Изначально каждый новый член общества уже с пеленок имеет чего-то больше или меньше, чем его ровесники. Формально демократия дает равные стартовые возможности для каждого — дворник дядя Вася может при определенных обстоятельствах стать президентом, однако на практике это вряд ли осуществимо. Что касается прав — политических и прав человека вообще — то у каждого их ровно столько, сколько он сумел себе урвать. Ни больше, ни меньше.

Личная независимость. Все люди, так или иначе, зависимы — в том числе, и в первую очередь, от других людей. Кто-то диктует условия, а кто-то их принимает. Свобода человека заканчивается там, где начинается свобода другого, и залезть в чей-то суверенный огород разрешается только при наличии достаточно весомых аргументов.

Верховенство права. Прав, как известно, тот, у кого больше прав. Если кто-то может, в силу наличия веских аргументов, диктовать свою волю, попирая писаные законы, он это делает, остальные же покорно сносят правовой беспредел.

В современном обществе есть такое понятие как «борьба за права человека». Само по себе его наличие указывает на то, что эти самые права никому не даются просто так. За них надо бороться. Возникает закономерный вопрос — с кем?

Итак, в современном правовом и демократическом государстве, как и многие столетия назад, лицо общества определяют не безликие массы, а немногочисленные доминирующие группы или, более того, — конкретные люди, имеющие больше прав и возможностей, чем среднестатистический обыватель. То есть, в обществе существует социальное неравенство, как бы оно ни маскировалось мнимой эгалитаризацией. В обществе существует особая — избранная — группа людей, которых в современной политологии принято называть элитой.

Однако надо отметить тот факт, что в условиях современного способа формирования власти победа на выборах еще не означает избранности, и освободиться от усиленно внушаемой иллюзии, что само пребывание кого-то у власти накладывает на него несмываемую печать элитарности. Вообще однозначно следует разделять понятия элита и власть в силу некорректности постановки вопроса об их идентичности.

Определение терминов. Термин «элита», употребленный нами выше, получил широкое распространение в современной социологии в связи с изучением проблемы общественного неравенства в условиях выделения из общей массы отличных от других, занимающих особое место в социальной иерархии людей. Само слово «элита» происходит от французского elite — лучшее, отборное, и в социологии и политологии означает высший слой (или слои) социальной структуры общества, осуществляющий важные общественные, политические и культурные функции. В этом смысле элита является синонимом инициативного творческого меньшинства, и мы будем употреблять это слово именно в таком значении. Определений элитарности множество — от банальных до совершенно абсурдных. Нас же, в первую очередь, интересует вопрос: чем же элита отличается от не-элиты, в чем собственно суть её избранности.

Итак, мы можем выделить три положения, отличающих элиту от остальной части общества независимо от исторического времени, места и конкретной ситуации:

1. Привилегированное положение. Это то, что, прежде всего, бросается в глаза при рассмотрении элиты как социального явления.

2. Обособленность. Элита представляет собой относительно замкнутую, изолированную от остальной части общества группу (касту), попасть в которую достаточно сложно.

3. Материальная независимость. Элита не производит ничего материального — она вообще не занимается производственным трудом. её деятельность лежит совершенно в иной плоскости; что касается средств существования, то живет она исключительно за счет «неэлитарной» части общества.

Таким образом, на данном этапе мы определим элиту как социальное меньшинство, свободное от производственного труда и занимающее особое место в обществе благодаря личным качествам и способностям.

Это утверждение, однако, не дает нам полного представления о феномене элиты как таковом, а лишь намечает общую направленность нашего исследования. Кроме того, из вышесказанного мы можем вынести несколько предварительных заключений.

Первое. Лицо общества, его уровень развития и прочие столь же важные вещи определяет его элита.

Второе. Элита, по своей сути, является главным узурпатором тех самых прав и свобод, за которые борются поборники демократии.

Следует полагать, что на любом историческом этапе развития человеческого общества, в силу его внутренней психологической неоднородности, неизбежность возникновения обособленных групп и личностей, в основном, не вызывает сомнения. Сомнения и споры обычно возникают вокруг степени элитарности, необходимости или полезности существования какой-либо конкретной правящей группы, в каком-то конкретном случае. И, во многом из-за того, что в понятия, связанные с элитарностью, часто вкладываются самые различные представления. Поэтому нам по мере, необходимости придется неоднократно уточнять смысл этих понятий.

Философия избранности. Многие мыслители, такие знаменитые, как Х. Ортега-и-Гасет, В. Парето, Г. Моска, а также другие, более многочисленные и менее известные, высказывали самые разные мнения по поводу основных аспектов элитарности: от абсолютизации роли элиты в общественном развитии вплоть до обоснования преимуществ «безэлитного» устройства общества. Очевидно, что попытка сформулировать ниже какое-то новое абсолютно оригинальное суждение в этой области, скорее всего, была бы малоуспешна. Но, представляется, что, рассмотрев наиболее интересные из существующих мнений, было бы весьма полезным сформировать обобщенный, реалистичный взгляд на вопросы, связанные с элитарностью и трансформацией властвующих групп.

Прежде чем приступить к подробному анализу феномена элитарности, следует выделить такую особенность элиты как непохожесть на остальную часть общества, её необычность, даже, следует сказать, маргинальность.[3] Необычность или иными словами одержимость творческих индивидуальностей обретает различные формы.

Однако, на наш взгляд, есть лишь два, антагонистичные по своей сути, пути самоутверждения в мире. Первый путь — путь Силы, Путь Меча, в основе которого лежит грубое физическое превосходство, жажда подвигов, замешанная на нежелании мириться с существующим положением вещей. Второй — путь Слова, Путь Змеи, магия убеждения, интеллектуальное превосходство над непросвещенными умами. Первому свойственны прямота, доблесть и благородство, как следствие — Слава, и, — как следствие Славы, — гордыня. Второму присущи знание и ум, расчетливость, зиждущаяся на хитрости и обмане, и, — как следствие — подлость и коварство. Отсюда и разделение элит на два противоположных типа, идущих по двум совершенно непохожим, но, в сущности, параллельным путям: элиту героев и элиту колдунов, элиту воинов и элиту демагогов.

Иными словами, если говорить простым и общедоступным языком, можно либо путем словесных доводов убедить собеседника в том, что черное на самом деле является белым, либо же так ударить его по голове так, что он вообще перестанет различать какие бы то ни было цвета.

Двуединство творческого меньшинства неразрывно связано с взаимодополняемостью. Два взаимоисключающих начала могут достигнуть цели, лишь объединив свои усилия. Это вполне четко обозначено в мифах о создании мира двумя противоположными силами, нередко — братьями-близнецами. Собственно, сама концепция о вечной борьбе добра и зла, бога и дьявола, светлых и темных сил, неизбежно сосуществующих во вселенной, есть отражение деятельности двух творческих начал. Потребность друг в друге этих двух стихий очевидна как раз в силу их противоположности. Воин — это герой-победитель с обнаженным мечем в руке, символизирующий собой действие, активно изменяющий своими деяниями окружающий мир; демагог — колдун, корпеющий над древними фолиантами, коленопреклоненный жрец у алтаря, извечный фаталист, пленник предопределения, теоретик, указующий пути, но сам не следующий по ним. Олицетворение первого — король Артур, воин и государь, классический образ рыцаря, живое воплощение Силы; второго — его тень, двойник и бессменный советчик великий маг и чародей Мерлин, олицетворение всесильного знания. Первый — материальное воплощение доблести, своими руками творящий историю; второй — более дух, чем человек, слово и мысль, указующие дорогу силе. Таковы два творческих начала, две ипостаси земного могущества, вершащие судьбы мира. Остальные же — неопределившаяся часть общества, не стремящаяся к переменам и способная лишь на подражание лидерам, — обречены на однообразный повседневный труд, направленный, по большей части, на достижение далеких и совершенно непонятных целей творческого меньшинства.

Собственно говоря, подобное деление людей имело место в разные времена и у разных народов еще в глубокой древности. Индийские касты, внутренняя иерархия греческого полиса — все это исторические примеры, не требующие дополнительной расшифровки терминов. Наиболее древний, единый для всех индоевропейцев архетип — представление о сакрально-военно-экономическом устройстве общества — с завидным постоянством воспроизводится в мифологии индоариев («брахманы», «кшатрии», «вайшьи»); античной философии («философы», «воины», «производители» Платона) и т. д. Подтверждая преимущественно бессознательную трансляцию архетипа, авторы многочисленных триад обычно не подозревают о первоисточнике своих представлений.

«Природа разделяет людей духовных по преимуществу, людей по преимуществу мышечных, с сильным темпераментом и, наконец, третьих, не выдающихся ни в одном, ни в другом, посредственных. Третьи — большое число, а первые и вторые — элита». Преобладание людей «мышечных» и «духовных» над «посредственными» отразилось в составе православных святых. Владимир Соловьев подметил, что невозможно найти между святыми «купца, или дьяка, или приказного, или мещанина, или крестьянина — одним словом, какой бы то ни было профессии, кроме монахов и военных».

В эпоху средневековья окончательно формируется и приобретает особую популярность идея о разделении общества на три социальных слоя: “молящихся” (oratores), “воюющих” (bellatores) и “трудящихся” (laboratores). В этой классической форме, собственно, и зафиксирована идея неравенства, являющаяся определяющим вектором развития человеческого общества.

Вызывающий аристократизм Ницше мешает осознанию возвещенной им же истины — историю творят «колдуны» и «воины». «Работники» — всего лишь объект, вечный «навоз истории». История как «живое творчество масс» — льстивая утопия колдунов— лицемеров. Таким образом, власть имеет двойную природу — СВЕТскую (власть силы) и духовную (сакральную).

Нерушимость этого двуединства сказалась на результате средневековой борьбы пап с императорами. Ж. Ле Гофф пишет об этой борьбе следующее: «…Отношения глав христианского мира демонстрировали соперничество на самой вершине двух господствующих, но конкурирующих между собой церковной и светской иерархий, священников и воинов, шаманической власти и военной силы. Став христианами, варварские короли пытались вернуть себе ту власть царя-жреца, которой обладали франкские языческие вожди — “reges criniti”, косматые цари коротковолосого народа, в чьих длинных волосах таилась чудодейственная власть царей, подобных Самсону. Со стороны папы подобные попытки присвоения императорских функций особенно ощутимы с VIII в., с создания подложного "Константинова дара”. «Ничейный» исход этой борьбы — папа сумел помешать императору и королю присвоить себе священнические функции, но ему не удалось захватить светскую власть — был в пользу священства. Распределение «мест слагаемых» в средневековой триаде «oratores», «bellatores», «laboratores» «делает воинов защитниками церкви и религии, подчиняя их тем самым священникам». Шаманическая власть, правда в сильно очищенном виде, поглотила воинскую доблесть.»[4]

Первоначальная иерархия трех функций восстанавливается по их расположению на «мировом древе». Крона отводится «колдунам», ствол — «воинам», корни — «работникам. Приниженное положение последних объясняется их подчинением власти «колдунов» и «воинов». «Колдуны» управляют мыслями, «воины» — действиями. В предельных абстракциях «слова» и «дела» — сущностные отличия сакральной (духовной) власти «колдунов» и светской власти «воинов».

Теперь обратимся к вопросу о том, когда же и на каком этапе развития человеческого общества появляются люди, выделяющиеся из общей массы и обособленные от всех остальных.

Все известные нам исследователи рассматривают феномен элитарности, избранности как нечто уже существующее, описывают его, лишь констатируя факты и мало касаясь истоков. По крайней мере, кроме Ф. Энгельса никто не попытался более менее вразумительно попытаться объяснить возникновение иерархического (мы принципиально не будем употреблять здесь термин «классовое», о чем речь пойдет ниже) общества. Во времена Маркса и Энгельса уже было обычным деление истории на древнюю, средневековую и новую, что соответствовало представлениям о рабовладельческом, феодальном и капиталистическом строе. Позже, когда в 1877 году Л. Г. Морган издал книгу «Древнее общество», Маркс и Энгельс добавили к этой классификации первобытнообщинный строй. Анализируя распад первобытной общины, Морган, а вслед за ним Энгельс, пытались научно обосновать расслоение общества исходя из того этнографического материала, который был собран в среде полудиких племен.

Вполне очевидно, что писаная история застает человеческое общество уже поделенным на иерархические группы. Это разделение происходит гораздо раньше.

Примитивное лидерство имеет место быть и в животном стаде, однако четко структурированное иерархическое общество свойственно именно человеку. Люди стали людьми только тогда, когда создали область абстрактных понятий — религию, искусство, науку… Именно с абстрактным мышлением связано выделение человека из мира животных. И именно на этой грани возникает социальное неравенство, основанное, по нашему мнению, не на материальных причинах, а более связанное с представлением, сложившимся в умах большинства, о «лучшести» или «избранности» отдельных членов общины.

Феномен избранности более духовный, чем материальный, поэтому объяснить его с точки зрения экономических и прочих приземленных причин не представляется возможным. Скорее наоборот, экономическое и социальное неравенство может быть объяснено через постижение неравенства по духу. В основе избранности лежат, прежде всего, иррационализм и маргинальность. Она всегда стоит за порогом профанных норм, за гранью закона. Примечательно, что именно вне законодательного поля в любом обществе находятся как преступники, так и правители. «Кто нарушил табу, сам становится табу», — писал Зигмунд Фрейд. Элита, нарушая все писаные и неписаные законы «нормального» общества, оказывается в положении изгоя, маргинала, преступника, вступает на путь противодействия существующему порядку. Однако, разрушая старый порядок, творческие меньшинства одновременно становятся создателями порядка нового, проходя путь от преступников до законодателей. Таковы все творцы истории — революционеры и пророки, а также герои мифов, в которых часто «новое поколение богов» отбирает власть у своих предшественников.

Трудно сказать, благостна ли избранность для самих избранных, и тем более благостна ли она для остальной части общества. С одной стороны, провоцируя перемены, она нарушает равновесие, создает нестабильность, что чревато негативными последствиями; в более узком смысле избранность санкционирует социальное зло, порождая неравенство, отношения зависимости и прочие минусы иерархического общества. С другой стороны, застой создает иные, не менее реальные угрозы, — в первую очередь, накопление нереализованной творческой энергии, которая выплескивается в виде различных проявлений внутренней деструкции, порождая разного рода социальные болезни; алкоголизм, психические расстройства, высокий уровень преступности — непременные атрибуты всякого стабильного циклического общества.

Кроме того, у всякого общества, как и у мира в целом, очевидно, есть иррациональная потребность изменяться. Таким образом, элита как творческое меньшинство, во-первых, поощряет социальный прогресс, выступая в качестве духовного проводника, а, во-вторых, указует обществу пути выплескивания деструктивной потенции, оберегая циклические ценности своей векторной мощью.

Рассуждения о благостности избранности, в принципе, беспредметны по своей сути, потому что творчество — это, прежде всего, действие ради действия, не преследующее никакой иной цели, кроме немотивированного с точки зрения здравого смысла желания изменить, хотя бы в незначительной степени, статичный мир повседневного бытия. Любая творческая личность неизбежно эгоистична — вследствие абсолютной самодостаточности, выливающейся в бесконечное самолюбование, которое не имеет ничего общего с профанным нарциссизмом, а есть всего лишь осознание собственной уникальности и духовного превосходства над толпой себе подобных. Так, как бы парадоксально это не казалось, настоящему актеру не нужен зритель, настоящему поэту не нужен читатель, ибо каждый из них совмещает в себе и то и другое. Высокая степень самодостаточности, отрицающая ценность чего бы то ни было иного, есть высшая степень одиночества, знаменующая собой вершину самосовершенствования духа.

Одиночество всегда осуждалось профанным большинством (ср. народное: «Один в поле не воин», «Дурному не скучно и самому» и т. д.), профанное сознание всегда подчеркивало значимость количественности («Одна голова — хорошо, а две — лучше»), что со всей полнотой отразилось в идеале современной демократии. Отсюда непонимание и взаимная неприязнь, неизменно возникающие между массами и лидерами, бунт и низвержение во тьму вечную. Собственно говоря, мысль о том, что творческий дар скорее проклятие и наказание, чем благо, не лишена здравого смысла.

Избранные обречены на страдания от вечной неудовлетворенности, им никогда не достичь гармонии с окружающим миром, их удел — одиночество, проистекающее из непонимания профанным большинством их иррациональных порывов, разочарование от окружающей действительности и расплата за деяния, неизбежная и жестокая.

Как мы уже говорили, феномен избранности более духовный, чем профанно-практический, и сила духа — непременный его атрибут. Сила духа — прежде всего, способность подавлять других, та самая неуемная «воля к власти», о которой писал Ф. Ницше, проистекающая не от патологической внутренней злобы, а от жажды блага, в первую очередь, для себя. В этом, собственно, наиболее полно проявляется гипертрофированный эгоцентризм творческих индивидуальностей, о чем было сказано выше.

Такова в общих чертах философия избранности.

В своих попытках познать непознаваемое человек ни на шаг не продвинулся вперед со времен каменного века. Причина тому — потуги понять нечто, находящееся за пределами профанного знания. Профанная наука способна изучить и объяснить только то, что находится в области материального мира, постичь же бессознательное невозможно — его можно только описать, но не более того. Сфера духа, а, значит, и сфера затронутого нами вопроса, относится больше к бессознательному, чем к профанно-практическому, поэтому мы не будем повторять ошибки прочих исследователей, которые в попытках объять необъятное потерпели неизбежное поражение. Мы будем двигаться другим путем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.