Глава первая Маленький народ хоббиты

Глава первая

Маленький народ хоббиты

Толкиен был влюблен в рослых светловолосых воителей, всемогущих чародеев и статных сероглазых дев. Но всемирную славу он снискал себе, создав хоббитов, босоногих получеловечков со ступнями, поросшими густой шерсткой, — «невысокликов», одевающихся во все пестрое (преимущественно желтое или зеленое) и умело скрывающихся от человеческого глаза. Толкиен и себя самого считал хоббитом:

«В сущности, я тот же хоббит — во всем, кроме разве что роста. Люблю сады, деревья и земные плоды, взращенные вручную; курю трубку и предпочитаю добрую, простую (немороженую) еду… обожаю грибы (собранные в лесу или в поле); чувство юмора у меня самое что ни на есть незатейливое; ложусь я поздно и поздно встаю. К тому же, я закоренелый домосед».

Таким образом, из слов самого Толкиена следует, что хоббит — существо простое, притом настолько, что ему нет надобности ни слишком высоко расти, ни строить дома. Ютятся хоббиты, как выясняется из первой же строчки повести «Хоббит», в норах; грамоте не все из них обучены, зато они знают толк в стряпне и огородничестве и в случае чего вполне могут за себя постоять.

Успех детской книги зависит от того, насколько полно она позволяет ребенку отождествлять себя с главными героями. В случае с толкиеновскими получеловечками подобное отождествление происходит сразу, без предварительного посвящения в историю описываемого приключения. Хоббиты такие же маленькие, как дети, то есть одного с ними роста. Живут они в норках, то есть в потайных местечках, где любят прятаться ребятишки, когда играют в прятки. Они отходчивы, как дети. Хоббиты схожи с детьми и во многом другом. Двадцатидевятилетний Пиппин во «Властелине Колец», проникшись симпатией к Бергилу, малышу из Минас–Тирита, играет с ним в разные игры. Мир хоббитов, будто осененный девизом «Small is beautiful»(32), модным в эпоху так называемых «кампусов», студенческих городков, центров контркультуры(33) 1960–х годов, — точно такой же маленький замкнутый мирок, простой и безмятежный. Мирок, не знающий ни потрясений, ни законов экономического и технологического соперничества. А вот что сам Толкиен говорил об этом маленьком рае — рае республиканском, похожем на тот, о котором писал еще Руссо: «…привычно довольные своим, на чужое они не зарились — так что земли, фермы, мастерские и заведения хозяев не меняли, а мирно переходили по наследству».

Это застывшее в своем развитии общество служило Толкиену своеобразной идеальной моделью, благо корнями оно уходило глубоко в монархическую историю:

«От стародавнего князя они вели все свои законы и порядки и блюли их истово и по доброй воле, потому что законы — они и есть самые правильные Правила, и древние, и справедливые».

Единственной властью в Хоббитании обладал городской голова — его переизбирали раз в семь лет во время летнего солнцестояния, и он «обязан был главным образом возглавлять большие пиршества по случаю хоббитанских праздников».

Отсутствие правительственного и чиновничье–бюрократического аппаратов разительно отличает этот уклад от любой государственно–политической системы наших дней, равно как и от лихолетья, наставшего в Хоббитании в результате вторжения полчища злодеев Сарумана. Сочетание так называемой «aurea mediocritas»(34) и святой простоты в государственном устройстве Хоббитании вполне соответствует мечте о первозданном мире.

Так что это самый обыкновенный детский мирок, тихий и спокойный, если не считать финала «Властелина Колец».

В то же время хоббиты предпочитают мелкобуржуазный уют на английский манер. Ведь большей частью они принадлежат к среднему сословию (даже рост у них средний…), довольствующемуся простыми радостями жизни. Впрочем, благоустроенность английских жилищ уже стала притчей во языцех, и говорить об этом лишний раз не имеет смысла. Другое дело — мир хоббитов: они так любят и ценят домашний уют, что редко жертвуют им ради странствий в неведомые края. И тут, конечно же, вспоминается традиционная, или средневековая Англия, как у Чосера(35) или Честертона, — Англия, еще не знающая ни внутренних границ на общинных землях, ни смрадных поветрий индустриальной революции, ни дымного тумана — смога (не случайно Смаугом зовется один из драконов, с которыми сражаются хоббиты). Уместно вспомнить, что хоббиты относились с недоверием ко всякого рода техническим новшествам. Да и вообще, тема технофобии — а к ней мы еще вернемся — проходит красной нитью через все творчество Толкиена, и по большому счету благодаря ей он и пользовался таким успехом у студенчества 1960–х, испытывавшего нескрываемое отвращение к потребительскому обществу. Уже в самом начале «Властелина Колец» Толкиен уточняет:

«Хоббиты — неприметный, но очень древний народец… они любят тишину и покой, тучную пашню и цветущие луга… Умелые и сноровистые, хоббиты, однако, терпеть не могли — не могут и поныне — устройств сложнее кузнечных мехов, водяной мельницы и прялки».

Кроме того, хоббиты, по замыслу их создателя, относятся к исчезающему виду в прямом, можно сказать, смысле: «Хоббиты привыкли исчезать мгновенно и бесшумно при виде незваной Громадины(36)». И эту свою способность к незаметному исчезновению, что опять–таки есть проявление ребячества, хоббиты вознесли до высот искусства: они так наловчились прятаться, что «людям это стало казаться волшебством. А хоббиты ни о каком волшебстве и не помышляли: отроду мастера прятаться, они чуть что — скрывались с глаз, на удивление своим большим и неуклюжим соседям».

Так, люди предстают здесь тяжеловесами во всех смыслах слова, далекими от земли и не знающими легкости. Причем человеческое несовершенство у Толкиена неизменно, с кем бы он ни сравнивал людей — с эльфами, гномами или теми же хоббитами. И тут уж ничего не поделаешь: создатель хоббита Бильбо боялся людей не меньше технических новшеств. Во многом именно из–за страха перед Громадинами хоббитов на земле заметно поубавилось.

Вот, к примеру, как Толкиен описывает одного из отпрысков хоббитанского роду–племени — Бильбо. Живет он в настоящей хоббичьей норке, а это «означает прежде всего уют». Бильбо — гостеприимный, хлебосольный хозяин, любит одеваться в зеленое и желтое; он успел обзавестись брюшком и не больно охоч до всяких приключений. Но главное достоинство Бильбо — в том, что мать его была легендарная Беладонна Тук, «одна из трех знаменитых дочерей Старого Тука, вождя клана хоббитов». А «в хоббитанских семьях поговаривали, что давным–давно один из предков Тука взял себе жену из эльфов».

О Туках рассказывается и во «Властелине Колец»: исключительная родословная и сподвигает отпрыска этого хоббитанского семейства пуститься в приключения.

Там же, во «Властелине Колец», речь идет и о трех породах хоббитов — лапитупах, которые были «посмуглее и помельче», струсах, «более крепеньких и коренастых», и беляках, которых Толкиен описывает более подробно.

Далее мы увидим, что расовый подход у Толкиена, с политической точки зрения, не совсем корректный. Плохие герои у него сплошь смуглые или желтокожие, да еще косят и косолапят, и руки у них длинные. У героев же добрых и взор светлый, и глаза голубые или серые, а волосы черные как смоль или русые, да и ростом они крупнее.

То же самое и с хоббитами: «беляки — порода северная и самая малочисленная».

А нордическая внешность характерна для большинства персонажей Толкиена, при том что героическая натура, как правило, вполне соответствует их внешности. Таким образом, хоббиты–беляки превосходят в достоинствах лапитупов и струсов. Как и Бильбо, беляки, «не в пример прочим хоббитам, сблизились с эльфами: сказки и песни им были милее, нежели ремесла».

А подобные качества больше свойственны прирожденным искателям приключений, слагателям песен и легенд; те же черты присущи и любому писателю–словеснику. Песня — это то, что, как в творчестве Нерваля, позволяет установить связь с прошлым, с душами предков, а язык и письменность — это то, что помогает Бильбо и Фродо переложить на бумагу их воспоминания об удивительных приключениях.

Дальше Толкиен еще больше подчеркивает превосходство беляков, сообщая, что «охота была им милее земледелия». Поскольку они не перешли на землепашество, их можно отнести к существам скорее палеолитическим, чем неолитическим. Как Берена или эльфов, их никогда не увидишь корпящими над плугом. Так что ремесла у Толкиена в большем почете, нежели земледелие: столь явный парадокс служит как бы щитом, ограждающим землю от вторжения всепоглощающего прогресса. Хоббиты–беляки — своего рода реликты, первозданные существа, более близкие к совершенству, характерному для .«тех времен», столь милых сердцу Толкиена. Так что теперь понятно, почему хоббиты, «будучи по натуре смелее и предприимчивее прочих, то и дело волею судеб оказывались вожаками и старейшинами струсов и лапитупов».

В заключение наш автор прибавляет:

«Даже во времена Бильбо беляцкая порода очень еще чувствовалась в главнейших семействах вроде Кролов и Правителей Забрендии».

Итак, четверо главных хоббитов из «Властелина Колец» — отпрыски знатных хоббитанских родов… Бильбо — из Туков, как и его племянник Фродо, Хранитель Кольца. Пиппин — тоже Тук; к тому же, в конце «Властелина Колец» именно Туки, и только они одни, смогут противостоять злодейским Сарумановым полчищам. Что касается Мерри, хоббита из рода Брендизайков, то ему–то и предстоит возглавить сопротивление захватчикам. Испив чудодейственного напитка Древня, Мерри с Пиппином мало–помалу наберут в росте, волосы сделаются у них светлее и гуще; они станут доблестными военачальниками и принесут клятву верности двум Верховным Правителям. А что до Фродо, самого мирного из четверки, то даже необыкновенно прекрасный Фарамир будет воспринимать его как существо возвышенное, эльфическое.

Правда, в начале «Властелина Колец» и «Хоббита» нет и речи ни о войнах, ни о приключениях. Но так или иначе хоббиты для Толкиена всегда остаются главными героями, поскольку они таят в себе неведомые, непостижимые силы.

«Однако сытая и спокойная жизнь почему–то вовсе не изменила этих малюток. Припугнуть, а тем более пришибить хоббита было совсем не просто; может статься, они потому так и любили блага земные, что умели спокойно обходиться без них».

Хоббиты, в особенности Сэм Скромби, — в ком Толкиен, по его собственному признанию, хотел воплотить образ рядового солдата, героя–защитника, каких он повидал немало, — в случае надобности могли кому угодно дать сто очков вперед. Потому–то их так любят дети — они легко приравнивают себя к этим получеловечкам, способным тягаться с самыми доблестными среди эльфов и людей. К тому же, хоббиты, как и дети, «переносили беды, лишения, напасти и непогоду куда тверже, чем можно было подумать, глядя на их упитанные животики и круглые физиономии».

Об умении хоббитов собираться с силами и духом после невзгод Толкиен напоминает при каждом удобном случае. Пиппин и Мерри, едва их вызволили из орочьего плена, первым делом садятся заморить червячка. Как замечают их собратья по Кольцу, «эдакая беспечность свойственна только хоббитам». Точно так же постепенно оправляются от ран и Фродо, и другие маленькие герои, принявшие боевое крещение в горах или на поле брани.

Все помыслы Толкиена направлены на то, чтобы сделать из безобидных хоббитов настоящих героев без страха и упрека. Однако еще в начале своей эпопеи автор сообщает:

«Непривычные к драке, не признававшие охоты потехи ради, они вовсе не терялись перед опасностью и не совсем отвыкли от оружия. Зоркий глаз и твердая рука делали их меткими лучниками».

Замечание о том, что хоббиты не признавали охоты, заслуживает того, чтобы подчеркнуть это особо: Берен, самый впечатляющий герой «Сильмариллиона», не охотится на живность даже ради того, чтобы прокормиться. Дружба между говорящими существами и зверьем очень крепка в мире, где зверь порой стоит вровень с людьми и хоббитами.

Но, даже отличаясь мирным нравом, хоббиты готовы за себя постоять во всякое время, при том, что, подобно детям, они быстро забывают выпавшие на их долю невзгоды. Потому–то в конце «Властелина Колец» им и удается изгнать злодеев из своей горячо любимой Хоббитании.

Между тем, при всем их героическом нраве, хоббиты любят повеселиться. К тому же у них «каждый род сам, как умел, разбирался со своими делами — большей частью насчет того, как вырастить урожай и вкуснее прокормиться».

Что ни говори, хоббиты и впрямь любили покушать, а еще — покурить. Толкиен даже уделяет целых две страницы заведенному у них искусству курения, и первыми это почему–то встретили «на ура» курильщики марихуаны в американских кампусах: «Хоббиты всасывали или вдыхали через глиняные или деревянные трубки дым тлеющих листьев травы, называемой ими «трубочное зелье», или «травка», по–видимому, разновидности nicotiana. Великой тайной окутано происхождение этого странного обычая, или «искусства», как именуют его хоббиты».

В этом растении сокрыта некая тайна, вернее, галлюциногенная сила: «Каким образом Старый Тоби разнюхал про это растение — неизвестно; сам он на смертном одре ни в чем не признался».

Однако растение это, похоже, произрастало в Пригорье, у пределов Хоббитании, о чем ведали лишь посвященные, точнее, избранные, что слонялись вокруг пригорянского трактира «Гарцующий пони».

«Искусство курения подлинного зелья, несомненно, берет свое начало в Пригорье: оттуда оно распространилось среди гномов и других мимоходцев — Следопытов, Магов и им подобных странников, которые и посейчас сходятся на этом древнейшем дорожном перекрестке».

Когда же мы узнаем, какую роль Толкиен уготовил Следопытам под водительством Арагорна, Магам, отправившимся за Гэндальфом, и гномам, стоявшим за Глоином и сыном его Гимли, то начинаем понимать, что искусство курения — это привилегия, дарованная меньшинству, истинным ценителям и посвященным.

В какие бы дали ни увлекала судьба героев Толкиена, они никогда не забывают про снедь и во всякое время воздают ей должное. Сэм почти до самого конца странствия не расстается с кухонной утварью, Толкиен посвящает целую страницу подробному описанию блюда из кролика, тушенного с приправами. Из главы 2–го тома «Властелина Колец» под названием «Две Твердыни» видно, насколько серьезно Толкиен относится к неуемным аппетитам хоббитов. Точно так же в начале «Хоббита» и того же «Властелина Колец» приводятся описания знатных пирушек. В первой истории Бильбо принимает у себя дома Гэндальфа с чертовой дюжиной гномов, заглянувших к нему, что называется, на огонек — поужинать, и жертвует им все запасы съестного, что хранились у него в кладовых:

«Похоже, он [Гэндальф] лучше меня знает, что лежит у меня в кладовых», — подумал господин Торбинс [Бильбо], у которого уже голова кругом пошла и который начинал думать, что вот это и есть самое огорчительное Приключение, причем явившееся к нему в дом.. Гномы ели–ели, пили–пили, говорили, время шло, еды на столе было много…»

Другое знаменательное событие, связанное с пиршеством, — празднование юбилея Бильбо. А стукнуло ему ни много ни мало сто одиннадцать лет, тогда как Фродо — только тридцать три года. И цифры эти Толкиен выбрал не случайно: помимо указания на то, что Фродо достиг возраста Христа, в сумме они дают «сто сорок четыре», то есть число избранных, переживших Апокалипсис (в действительности же спасшихся было 144 тысячи — Н.Б.). Сто сорок четыре — это еще и число гостей Бильбо, слывущего самым зажиточным среди хоббитов и главным чудаком во всей Хоббитании. Поданное им угощение вполне удовлетворило аппетиты его соплеменников:

«Угощались до отвала: ели сытно, много, вкусно и долго… Потом несколько недель еды в окрестностях почти никто не покупал…»

Да и само пиршество на поверку оказалось своего рода таинством, поскольку под конец его Бильбо, надев на палец Кольцо Всевластия, исчез на глазах у всего честного народца. Таким образом, он предсказывает, что на долю хоббитов вот–вот выпадет новое великое Приключение, и главным его участником будет суждено стать Фродо, которого Бильбо с Гэндальфом признали достойнейшим во всей Хоббитании. И вот на этом фоне хоббиты начинают мало–помалу преображаться и расти. Истовый, решительный, но почти всегда печальный Фродо, его верный пытливый слуга Сэм и двое их сотоварищей, Мерри с Пиппином, не только прибавляют в росте, но и набираются сил, которых хоббиты доселе не знали. И все же удивительно, что на Совете у Элронда среди избранников, сплотившихся в Братство Кольца, оказались четверо хоббитов: ведь смертельная опасность подстерегала братьев чуть ли не на каждом шагу. Слишком уж малы были хоббиты, чтобы сражаться в открытую (во всяком случае, поначалу) с орками, злобными прислужниками Черного Властелина. Чего греха таить, полуростики и правда робеют перед лицом опасности. Вот, к примеру, что переживает Пиппин после гибели Боромира, когда сам он попадает в лапы к оркам:

«Зря, наверно, Гэндальф уговорил Элронда, чтоб мы пошли, — думал он. — Какой был от меня толк? Помеха, лишняя поклажа. Сейчас вот меня украли, и я стал поклажей у орков… Вот если бы Бродяжник [Арагорн] или хоть кто уж догнали их и отбили нас!»

Дальше, как пишет Толкиен, тоска еще больше угнетает Пиппина, который по–прежнему ощущает себя обузой. То же было и с Мерри, когда он навязался сопровождать властителя Теодена, а никто из спутников его в упор не видел:

«Мерри чувствовал себя никчемной мелюзгой, и было ему очень тоскливо… Мерри жаждал с кем–нибудь поговорить; он вспомнил о Пине и еще пуще огорчился».

Так что Мерри тоже ощущает себя лишним и никчемным; но Эовин не оставит его в беде и вознесет его на своем скакуне к вершинам славы.

Так что хоббиты и в этом случае ведут себя, как дети: они слишком малы, чтобы взвалить на себя бремя славы, но их беспримерное великодушие вполне ее достойно. К ней–то, к славе, презрев благоразумие, и устремился Фродо, положась на прочность своей кольчуги из мифрила, чудесный меч и волшебное Кольцо; но Фродо плошает, едва пускается с товарищами в приключения, и беззлобный ворчун Гэндальф не устает напоминать ему об этом; хотя Фродо пока еще только посвященный, Толкиен, однако, замечает:

«Он начал отчетливей воспринимать мир: ему нередко открывалось то, что другие обычно не замечали. Он лучше спутников видел во тьме; увереннее их предвидел опасности».

Таким образом, одна из основных тем книги — преображение хоббитов, духовное и физическое. Как сказал старик Кроттон, мирным малюткам выпал случай гнаться за мрачными призраками в горах, пережить тяжкие испытания, познать славу и гордость служения Великому Государю. Так, Толкиен переходит от мира Сильмариллиона, жестокого и ужасного, к миру Бильбо, маленького Взломщика, спутника гномов, способного на большие дела: сражаться с пауками, сговориться с драконом, захватить сокровища и провести своих соплеменников. Но все это, на самом деле, кажется мелкими делишками в сравнении со славными подвигами последователей Бильбо, достойнейших из хоббитов.

Конечно, хоббиты не всесильны и этого не скрывают; они пытливы, неудержимы, беспечны, ненасытны — в прямом смысле слова, но при всем том совершенно не приспособлены к суровым условиям, в которых оказываются волею судеб. Пиппин воротит нос от весьма скудной походной трапезы, рискуя навлечь на себя гнев Гэндальфа. Неудержимая словоохотливость хоббитов, как, например, в трактире «Гарцующий пони», нередко выходит им боком. У Пиппина язык развязывается не в самом подходящем месте, а Фродо затягивает песню и, раззадорившись, попадает под власть Кольца, которое, как на грех, само наделось ему на палец, будто там ему и место. Отныне тайна хоббитов раскрыта, и ничего хорошего их не ожидает — одни только упреки со стороны Следопыта и Гэндальфа, правда, слишком запоздалые.

Как бы то ни было, один из хоббитов и после пережитых приключений, похоже, остался таким, каким был прежде: это, конечно же, прозорливый Сэм, маленький садовник, влюбленный в «прекрасных» эльфов. Уже в самом начале Сэм исполняется решимости и готовности защитить своего хозяина, став ему верной опорой во всем. Это он вызволил Фродо из щупальцев озерного чудища у врат в Морию; это он нес на руках своего хозяина, когда силы оставили его после схватки с пауком; он же по недомыслию настроился против Бродяжника и Фарамира со свойственной хоббиту подозрительностью к людям. Сэм и впрямь не семи пядей во лбу, и не случайно Фарамир требует, чтобы он прикусил язык, когда говорит его «мудрый» хозяин. Однако некоторая бестолковость Сэма объясняется его неодолимой потребностью стоять грудью за своего хозяина, подобно телохранителю. И поступить иначе Сэм не может. Доброта и отвага проявляются в нем уже в первом томе, когда он, маленький садовник, защищает пони, с которым худо обращаются: он привязывается к коньку, называет его Биллом, и после всех треволнений они в конце концов находят друг друга.

Храбрость Сэма бессознательна и непринужденна. Он очертя голову бросается на орков, которые ввергали в ужас его и других хоббитов в самом начале эпопеи. Одному из врагов он отсекает руку, и тому едва удается спастись бегством. Кидается Сэм и на Горлума, после чего тот всегда будет держаться от него в стороне. В этом проявляется одна из крайностей, которые приписывает своему герою Толкиен. Для Сэма, как и для большинства читателей Толкиена, всякий герой либо белый, либо черный, а Горлум — то светло- , то темно–серый. Сэм грозит Горлуму на словах и силой, хотя жесты его не столь резки, как слова. Как натура цивилизованная, он испытывает отвращение к Горлуму, когда тот хочет поймать рыбу или птицу — животных, как мы дальше увидим, неприкасаемых.

Сказав о том, что Сэм остался таким, каким был всегда, я вовсе не имею в виду, что он ничуть не изменился, в отличие от других хоббитов из Братства Кольца. Кольцо и пережитые из–за него невзгоды до того преобразили Фродо, что впоследствии он решил больше никогда не брать в руки оружия. Чудодейственный онтский напиток — по сути, живая вода, — преображает физически Мерри и Пиппина. Но если они делаются сильнее и храбрее, то Фродо преображается духовно, становясь более благородным; соплеменники в конце концов даже начинают презирать его за то, что он противится всякому жестокому кровопролитию, отказывается взяться за оружие и дать отпор новоявленным злодеям. Только Сэм и остается самим собой, продолжая жить по принципам чисто аристотелевской этики, — разумное поведение и умеренность. К нему–то и обращается Рози Кроттон с просьбой отомстить лиходеям в конце эпопеи; это ему придется сеять семенную пыль — дар Галадриэли, чтобы в Хоббитании снова взросли травы и деревья. Вот когда Сэм возвеличивается в глазах своих соплеменников — и те избирают его, и будут переизбирать впредь главой Хоббитании. Он все такой же искусный садовник; повидав леса Лориэна, он неизменно стремится достичь в своем искусстве истинного совершенства. Садоводство — и впрямь занятие важное, ибо оно позволяет воссоздать на земле маленький рукотворный рай, locus amoenus, то самое «Дивное Место», что было воспето не одним поколением греческих, латинских, итальянских и французских сочинителей, в том числе Кретьеном де Труа(37). Толкиен признавался:

«Мой Сэм Скромби — точная копия английского солдата–ординарца, а этого брата я повидал немало во время войны 14–го года, и каждый из них был на голову выше меня».

Героизм Сэма неприметный, почти житейский, однако в час лихих испытаний он сродни великому подвигу. Но у Сэма этот «домашний» героизм подкреплен беззаветной любовью к своему хозяину. С другой стороны, Сэм Скромби не менее точная копия диккенсовского Сэма Уэллера, чьи простодушие и порядочность поднимаются на смех во время разбирательства по делу мистера Пиквика; так что Сэма Скромби можно по праву отнести к самым благородным и скромным героям в истории литературы. Вот каким он предстает перед нами в самый, пожалуй, трудный для него час:

«В этом тяжком испытании ему помогла выстоять любовь к хозяину, но, кроме того, в нем крепко сидел простой хоббитский здравый смысл: в глубине души он твердо знал, что такое бремя ему не по силам, пусть даже видения и не совсем обманные. Хватит с него и собственного сада, незачем превращать в свой сад целое царство; есть у него свои руки — и ладно, а чужими руками нечего жар загребать».

Мало–помалу проявляется натура и у других обитателей Хоббитании: Толкиен с удовольствием раскрывает черты их характера. Так, старый Бирюк, представший поначалу неотесанным ворчуном–простофилей в окружении своры злобных псов, на поверку оказывается не таким уж простаком и брюзгой. Он сразу смекнул, что к чему, когда к нему заявился странный чужеземец. Рассказывая про Черного Всадника, посланца Саурона, при виде которого даже псы его от страха прижали хвосты, Бирюк лукаво подметил:

«Услышал я, помню, что вы отбились от прямой родни, от Брендизайков, и пристали к троюродному деду, — ну, говорю, добра не жди. Старый Бильбо кашу заварил, а расхлебывать вам. Он богатства–то, поди, не трудами праведными в дальних краях раздобыл. А теперь и нашлись такие тамошние, которым очень стало интересно: чьи это драгоценности зарыты у него в Норгорде?»

Фродо, хранивший у себя на груди Кольцо, из–за которого черные всадники и гнались за ним по пятам, понял, к чему клонит старик: «Фродо смолчал: сварливый Бирюк угодил в самую точку».

Тут молодой хоббит испугался и сильно пожалел, что не сдружился с Бирюком раньше. Бирюк вырос в глазах хоббитов, и не без помощи Тома Бомбадила, лесного владыки:

«…только все же было странно, что чаше других Том поминал того же Бирюка… Руки у Бирюка — чуткие к земле, он работает жарко, а глядит в оба глаза. Он обеими ногами стоит на земле и, хоть шагает валко, не оступился еще ни разу, — так поняли Тома хоббиты».

И все же странный он, этот Бирюк, истовый страж рубежей Хоббитании. Да и грибы, которыми он потчует дорогих гостей, тоже странные — вызывают необычные видения, а ему самому дают особенную силу, которую он тщится скрыть за своим нелюдимым, угрюмым обличьем.

Но самым горестным испытанием для маленького народа стало «осквернение Хоббитании» — один из основных эпизодов в произведении Толкиена. Освободившись от чар Кольца и ратных дел, хоббиты вдруг столкнулись с суровой действительностью, и это было тем более ужасно, что доселе их маленький край был надежно защищен. Ну а в том, что Хоббитанию захватили лиходеи, повинен был Лотто, сродник Фродо. Впрочем, определенная вина за то лежала и на самом Фродо. Однако не ему будет суждено освободить Хоббитанию от захватчиков, а Мерри и Пиппину, доблестным военачальникам, снискавшим славу на полях брани.

Мерри поверг одного из назгулов, поразив его в колено (рана сама по себе имеет важный эзотерический смысл), покуда Эовин, рискуя жизнью, отбивалась от этой мерзкой твари. А Пиппин, состоявший на службе у Денэтора, прославился, когда схлестнулся с Троллем, который едва его не прихлопнул. Силу, доблесть и мужество они укрепляют чудесным напитком «здравуром». А Фродо, в отличие от них, стремится избежать кровопролития: он уже раз отказался принять меч от Арагорна. Раны изменили его, пережитые невзгоды сделали едва ли не святым. Фродо щадит Сарумана, хотя тот только что пытался его убить. И не требует взамен благодарности. Тогда падший чародей Саруман ему и говорит:

«Да ты и вправду вырос, невысоклик. Да–да, ты очень даже вырос. Ты стал мудрым — и жестоким. Теперь из–за тебя в моей мести нет утешения, и милосердие твое мне горше всего на свете. Ненавижу тебя и твое милосердие!»

Но если посвященный Саруман понимает, что почтительность к нему со стороны хоббита, возросшего и физически, и духовно в страданиях, есть не что иное, как проявление душевной слабости, о Мерри этого не скажешь: он жаждет поскорее покончить с захватчиками:

«И ты, дорогой мой Фродо, извини, конечно, ни аханьем, ни оханьем не спасешь ни Лотто, ни Хоббитанию».

И прибавляет:

«Укрываться… не согласен. Все, я вижу, только и делают, что укрываются, хотят отсидеться, а это бандитам только на руку… Нет, надо действовать немедля… Да, поднимать мятеж! Поставить на ноги всю Хоббитанию!»

Борьба хоббитов за освобождение Хоббитании играет важную роль по многим причинам: с одной стороны, речь идет о завоевании в бою права на привычную жизнь. Не случайно старик Скромби говорит Фродо:

«Только извините, грубо скажу, не по делу вы уезжали. Это же надо — продать Торбу–на–Круче, и кому? Вот где и началось безобразие».

В словах старика звучит явный намек на то, что в постигшей Хоббитанию беде Фродо повинен, быть может, не меньше, чем его родственничек Лотто. А дальше старик продолжает так:

«Вы там разгуливали в чужих краях, загоняли на горы каких–то черномазых — если, конечно, верить Сэму, хотя, зачем вы их туда загоняли, я у него не допытывался. А тут — набежали какие–то сукины дети, срыли нашу Исторбинку, и картошки мои пошли псам под хвост!»

Следом за вселенской битвой, произошедшей после войны чародеев — Гэндальфа с Черными Всадниками и назгулами, началась война куда более прозаическая — грабительекая: банда лиходеев учиняет разбой в Хоббитании и порабощает ее обитателей. Надо действовать — решительно и беспощадно. И если кто и сопротивляется бандитам и хоть как–то сдерживает их за пределами их логова, в Смиалах, так это, разумеется, хоббиты–беляки — Туки. Однако им недостает настоящих, геройских предводителей.

Между тем бандиты стремятся установить порядок, подобно всем диктаторам. «Порядок надо навести, чтобы все вы себя помнили», — заявляет Фродо один из бандитов. А теперь давайте поглядим, что это был за порядок, когда бразды правления взял в свои руки самозванец Лотто, а за ним — Шаркич.

«Памятные, любимые дома будто смело; кое–где чернели пожарища… Между Озерным побережьем и Норгордской дорогой громоздились уродливые новостройки. Там, где прежде была тополиная аллея — не осталось ни деревца. А дальше… торчала громадная кирпичная труба, извергавшая клубы черного дыма».

Оскверненная Хоббитания до боли напоминает страну с поруганными тысячелетними жизненными устоями, пошатнувшимися под натиском промышленной революции, которую, со всеми ее пороками, как мы дальше увидим, неустанно осуждал Толкиен, отказавшийся даже пользоваться своим автомобилем.

Механизм адской машины прогресса, по словам фермера Коттона, был запущен так:

«Начал все это паскудство Чирей… ему, видно, хотелось прибрать все на свете к рукам и стать самым–самым главным. Глядь — а он уже нахапал выше головы и подряд скупает мельницы, пивоварни, трактиры, фермы и плантации трубочного зелья».

Таким вот образом Лотто, сиречь Чирей, и стал первым в истории Хоббитании капиталистом; установленный им «капиталистический» порядок и приведет вскоре к разорению благоденственной Хоббитаии. В действительности же этот самый Чирей извратил понятие «капитализм», превратив его, если угодно, в фашизм, а вернее — большевизм. Бандиты, повинные в обнищании, характерном для всех коммунистических стран, называют себя «учетчиками» и «раздатчиками», в точности как во времена Ленина, когда отряды продразверстки разъезжали по деревням и отбирали у крестьян хлеб — так сказать, реквизировали.

«Шныряли, обирали, взвешивали и куда–то для сохранности увозили. Учета было много, а раздачи, можно сказать, никакой».

Как мы уже говорили, произведение Толкиена не следует рассматривать как притчу или аллегорию. Но в главе «Оскверненная Хоббитания», написанной в 1940–е годы, — а это было самым страшным десятилетием XX века — предостаточно сходства с тоталитарными системами, которые в то время противостояли друг другу с целью завладеть богатствами всей планеты. В этой же главе ощущается и тревога Толкиена за состояние природной среды, особенно при появлении Шаркича, то бишь Сарумана, поклявшегося отомстить хоббитам (повинным в том, что онты напали на Изенгард), сделав их землю «навеки бесплодной»:

«Охранцы у него под рукой ходят, а он им: круши, жги, ломай! Теперь и убивать тоже велит. Вот уж, как говорится, хоть бы дурного толку — нет, и того незаметно, все без толку. Рубят деревья, чтоб срубить, жгут дома, абы сжечь, — и ничего, ну совсем ничего не строят… Ну, с тех пор как Шаркич явился, зерна и не надо. Они там только трах–бах и пых–пых: пускают вонючий дым; ночью–то в Норгорде, поди, и не уснешь. И гадят — нарочно, что ли, не понять; загадили Нижнее озеро, а там и до Брендидиума недалеко. В общем, ежели кому надо, чтобы Хоббитания стала пустыней, то все оно правильно».

Грохот, грязь, продразверстка, уничтожение деревьев и целых лесов, старых трактов и домов — это и есть комплексная программа технократической модернизации, блестяще разоблаченной Толкиеном, за что он и заслужил славу у студенческой молодежи, рьяно выступавшей против общества потребления в 1960–х годах, а потом вдруг почему–то присмиревшей.

Борьба хоббитов за освобождение их родной земли от «раздатчиков» была короткой, но кровопролитной. Сначала хоббиты взяли в плен бандитский отряд, убив его командира. Потом бандиты нагрянули сотнями. Но Пиппин объявил общий сбор, а Мерри, знавший родной край как свои пять пальцев, подготовил врагам западню. На сей раз до психологической войны не дошло — пришлось рубить бандитов чуть ли не в пух и прах, благо те, как оказалось на поверку, совершенно не умели воевать, а хоббиты, под началом Пиппина и Мерри, были отлично подготовлены и действовали все заодно. Правда, из двух военачальников на поле брани больше блистал доблестью Мерри — он зарубил главаря бандитской шайки, «огромного косоглазого ублюдка», под стать всем злодеям у Толкиена. Из этого можно заключить, что Мерри и впрямь стал более искусным воином, нежели его двоюродный братец, ну а в ратных делах он преуспел, в частности, и во время битвы Теодена с назгулами. Что же касается Фродо, то он, хотя и «был в гуще боя, но меча не обнажил; он лишь уговаривал хоббитов не поддаваться гневу и щадить врагов, бросивших оружие».

Но вот битва у Приречья завершилась, и хоббиты наконец смогли вздохнуть спокойно и снова зажить мирной жизнью, тем более что они это заслужили. Над Хоббитанией поднялась золотая заря, ознаменовав поворот в ее истории:

«С тех самых пор дела у Кроттонов пошли в гору, да еще как! Но Кроттоны Кроттонами, а все Списки возглавляли имена главных полководцев: Мериадока и Перегрина».

Сведя счеты с Саруманом и прихвостнем его Гнилоустом, хоббиты взялись за труды праведные, чтобы вернуть стране прежний вид.

«Когда надо, хоббиты трудолюбивее пчел. К Просечню(38) от ширрифских участков и других строений охранцев Шаркича ни кирпичика не осталось и ни один не пропал: многие старые норы зачинили и утеплили».

Но по всему Княжеству «главный урон был в деревьях», а деревья, как мы знаем, имели для Толкиена важное значение, притом настолько, что он даже ввел в повествование онтов — лесных существ, живущих вдали от всех и говорящих на своем — «лесном» языке. И тут приходит черед Сэма: с помощью дара Галадриэли он берется возродить то, что загубил на корню Саруман.

Прекрасно понимая, что каждое зернышко на вес золота, и следуя совету Фродо, Сэм «сыпнул пыли повсюду, где истребили самые красивые и любимые деревья… Ну а весной началось такое… Саженцы его пошли в рост, словно подгоняя время, двадцать лет за год. На Общинном лугу не выросло, а вырвалось из–под земли юное деревце дивной прелести… Да, это был мэллорн, и вся округа сходилась на него любоваться».

После невзгод в Хоббитании настали поистине золотые времена, ознаменовавшие верх счастья и благоденствия для всего маленького народа. На сей раз Толкиен действительно говорит не о закате, а о бесподобном возрождении, небывалом успехе и росте благосостояния хоббитов. Княжество превращается едва ли не в дивную страну эльфов: «и правда, на всем лежал тихий отсвет той красоты, какой в Средиземье, где лето лишь мельком блеснет, никогда не бывало».

Благоденствующая Хоббитания была сродни Дориату Лучиэни и Лориэну Галадриэли, причем великое процветание осенило и хоббитов, и чад их:

«Был 1420 год сказочно погожий… Все дети, рожденные или зачатые в тот год, — а в тот год что ни день зачинали или родили, — были крепыши и красавцы на подбор, и большей частью золотовласые — среди хоббитов невидаль».

Такое изобилие златокудрых детишек вполне соответствует представлениям Толкиена о человеческой красоте: лучше всего быть рослым и светловолосым. Вместе с тем золотой цвет — знак Солнца, знаменующий благополучие хоббитов. А это, в свою очередь, связано с богатыми урожаями ячменя, хлеба, винограда и трубочного зелья, имевшего в мирке хоббитов важное значение — посвятительное.

Однако же золотые дни наступили не для всех. Сэм благодаря своим успехам в садоводстве начал пользоваться всеобщим авторитетом, Пиппин и Мерри стали «на диво рослые и статные… еще приветливее, шутливее и веселее».

Иная участь постигла Фродо: для соплеменников он вдруг стал чужим: «Сэм не без грусти замечал, что не очень–то его чтут в родном краю».

И это удручало его тем более, что в авторитетность и влиятельность он верил больше своего хозяина. Сэма изберут и будут переизбирать еще не раз главой Хоббитании, о чем мы уже упоминали. Миролюбивый нрав на поверку вышел Фродо боком, равно как и то, что сам он и его дядюшка Бильбо слыли среди хоббитов чудаками, не такими, как все. А ведь на долю Фродо, как главного Хранителя Кольца, выпало куда больше страданий, нежели на долю любого другого члена братства, к тому же он был тяжело ранен, отчего его часто поражает странный недуг, который не в силах излечить ни Гэндальф, ни Арагорн. Вот как он сам все объясняет Сэму:

«Я хотел спасти Хоббитанию — и вот она спасена, только не для меня. Кто–то ведь должен погибнуть, чтоб не погибли все: не утратив, не сохранишь».

И тут Фродо подобен Моисею, который не может ступить на землю, обещанную его народу. Но нет горечи в его словах, когда он признается: «Я ранен, ранен глубоко, и нет мне исцеления». Как бы то ни было, ранение, тяжелое и опять–таки посвятительное, делает его исключительным, загадочным и отстраненным от других: он и хоббит, и, вроде бы, уже не хоббит, а герой, превзошедший самого себя, своего рода жрец и чародей, в чем–то сродни Гэндальфу и Саруману до его падения. К Фродо больше подходит библейская максима «нет пророка в своем отечестве» — отечестве, которое он вскоре покинет опять же без горечи в сердце, но и без благословения соплеменников.

Впрочем, Фродо осталось довершить еще одно дело, прежде чем вместе с Галадриэлью и Элрондом взойти на корабль в Серебристой Гавани и отправиться к далеким мглистым берегам. Дело это стало привилегией, которую Фродо было суждено разделить с Сэмом, также державшим в своих руках Кольцо, — дописать рукопись, начатую, но не завершенную старым чудаком Бильбо.

«Заглавия вычеркивались одно за другим: Мои записки. Мое нечаянное путешествие. Туда и потом обратно. И что случилось после. Приключения пятерых хоббитов. Повесть о Кольце Всевластья, сочиненная Бильбо Торбинсом поличным воспоминаниям и по рассказам друзей. Война за Кольцо и наше в ней участие».

Таким образом, взявшись за продолжение рукописи, Фродо решил поведать обо всем, что приключилось с ним и его верными спутниками за все время Войны за Кольцо. Засим он уплывает на струге, построенном Корабелом Кирданом, в чудесной компании с Гэндальфом, также завершившим свои дела в Средиземье, и эльфами. А Сэм провожает его вместе с разудалыми и развеселыми по–прежнему Пиппином и Мерри, которым уж очень не хотелось, чтобы Фродо от них «удрал». Возвратившись же домой, Сэм глубоко вздыхает и молвит: «Ну, вот я и вернулся». Но лишь затем, чтобы скоро снова отправиться в Серебристую Гавань, а оттуда — еще дальше, вслед за солнцем, подобно бессмертным героям кельтских легенд.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.