Бесконечное шарли-мырли

Бесконечное шарли-мырли

Вот долго думал, стоит ли что-то писать про это бесконечное шарли-мырли. Донбасс как-то, знаете, временами парализует, делает бессмысленным все остальное. Даже общечеловеческое. Особенно общечеловеческое. Но попалась на глаза свежая статья Криса Хеджеса, большого американского журналиста, лауреата Пулитцеровской премии к тому же, бывшего собкора НЙТ на Ближнем Востоке, изгнанного в свое время редакцией за непримиримую антивоенную позицию. Я вспомнил, как в 2012, работая над Планетой Вавилон, пришел к Хеджесу в библиотеку Филадельфии, где он представлял книжку Days Of Destruction, Days of Revolt (вот она на полке, с автографом). А чуть позже, уже вооруженный книжкой, я оказался на противоположном от Филадельфии берегу реки Делавер, в городе Кэмден, которому Хеджес посвятил несколько глав. И вот, помню, идет ливень, надвигается ураган Сэнди, а мы с одним из героев книги, семидесятилетним отцом Майклом Дойлом, католическим священником, сосланным за свои левые взгляды в Кэмден чуть ли не полвека назад, вместо интервью сидим в подвале у какой-то отчаянно смелой старухи и пытаемся починить ей электрический щиток. Щиток при этом медленно заливает водой. Старуха и сам Дойл, возможно, последние белые лица на ближайшие десять квадратных километров. Но оба отказываются покидать этот самый криминогенный в США город. По идейным, видите ли, соображениям. В Америке встречаются люди. И их немало. Мне нечего сказать про Шарли. За меня все сказал Хеджес. Я лишь наспех перевел это на русский язык.

ПИСЬМО ОТ ОБЕЗДОЛЕННЫХ

Крис Хеджес

Террористическая атака на Францию, нападение на сатирическую газету Шарли Эбдо никак не связаны со свободой слова. Они никак не связаны с радикальным Исламом. Они не иллюстрируют мифическое столкновение цивилизаций. Это событие — глашатай приближения новой антиутопии, в которой люди, изгнанные со своей земли, лишенные средств к существованию, лишенные надежды, жестко контролируемые, постоянно унижаемые и высмеиваемые привилегированным, изнеженным и пресыщенным меньшинством, вдруг атакуют такой порядок вещей в приступе бессильной ярости.

Мы сами вырастили эту ненависть отверженных. Демон хищнического глобального капитализма, наступление глобальной империи породили чудовище терроризма. Вместо того, чтобы понять, что порождает эту ненависть и воздействовать на причины, мы построили сложнейшие механизмы наблюдения и слежки, приняли законы, разрешающие бессудные убийства и пытки, мы создали современнейшие армии и разработали совершенные приемы войны, чтобы держать мир в повиновении. Это не имеет ничего общего со справедливостью. Ничего общего с войной против террора. Ничего общего со свободой или демократией. Ничего общего со свободой самовыражения. Это связано только с безумными, отчаянными попытками патрициев выжить за счет плебеев. И плебеи знают это.

Если бы, также как и я, вы провели время в Газе, Ираке, Йемене, Алжире, Египте или Судане, или же в заполненных мигрантами мрачных, беспросветных гетто, именуемых бонлю и окружающих такие французские города, как Париж и Лион, вы, возможно, начали бы понимать братьев Куаши, которые были убиты в пятницу в перестрелке с французской полицией. В этих грязных кварталах практически нет работы. Расизм — обыденность. Отчаяние безгранично, особенно среди мужчин, которые понимают, что их жизнь лишена смысла. Насилие по отношению к эмигрантам со стороны проверяющей их полиции — повседневность. Однажды я наблюдал, как патруль выхватил одного из них из вагона метро и начал безжалостно избивать прямо на платформе. Мусульмане составляют 60–70 процентов заключенных французских тюрем. Наркотики и алкоголь — неизбежные спутники эмигрантских кварталов, заслоняющие собой нищету.

В глазах остальных французов пять миллионов североафриканцев не являются французами. А когда они возвращаются в Алжир, Марокко или Тунис, где многие из них родились и даже какое-то время жили, то становятся изгоями и там. Застрявшие между двумя мирами, подобно братьям Куаши они скатываются в пропасть безнадеги, уличного бандитизма и наркомании.

Стать в этой ситуации рыцарем веры, джихадистом, борцом за чистый и абсолютный идеал — это желанное преображение, перерождение, возвращающее человеку силу и значимость. Это чувство одинаково знакомо и исламскому джихадисту, и участнику Красных Бригад, и первым фашистам, и первым коммунистам. Новообращенные поклоняются абсолютному, утопическому идеалу, они принимают манихейское видение истории, замешанное на странных конспирологических теориях. Враждебные и даже дружественные силы кажутся такому человеку частью коварного заговора. Такие люди живут в бинарной вселенной, разделенной на добро и зло, на чистое и нечистое. Как воины света и поборники чистоты, они обожествляют собственные страдания и демонизируют неверных. Они верят, что им суждено изменить историю. Они насаждают безграничное насилие, которое кажется им пятновыводителем, эффективным против всех загрязнителей мира, включая людей других национальностей, культур и религий. Вот почему французские правые, сплотившиеся вокруг Марин Ле Пен, лидера антиэмигрантского Национального Фронта, в действительности так похожи на джихадистов, которых, по словам Ле Пен, она хотела бы извести.

Когда вы опускаетесь на дно отчаяния, если, скажем, вы заперты в Газе, этой израильской тюрьме под открытым небом, когда вы вынуждены укрываться вдесятером в бетонном убежище, когда каждое утро вы должны идти по грязным улицам своего лагеря беженцев за бутылкой воды — просто потому что вода, текущая из вашего крана, ядовита; когда вы выстраиваетесь в очередь перед офисом ООН чтобы получить продуктовый паек, просто потому что вокруг нет никакой работы, а ваша семья хочет есть; когда вас бомбит израильская авиация, оставляющая за собой сотни убитых; вот тогда ваша вера — это последнее, что у вас остается. Намаз, совершаемый пять раз в день, это единственное, что позволяет не сломаться, сохранить смысл жизни, а главное — чувство собственного достоинства. И когда патриции этого мира начинают высмеивать то последнее, что позволяет вам сохранять достоинство, вот тогда рождается ярость. И эта ярость усиливается, когда вы и практически все, кто вас окружает, оказываетесь не в силах хотя бы как-то ответить.

Карикатуры на Пророка в парижской газете Шарли Эбдо агрессивны и инфантильны. Ни одна из них не вызывает улыбки. Для мусульман они являются воплощением чудовищной системы двойных стандартов. Во Франции любой, кто отрицает Холокост или, к примеру, геноцид армян, может быть брошен в тюрьму на год и подвергнут штрафу в 60 000 долларов. Во Франции смеяться над Холокостом так, как Шарли Эбдо смеялась над Исламом — уголовное преступление. На уроках истории французским школьникам рассказывают, как фашисты преследовали евреев, но тем же самым школьникам никто не расскажет о преступлениях французской армии в Алжире, о том, что количество алжирцев, погибших в войне за независимость от Франции, по некоторым, оценкам превышает миллион человек. Французские законы запрещают ношение бурки и никаба. Женщины, нарушившие это предписание, могут быть арестованы, оштрафованы на 200 долларов и отправлены на исправительные работы. Прошлым летом, когда Израиль наносил ежедневные авиаудары по Газе, Франция запретила демонстрации в поддержку Палестины. Сигнал, посланный мусульманам, был ясен — ваши традиции, ваша история и ваши страдания не имеют значения. Ваша версия событий не будет услышана. Джо Сакко был достаточно смел, чтобы затронуть этот вопрос в своих иллюстрациях для Гардиан. Как подчеркивал Сакко, если мы будем игнорировать эту версию, мы получим круговорот террора в природе.

“Это ужасно, когда свобода означает свободу оскорблять, унижать и высмеивать самые святые для человека понятия,” — так написал мне исламский богослов Хамза Юсуф, американец, проживающий в Калифорнии. “В некоторых испаноязычных странах людей оправдывают, в случае если убийство было спровоцировано оскорблением в адрес матери убийцы. Я сталкивался с этим в Испании много лет назад. Это не оправдывает убийство, но это объясняет случившееся с точки зрения чести — чести, потерявшей всякое значение на Западе. Возможно, единственная западная страна, где честь еще что-то значит — это Ирландия. В конце концов, когда в Кентукки, последнем из американских штатов, отменяли закон о дуэлях, это был ирландский закон. Когда-то дуэль была весьма популярна на Западе, во времена, когда честь занимала важное место в сердцах мужчин. Сегодня мы не имеем права быть оскорбленными чем угодно, кроме расистской шутки, которая для верующего человека значит гораздо меньше, чем насмешка над его религией. Исламский же мир, как ты сам знаешь, до сих пор живет по кодексу стыда и достоинства. Религия значит очень много. Мне было грустно видеть твиты и плакаты со словами “Я — Шарли”, поскольку хотя я и ничуть не симпатизирую заблудившимся идиотам (террористам, ворвавшимся в газету), я не испытываю никакой солидарности и с пересмешниками”.

Несмотря на все заявления о том, что Шарли Эбдо издевается над всеми одинаково, в 2008 газета все же уволила карикатуриста и фельетониста за творчество, показавшееся редакции антисемитским.

Вскоре после атак 11 сентября, находясь в Париже в качестве корреспондента Нью-Йорк Таймс, я отправился в Ля Сите Де 4000, серое гетто, где в квартирах с замурованными окнами живут эмигранты из Северной Африки. Лестничные проемы там забиты мусором. Граффити на стенах обвиняют французское правительство в фашизме. Боевики из трех основных группировок торговали героином и гашишем на парковках, среди обгоревших остовов машин. Несколько подростков принялись швырять в меня камни. Они кричали “Fuck the United States! Fuck the United States! Fuck the United States!” и “Osama bin Laden! Osama bin Laden! Osama bin Laden!” У дверей в квартиру пожилой еврейской женщины кто-то вывел “Смерть евреям!” — надпись, которую она потом пыталась закрасить.

В бонлю Осама Бин Ладен был героем. Когда новость о случившемся в Нью-Йорке достигла Ля Сите де 4000 — прозванного так потому, что квартал изначально вмещал 4000 квартир — подростки высыпали на улицу и принялись кричать Аллах Акбар! Всего за несколько недель до этого Франция провела первый с 1962-го года, момента окончания войны за независимость Алжира, футбольный матч между командами двух стран. Североафриканцы свистели и кричали во время исполнения французского гимна. Они кричали “Бин Ладен! Бин Ладен! Бин Ладен!” Двух присутствовавших на матче французских министров, женщин при этом, забросали бутылками. Когда французская команда начала брать верх, алжирские фанаты высыпали на поле, чтобы остановить игру. “Ты хочешь, чтобы мы плакали по американцам, когда они бомбят и убивают палестинцев и иракцев каждый день?” — сказал мне Мухам Абак, эмигрант из Марокко, сидевший на скамейке с двумя друзьями, в тот день, когда я решил прогуляться по Ля Сите Де 4000. “Мы хотим, чтобы погибло больше американцев. Чтобы они поняли, каково это”.

“Америка объявила войну мусульманам давным-давно,” сказал мне Лаала Тула, алжирский эмигрант, проработавший многие годы механиком на железной дороге. “Вот тебе и ответ”.

Игнорировать эту ярость опасно. Но гораздо опаснее отказываться изучить происхождение этой ярости. Она выросла не из Корана или Ислама. Она выросла из массового отчаяния, из безысходной нищеты в сочетании империалистической политикой Запада, капиталистической эксплуатацией и высокомерием. По мере того, как ресурсы нашей планеты истощаются, сигнал, который мы посылаем обездоленным, суров и однозначен: у нас есть все, и если вы попробуете взять у нас хотя бы что-то, мы убьем вас. Сигнал, который обездоленные посылают в ответ, в такой же степени суров и прямолинеен. В последний раз он был доставлен в Париже.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.