Часть вторая. ПРИЗРАК КАПИТАНА ЛЯЧИНА
Часть вторая.
ПРИЗРАК КАПИТАНА ЛЯЧИНА
«...Но Вон Сускил не подозревал, что и русские были уверены в его причастности к гибели К-219. Они были рассержены, и поэтому расставили ловушку: в то время как «Аугуста» преследовала «Дельту», за ней почти по пятам кралась советская ядерная торпедная субмарина «Виктор III».
П. Хухтхаузен, И. Курдин, Р. Уайт «Враждебные воды».
... Не могу сказать точно, сколько я оставался без сознания. Последним, что отпечаталось в моей памяти, был гулко-металлический (словно из станционного репродуктора) голос, впечатавший в окружавшую меня тишину четкие команды: «В лодке по местам, стоят к погружению! Присутствуют все! Переведено управление вертикальным рулем в центральный пост, проверены в работе горизонтальные рули, провентилированы отсеки, запас ВВД девяносто пять процентов! » А через некоторое время мне почудился некий протяжный звук, похожий на глубокий вздох, и я успел вспомнить, что так, по словам подводников, уходит воздух из цистерн главного балласта, уступая место морской воде. Затем все окончательно стихло, и я надолго погрузился в волны беззвучного и темного забвения. И только множество долгих часов спустя, постепенно, словно бы выплывая из долгого-предолгого сна, я начал различать вокруг себя какие-то смутные, колеблющиеся, точно гигантские водоросли, тени невиданных ранее растений, силуэты проплывающих мимо меня цветовыми пятнами экзотических рыб, потом увидел как-то странно, как будто в призме, преломляющиеся вокруг меня лучи солнца, и вдруг понял, что уже давно лежу с открытыми глазами на небольшой песчаной поляне, окруженной густой высокой растительностью. Повернув в сторону свою тяжелую голову, я чуть было опять не потерял сознание, хотя на этот раз уже и не от боли, а от страха. На расстоянии всего нескольких шагов, вперив в меня взгляд вытаращенных раскосых глаз, уже подбирался, готовясь наброситься на меня, чудовищный краб вышиной не менее метра! Не сдержавшись, я закричал от ужаса, и из-за ближайшей же группы водорослей (а теперь я уже ясно видел, что нахожусь под водой, на дне моря) появилась группа людей с ружьями, и один из них, вскинув, как в замедленной съемке, свое оружие, выпустил длинную, сверкнувшую в полете стрелу, которая пронзила панцирь гигантского краба, пригвоздив его к дну в уже самый, как мне показалось, момент совершения прыжка.
— Ну, как он? — расслышал я где-то, словно бы высоко над собой, чей-то, показавшийся мне уже слышанным где-то раньше, голос.
— Только что стонал.
— Ну и то уже хорошо. Значит, борется за жизнь. Даст бог, очухается.
— Надеюсь, товарищ командир...
— Надейся, Колесников, надейся. Создал ты нам проблему... Не ожидал я от тебя.
— Но ведь я же... Геннадий Петрович...
— Ладно. Доверь его доктору...
Голоса говоривших куда-то отдалились, а тем временем спасшая меня от краба группа людей в скафандрах оказалась рядом. Один из них показал мне знаками руки, чтобы я поднимался и следовал с ними.
Опершись руками о плотное песчаное дно, я поднял голову и только тут понял, что на нее надет точно такой же, как и на остальных, шарообразный металлический шлем с тремя круглыми смотровыми окнами — из-за чего у меня и не проходило ощущение, что я до сих пор не могу пошевелить своим отяжелевшим черепом. Поднявшись на ноги, я некоторое время постоял на месте, свыкаясь с необычными ощущениями, а затем шагнул к своим неведомым спутникам и, опираясь на плечо одного из них, двинулся вслед за ними в путь.
Мы шли по мелкому, плотно слежавшемуся песку, на котором приливы и отливы, избороздившие приморские пляжи, не оставили и следа. Ослепительный песчаный ковер служил благодатным рефлектором для солнечных лучей — я видел, как от него исходила сила этого отраженного сияния, которым была пронизана каждая частица воды.
Полипы и иглокожие устилали песчаное дно. Разновидности изид, трубчатые кораллы — корнулярии, живущие особняком, гроздья первобытных глазчат, грибовидные фунгии, ветряницы, приросшие к почве своей мускулистой подошвой, представляли собою настоящий подводный цветок, разукрашенный сифонофорами — порпитами в венчике лазоревых щупалец. Сплетенные руками наяд, трепетали при каждом нашем шаге гирлянды бугорчатых астерофитонов... Жаль было ступать ногами по этим блистающим моллюскам, устилавшим землю тысячами морских гребешков, морских молотков, донаксов, настоящих прыгающих ракушек, трохусов, красных шлемов, крылатиков, петушков, сердцевидок и множеству других созданий неисчерпаемого своей фантазией океана. Над нашими головами плыли отряды физалий с колыхающимися бирюзовыми щупальцами, медузы своими опаловыми или нежно-розовыми зонтиками с лазоревой окраиной защищали нас от солнечных лучей, а фосфоресцирующие медузы — пелагии — были готовы освещать дорогу, если бы нас вдруг настигла здесь ночь.
Несколько в стороне от нашего маршрута я время от времени видел на дне моря остовы множества разбитых кораблей — якоря, пушки, ядра, железную оковку лопастей винтов, части машин, разбитые цилиндры, котлы без дна — одни уже покрытые отложениями кораллов, другие только ржавчиной. Все эти потерпевшие крушение корабли погибли при столкновениях или разбились о подводные скалы. При этом некоторые из них пошли ко дну совершенно отвесно, с уцелевшими мачтами и такелажем, как бы окостеневшими в соленой морской воде. Казалось, они стояли на якоре в открытом рейде и только ждали сигнала к отплытию! Но безмолвие и смерть царили в этой области бедствий...
Затем мы прошли луга водорослей, поражавших своей мощью. Подводные лужайки по мягкости могли соперничать с самыми пушистыми коврами, вытканными руками искуснейших мастеров. Водоросли не только стлались под ногами, но и раскидывались над головой.
Вскоре мы подошли к опушке настоящего подводного леса. Ни одна травинка не стлалась по земле, ни одна ветвь не сгибалась и не росла в горизонтальном направлении. Все устремлялось вверх, к поверхности океана. Тут было царство вертикальных линий!
Между древовидными растениями, не уступавшими по величине деревьям умеренного климатического пояса, виднелись кустовидные колонии шестилучевых кораллов, настоящие кустарники в цвету!
Пройдя еще несколько шагов среди этих зарослей, мои провожатые раздвинули кусты каких-то широколиственных водорослей, и мы неожиданно оказались прямо перед открытым люком подводного корабля. Как только мы вошли в кабину, овальная крышка за нами плотно закрылась, и внутри судна заработали насосы, что было видно по тому, как спадает уровень воды вокруг нас. Через несколько секунд в кабине не осталось и капли воды.
Тогда распахнулась внутренняя дверь, и мы попали в своеобразную «гардеробную». Не без труда стащив с себя ставшие вдруг тяжелыми скафандры, мы прошли по ярко освещенному коридору и оказались в просторной кают-компании.
— Где я? — хотел уже было спросить я кого-либо из присутствующих, но в эту минуту шедший впереди всех высокий человек с обрамленной длинными рыжими прядями лысиной вдруг остановился возле висевшей на стене картины с изображением плывущего по глади моря парусника и, ни к кому конкретно не обращаясь, монотонно и с легкой картавинкой в голосе заговорил:
...Безупречная линия горизонта. Без какого-либо изъяна.
Корвет разрезает волны профилем Франца Листа.
Поскрипывают канаты. Голая обезьяна с криком выскакивает из кабины натуралиста.
Рядом плывут дельфины. Как однажды заметил кто-то, только бутылки в баре хорошо переносят качку.
Ветер относит в сторону окончание анекдота,
и капитан бросается с кулаками на мачту.
Порой из кают-компании раздаются аккорды последней вещицы Брамса.
Штурман играет циркулем, задумавшись над прямою линией курса. И в подзорной трубе пространство впереди быстро смешивается с оставшимся за кормою...
— Кто это? — не удержавшись, поинтересовался я у стоявшего рядом со мной толстогубого курчавого матроса.
— Как? — с недоумением вскинул он брови. — Ты не знаешь первого поэта Подморья — Иосифа Уродского? Ты, может, скажешь еще, что не знал о том, что сегодня он будет читать свою поэму «Новый Жюль Верн»?
— Нет, — покачал я головой. — И вообще — разве его фамилия не...
— Тсс! Да тише вы! — зашикали на нас со всех сторон. — Слушайте лучше...
И я повернулся к говорившему, который тем временем уселся в кресло и, закинув ногу на ногу, повел рассказ дальше:
...Пассажир отличается от матроса
шорохом шелкового белья,
условиями питания и жилья,
повтореньем какого-нибудь бессмысленного вопроса...
Матрос отличается от лейтенанта
отсутствием эполет,
количеством лет,
нервами, перекрученными на манер каната.
Лейтенант отличается от капитана
нашивками, выраженьем глаз,
фотокарточкой Бланш или Франсуаз,
чтением «Критики чистого разума»,
Мопассана и «Капитала».
Капитан отличается от Адмиралтейства
одинокими мыслями о себе,
отвращением к синеве,
воспоминаньем о длинном уик-энде,
проведенном в именье тестя.
И только корабль не отличается от корабля.
Переваливаясь на волнах,
корабль выглядит одновременно,
как дерево и журавль,
из-под ног у которых ушла земля...
Открыв лакированную сигарницу, поэт выбрал себе длинную тонкую сигару без ободка и, прикурив от сверкнувшей бриллиантами зажигалки, передал коробку по кругу и продолжил:
«...Конечно, эрцгерцог монстр! Но, как следует разобраться, — нельзя не признать за ним некоторых заслуг...»
«Рабы обсуждают господ. Господа обсуждают рабство. Какой-то порочный круг! » «Нет, спасательный круг!» «Восхитительный херес!» «Я всю ночь не могла уснуть. Это жуткое солнце, я сожгла себе плечи». «...А если открылась течь? Я читал, что бывают течи. Представьте себе, что открылась течь, и мы стали тонуть!» Вам случалось тонуть, лейтенант?» — «Никогда. Но акула меня кусала».
«Да? Любопытно... Но представьте, что — течь... И представьте себе...»
«Что ж, может, это заставит подняться на палубу даму в 12-б».
«Кто она?» «Это дочь генерал-губернатора, плывущая в Кюрасао... »
Некоторые из пришедших вместе со мной по дну моря, закуривая, рассаживались по стоящим вдоль стен диванам, иные продолжали слушать стоя:
«...Я, профессор, тоже в молодости мечтал открыть какой-нибудь остров, зверушку или бациллу».
«И что же вам помешало?» «Наука мне не под силу.
И потом — тити-мити». «Простите?» «Э-э... презренный металл».
Я почувствовал, как за моей спиной отворилась тяжелая дверь и кто-то, войдя в каюту, вполголоса спросил:
— Ну что? Он по-прежнему без сознания? Да, товарищ командир. Хотя начал бредить.
— Вот как? — удивился пришедший, и мне показалось, что кто-то наклонился ко мне, словно бы прислушиваясь к моему дыханию. — А что это он такое бормочет? Про какого-то кита, газету...
— Да, похоже, стихи шпарит. Я уж тоже прислушивался.
— Ну, блин... Хотя — пускай уж стихи, лишь бы оклемался. Оклемается, товарищ командир. Еще день-два, и все будет в порядке. Я ручаюсь.
— Дай бог, дай бог.
— Эх, Колесников, Колесников... Задал ты нам задачку, — тяжело вздохнув, опять произнес за спиной тот, кого, как я уже помнил, называли «товарищем командиром».
— Ничего, Геннадий Петрович. Пока мы свое дело сделаем, он поправится. А потом высадим там, где взяли, и пускай себе гуляет...
— Но ты же знаешь, какая у нас цель. И при этом теперь — на борту оказывается посторонний. Да еще — журналист, мать его!..
— Ничего. Он все равно лежит без сознания. Пока начнет что-нибудь соображать, мы уже все закончим.
— Хотелось бы на это надеяться... Зачем нам иметь за спиной свидетеля, который завтра раструбит о нашем рейде по всему белу свету?..
Неукоснительно двигается корвет.
За кормою — Европа, Азия, Африка, Старый и Новый Свет. Каждый парус выглядит в профиль, как знак вопроса. И пространство хранит ответ...
Шаги за моей спиной удалились, и, тихонько скрипнув, невидимая дверь закрылась.
«...Ирина! » «Я слушаю». «Взгляни-ка сюда, Ирина». «Я ж сплю». «Все равно. Посмотри-ка, что это там?» «Да где?»
«В иллюминаторе». «Это... это, по-моему, субмарина». «Но оно извивается! » «Ну и что из того? В воде все извивается». «Ирина! » «Куда ты тащишь меня?! Я раздета! » «Да ты только взгляни! » «О боже, не напирай! Ну, гляжу. Извивается... но ведь это... Это... Это — гигантский спрут!.. И он лезет к нам! Николай!..»
Чувствуя, как после непривычного металлического шлема у меня немного кружится голова, я выискал глазами свободное место и опустился на диван.
Лениво смежив веки, рыжеволосый разглядывал откуда-то появившийся в его руке бокал с красным вином и, словно нехотя, продолжал:
...Море внешне безжизненно, но оно
полно чудовищной жизни,
которую не дано постичь, пока не пойдешь на дно.
Что порой подтверждается сетью, тралом.
Либо — пляской волн, отражающих,
как бы в вялом зеркале, творящееся под одеялом.
Находясь на поверхности, человек может быстро плыть.
Под водою, однако он умеряет прыть.
Внезапно он хочет пить.
Там, под водой, с пересохшей глоткой,
жизнь представляется вдруг короткой.
Под водой человек может быть лишь подводной лодкой.
Изо рта вырываются пузыри.
В глазах возникает эквивалент зари.
В ушах раздается некий бесстрастный голос,
счищающий: раз, два, три...
— ...Пульс в норме. Я думаю, скоро он придет в себя. Скорее бы, доктор... А то каперанг на меня смотрит, как на убийцу.
— Не волнуйся, все будет хорошо. У него, конечно, здорово распухла башка над левой костью черепа, но непосредственной опасности для жизни это не представляет. Еще немного полежит и очнется. Так что иди, занимайся делами.
— Ладно, я потом еще загляну...
«...Дорогая Бланш, пишу тебе, сидя внутри гигантского осьминога.
Чудо, но письменные принадлежности и твоя фотокарточка уцелели.
Сыро и душно. Тем не менее, не одиноко:
рядом два дикаря, и оба играют на укалеле.
Главное, что темно. Когда напрягаю зрение,
различаю какие-то арки и своды. Сильно звенит в ушах.
Постараюсь исследовать систему пищеварения.
Это — единственный путь к свободе. Целую. Твой Жак».
«Вероятно, так было в утробе... Но спасибо и за осьминога.
Ибо мог бы просто пойти на дно, либо — попасть к акуле.
Все еще в поисках. Дикари, увы, не подмога:
о чем я их ни спрошу, слышу странное «хули-хули».
Вокруг бесконечные, скользкие, вьющиеся туннели.
Какая-то загадочная, переплетающаяся система.
Вероятно, я брежу, но вчера на панели мне попался некто, назвавшийся капитаном Немо».
«Снова Немо. Пригласил меня в гости. Я пошел. Говорит, что он вырастил этого осьминога как протест против общества. Раньше была семья, но жена и т.д. И ему ничего иного не осталось. Говорит, что мир потонул во зле.
Осьминог (сокращенно — Ося) карает жестокосердье и гордыню, воцарившиеся на земле.
Обещал, что если останусь, то обрету бессмертье».
«Представь себе вечер, свечи. Со всех сторон — осьминог. Немо с его бородой и с глазами голубыми, как у младенца. Сердце сжимается, как подумаешь, как он тут одинок...» (Здесь обрываются письма к Бланш Деларю от лейтенанта Бенца.)
... Я осторожно повертел головой из стороны в сторону, пытаясь рассмотреть убранство каюты и ее обитателей. Но очертания почему-то двоились в глазах, картины на стенах казались неясными цветовыми кляксами, фигуры присутствующих сливались в причудливые гибриды, и только обрамленное с боков огненно-рыжими волосами лицо поэта Уродского продолжало шевелить четко прорисованными, саркастически кривящимися губами:
... Когда корабль не приходит в определенный порт
ни в назначенный срок, ни позже,
директор компании произносит: «Черт»,
Адмиралтейство: «Боже».
Оба не правы. Но откуда им знать о том,
что приключилось? Ведь не допросишь чайку,
ни акулу с ее набитым ртом,
не направишь овчарку
по следу. И какие вообще следы в океане?
Все это — сущий бред.
Еще одно торжество воды
в состязании с сушей.
В океане все происходит вдруг.
Но потом еще долго волна теребит скитальцев:
доски, обломки мачты, спасательный круг;
все — без отпечатков пальцев.
И потом наступает осень, за ней — зима.
Сильнее дует сирокко. Лучшего адвоката
молчаливые волны могут свести с ума
красотою заката.
И становится ясно, что нечего вопрошать
ни посредством горла, ни с помощью радиозонда
синюю рябь, продолжающую улучшать
линию горизонта.
Что-то мелькает в газетах, толкующих так и сяк
факты, которых, собственно, кот наплакал.
Женщина в чем-то коричневом хватается за косяк
и оседает на пол.
Горизонт улучшается. В воздухе соль и йод.
Вдалеке на волне покачивается какой-то
безымянный предмет. И колокол глухо бьет
в помещении Ллойда...
— Что это он опять говорит? Какого Ллойда? — снова отвлек меня от следования за текстом поэмы уже знакомый мне голос, и, с усилием открыв глаза, я увидел высоко над собой круглолицего человека в светло-синей морской куртке с нашивками капитана первого ранга.
— Английская страховая компания «Ллойд», ежегодно издающая списки судов морского торгового флота всех стран с указанием порта приписки, — пояснил откуда-то сбоку невидимый мне собеседник, и, с трудом повернув голову, я увидел человека в белом халате. — Ну, вот он и открыл глаза! — с облегчением произнес доктор и, повернувшись к капитану, победно произнес: — Что я вам говорил? А?
— Слава богу! — с облегчением вздохнул тот и благодарно тронул доктора за плечо. — Спасибо, Алексей Борисович. Теперь я могу спокойно заниматься своим делом... Пойду сообщу эту новость Колесникову, а то он, бедный, испереживался весь...
Он с довольным выражением лица вышел за двери, и мы остались в каюте вдвоем с доктором.
— Все идет просто замечательно, — скорее сам себе, чем мне, говорил моложавый корабельный врач, набирая в шприц какой-то бесцветной жидкости. — Теперь я вас быстро поставлю на ноги. Но для начала надо хорошо поспать. Так что мы сделаем один небольшой укольчик, — и я почувствовал, как комариным укусом в мое предплечье вонзилась тонкая игла шприца, и вслед за этим меня окутал долгий умиротворяющий, как волшебная сказка, сон...
Долго ли длился этот сон, я не знаю, но когда я наконец окончательно открыл глаза, то увидел сидящего на табурете рядом с моей постелью молодого светловолосого парня, словно бы озаренного изнутри каким-то электрическим сиянием, то и дело растягивавшим его губы в улыбке, который, заметив, что я очнулся, еще более радостно встрепенулся и со совсем уж счастливой улыбкой подался мне навстречу.
— Ну? Как ты?
— Ничего, — прошептал я, чувствуя, что мои губы пересохли, как оставленное на ночь на столе пирожное, и, помогая себе объясниться жестом руки, попросил: — Пить.
— Сейчас, браток, одну секунду! — Он вскочил с места и через мгновение подал мне целую кружку воды, которую я тут же, не отрываясь, выпил, так что аж голова закружилась, как когда-то в гостинице от спирта.
— Порядок? — не стряхивая с лица свою чудесную улыбку, с надеждой спросил он.
— Нормально.
— Ну, слава Тебе, Господи! — радостно осенил он себя крестом. — А то я уже боюсь Лячину на глаза попадаться!
— Лячину? — вздрогнул я. — Геннадию Петровичу?
— Д-да, так зовут нашего командира…
— А тебя?
— Меня? Дмитрий... То есть — Дмитрий Романович Колесников. Капитан-лейтенант, командир турбинного отсека.
— Седьмого?
— Ну да.
— А ваша лодка? Она называется...
— «Курск». Или — К-141, если по номеру.
— Да, да, верно... К-141. Хотя... То, что вы все уже в Раю, это мне понятно, вы ведь все — герои. Но я-то — заслуживаю совсем другого места! Почему же я оказался здесь, вместе с вами?..
— Ну-у, — замялся Колесников, явно в затруднении от необходимости подыскивания слов для объяснения. — Это... Это пока еще не Рай, и ты, к счастью, живой и находишься не на небесах, а на действующей подводной лодке. И она тоже называется «Курск», понимаешь?
— Но она же погибла! Со всем экипажем! Или я сошел с ума?
— Да нет. Все верно, к сожалению. Погибла. Одна... А другая, с точно таким же названием...
Он вынул из кармана платок и вытер им выступивший от напряжения пот на лбу.
— Ты извини, пожалуйста, но я не могу тебе всего рассказать, это государственная тайна. Поговори об этом при встрече с нашим командиром.
— С Лячиным? — не без саркастического оттенка, уточнил я.
— Да, — твердым голосом подтвердил он. — С Геннадием Петровичем.
— Ну, хорошо, — прошептал я и закрыл глаза, чувствуя, как в голове сгущается холодная пугающая темнота. Да и, наверное, было бы странно, если бы от подобного не поехала крыша. Колесников, «Курск», капитан Лячин... Может быть, я все еще нахожусь в бреду, и все это — только продолжение бесконечной поэмы рыжеволосого поэта Уродского?..
По-видимому, я на какое-то время снова то ли заснул, то ли потерял сознание, потому что, когда опять открыл глаза, рядом с моей кроватью сидел уже не капитан-лейтенант Колесников, а тот, кого он называл командиром «Курска», Геннадием Петровичем Лячиным. Это был крупный, прямо-таки богатырски сложенный мужчина лет пятидесяти-пятидесяти пяти на вид (хотя большинство подводников, насколько я уже мог судить, выглядело обычно лет на пять-десять старше своего настоящего возраста), с большими залысинами у лба и грустными серыми глазами.
— Ну, привет, — улыбнулся он. — Заставил ты нас поволноваться, ничего не скажешь! Почти четверо суток без сознания. И при этом все какие-то стихи бормотал... Кого это ты штудировал?
— Бродского... Иосифа.
— Он что — действительно такой гениальный поэт, как о нем говорят?
— Да как вам сказать... Я думаю, что даже у самого никудышного автора можно найти несколько строчек, которые соответствуют или твоему внутреннему состоянию, или данному моменту истории.
— Например? — вскинул брови каперанг.
— Из Бродского? Ну вот хотя бы такое четверостишие. Я как раз недавно наткнулся на него в «Избранном»:
«...Мне — бифштекс по-режиссерски». «...Бурлаки в Североморске тянут крейсер бечевой, исхудав от лучевой...»
— Кх-гм! — подозрительно сощурив глаза, прокашлялся собеседник. — И чем же это соответствует текущему моменту?
— Ну-у... Вспыхнувшим сегодня вниманием к Североморску. А также характеристикой уровня состояния нашего флота... Наверное. Тут ведь все затушевано иронией.
— Не надо смеяться над нашим флотом. У него вполне соответствующий уровень, и я надеюсь, что скоро ты сможешь в этом и сам убедиться.
— Вы меня специально для этого и увезли с собой?
— Получается, что так. Зачем-то Бог да послал же тебя на нашу голову.
— Если о чьей-то голове и можно говорить, то скорее о моей, — потрогал я стягивающую мой лоб повязку.
— Да-да, извини. Это Колесников перестарался...
— Колесникова месяц назад похоронили. Вдова осталась. Я знаю об этом. И Олю знаю. И настоящего Лячина. Но так пока надо, поверь мне...
Я видел, что он крепко мучит себя, решая, посвящать или не посвящать меня в эту странную игру. Но и мне было тоже непросто принять ее правила без объяснения сути.
Не смел раскрыть эту тайну без санкции командира лодки и псевдо-Колесников.
— Насчет имени я не вру — меня, правда, зовут Дмитрием, — убеждал меня он. — А об остальном пока не спрашивай. Командир сейчас думает над этим.
— Ну скажи хоть, на фига вы меня с собой взяли! — приставал я.
— А что с тобой было делать? — вскипел он. — С минуты на минуту над бухтой мог появиться вертолет с Клебановым и всякими московскими шишками, так что лодке нужно было срочно уходить под воду! Не бросать же нам было тебя на берегу без сознания? За камнями у нас была спрятана резиновая лодка, и мы подумали: возьмем тебя к себе на борт, доктор сделает перевязку, а потом мы тебя опять высадим... А тут оказалось, что надо срочно двигаться к Хоконсверну...
— Так мы сейчас возле Норвегии! — не удержался я. — Не за лодкой «Мемфис» ли ведем слежение? — вспомнились мне статьи о ремонтировавшейся в этом порту английской субмарине, якобы как раз и получившей свои повреждения во время столкновения с «Курском».
— Этого я тебе не могу сказать, — сделал каменное лицо Дмитрий. — На такие вопросы может ответить только командир...
И я ждал, когда меня снова заглянет проведать каперанг Лячин. (Или, вернее, «Лячин-2», как я его для себя классифицировал.)
Но пока что мне приходилось общаться только с Колесниковым да с занимавшимся моим лечением доктором — капитаном медицинской службы Алексеем Борисовичем Станкевичем (я уж и не стал спрашивать, как его зовут на самом деле). Один раз заглянул минут на пять «бравший» меня тогда на берегу вместе с Колесниковым Рашид Аряпов, да как-то зашел с двумя краснобокими яблоками (и где он только достал их здесь, спрашивается?) и ксерокопированной версткой статьи Николая Черкашина «Дитя глубин и страха» инженер гидроакустической группы Алексей Коробков (если б кто-нибудь только знал, сколько требуется усилий, чтобы даже мысленно называть их именами погибших подводников!), с которым мы минут тридцать проговорили на разные темы.
— ...То, что ты видел в своем беспамятстве, могло быть не более чем отражением прочитанной когда-нибудь раньше книги. Мало ли описаний морского дна встречается в историях у Жак-Ива Кусто, Жюля Верна или Виктора Гюго!
— Но откуда мне стали известны все эти названия — анемоны, асцидии, мадрепоровые кораллы — я ведь, блин, и до сих пор их помню! — строматеи, хвостокол-арнак, султанки?.. Я никогда этим не увлекался и не занимался!..
— Да, странно. Хотя... Кто знает? Может быть, это сам Океан делился с тобой своей информацией. Ведь говорят, что вода — это некая живая материя, информационный фонд планеты. И получается, что, теряя сознание, ты тем самым как бы включал на это время подсознание, а через него-то как раз, говорят, с нами и общаются тонкие миры...
Каперанг появился у меня в каюте опять, как и при первой нашей встрече, во время моего сна, и когда я проснулся, он уже сидел рядом с кроватью на табурете и о чем-то думал.
— ...Ну, что? — после некоторого молчания подал он первым голос. — Ты все гадаешь, что означает весь этот маскарад с фамилиями? И кто и зачем его устроил?
— Да как вам сказать, — пожал я плечами. — Наверное, мне было бы гораздо спокойнее находиться сейчас на берегу и ожидать, когда поднимут со дна моря тот — настоящий — «Курск». Но раз уж мы оказались с вами в одной лодке... причем, не в образном смысле, а в самом что ни на есть буквальном... то хотелось бы, конечно, понимать, куда она направляется и что меня в связи с этим может ожидать.
— Понимаю. Но сначала — один вопрос. Откуда ты... Ты не возражаешь, если я буду с тобой на «ты»? Ну и хорошо. Так вот, откуда ты узнал, что мы существуем и, главное — что мы всплыли тогда ночью в той бухте?
— Да не знал я ничего этого! — фыркнул я. — Шел себе по берегу и вдруг смотрю — «Курск» стоит, целый и невредимый! Я чуть не офонарел. Ну, вспомнил, что со мной фотоаппарат, кинулся снимать... А тут сзади кто-то... Это Колесников?
— Да, они с Аряповым ходили в гарнизон... Ну, была в том необходимость. И, возвращаясь на лодку, увидели, как ты прячешься с фотоаппаратом за камнем. А поскольку мы не совсем обычная АПЛ, а лодка-двойник...
— Кто?
— Двойник, точная копия «Курска». Вплоть до дублирования фамилий экипажа.
— Зачем? Для чего это нужно?
Лячин надолго задумался, а затем, приняв какое-то внутреннее решение, махнул рукой.
— Ладно, слушай... Эта идея витала в руководстве ВМФ России уже давно, еще с той самой поры, как в марте 1968 года на Тихом океане погибла советская ракетная подлодка К-129 (класс «Гольф») с девяносто восемью членами экипажа на борту. Мы подозревали, что ее протаранила американская атомная субмарина «Суордфиш», но лодка затонула на пятикилометровой глубине, и установить точную причину ее гибели было невозможно. Однако в ходе совершенно секретной операции ЦРУ под кодовым названием «Дженифер» летом 1974 года специально построенное судно «Гломар эксплорер» осуществило подъем нашей лодки, хотя при этом ее корпус и переломился пополам. На глубине две тысячи четыреста метров большая часть нашей АПЛ — с рубкой, ракетами и энергетической установкой — вырвалась из объятий ЦРУ (в буквальном смысле!) и вновь опустилась на дно океана. Носовая же часть, в которой были обнаружены две торпеды с ядерными зарядами и шесть погибших членов экипажа, была поднята на поверхность... Шесть человек в первом и втором отсеках — это положение экипажа ПО БОЕВОЙ ТРЕВОГЕ, в повседневном же походном режиме их было бы втрое больше. Ведь в первом отсеке устроены 8 спальных койко-мест, а во втором, кроме постов, находятся кают-компания, каюты командира, старпома и разведчика, а также выгородка и хозяйство вестового... То есть напрашивается вывод, что в момент своей гибели К-129 с кем-то или с чем-то сражалась... Увы, но с кем именно, мы уже никогда не узнаем. В июне 1975 года, после модернизации, «Гломар эксплорер» еще раз сходила к месту гибели К-129 и, надо полагать, подняла остатки нашей лодки. Но правительство СССР еще за год до этого отказалось признать лодку своей, хотя в поднятой тогда носовой части и были опознаны тела троих советских моряков — Владимира Костюшко, Виктора Лохова и Валентина Носачева. Разве брежневская команда могла позволить себе публично признаться в том, что наши АПЛ шныряют в территориальных водах США? Вот тогда-то в верхах и родилась идея: одновременно с каждой подводной лодкой создавать и ее «двойника» — чтобы в случае какой-либо конфликтной ситуации в чужих водах можно было бы не просто отнекаться, говоря, что это не наша АПЛ торпедировала натовский крейсер или пустила ракету по Нью-Йорку, но и немедленно предъявить противной стороне для достоверности и саму «эту» лодку, находящуюся в тот момент где-нибудь за тысячи миль от района произошедшего инцидента — либо в своей российской базе, либо же вообще на другом конце Мирового океана. Мол, что-то вы, ребята, перепутали — «Курск» не мог стрелять по вашей территории, поскольку он в эту минуту находится у берегов Индии. Вот вам для убедительности сама лодка, а вот и ее экипаж — Лячин, Щавинский, Безсокирный, Колесников... Такая вот, понимаешь, «военная хитрость». Похлеще, чем тридцать восемь снайперов... Однако от рождения идеи до ее материализации у нас проходит не менее двадцати лет, поэтому первая лодка-двойник, копирующая собой атомный подводный ракетоносец «Курск», была тайно спущена на воду только в июле 1999 года, когда ее прототип уже четыре года находился в строю и как раз готовился к походу в автономное плавание.
— Но ведь натовские акустики давно занесли в свои компьютеры шумовые характеристики всех наших АПЛ и в два счета отличат по «голосу двигателя» любой псевдо-«Курск» от настоящего!
— Ты прав, и именно поэтому создание нашего двойника на целых четыре года отстало от постройки своего прототипа. За это время было сделано нечто, что позволяет одурачивать даже акустиков НАТО. Во-первых, на нашей лодке установлены новые ядерные реакторы, увеличивающие срок автономного плавания с трех до шести месяцев. На сегодняшний день наш корабль является самой быстрой и бесшумной лодкой во всем ВМФ России. Мы можем развивать скорость до сорока пяти узлов и погружаться на глубину до восьмисот метров. И что особенно важно для нас, при скорости в пять-восемь узлов АПЛ становится практически неуязвимой для систем акустического слежения... Ну а во-вторых, на ней впервые установлена система звукомаскировки, способная в случае необходимости прикрывать собственные шумовые характеристики звуковыми копиями, имитирующими работу двигателей почти всех плавающих ныне по морям надводных и подводных судов как России, так и других стран, включая и членов НАТО.
— То есть, вы можете спокойно подойти к побережью Америки, а они будут думать, что это их «Лос-Анджелес» или какой-нибудь испанский сухогруз?
— Ну не так чтобы очень уж спокойно, но вроде того. Хотя и должны будем для этого сбросить свои собственные обороты до минимума... Кроме всего мною названного, лодка подверглась целому ряду других усовершенствований, что сделало ее практически невидимой для системы обнаружения противника.
— Здорово! Хотя и в единственном экземпляре, но мы все-таки превзошли уровень штатовских субмарин.
— Ну... Насколько я знаю, они тоже постоянно модернизируют свои подлодки. В 1994 году, например, была спущена на воду, а в 1996-м введена в строй атомная субмарина ВМС США «Гриневилл» (класса «Лос-Анджелес»), которая совершила всего один поход в Западную Атлантику и через полгода после начала службы была поставлена на переоборудование. В процессе модернизации лодка получила новую систему управления и современное вооружение, а также была приспособлена под носитель специального глубоководного аппарата DSRV, который представляет собой мини-субмарину водоизмещением двадцать пять тонн, способную перевозить помимо двух членов экипажа, еще двадцать четыре спасателя или диверсанта... Хотя, скажу, не без хвастовства, на нашей подлодке имеются вещи и получше. Причем, как в спасательном, так и в стратегическом плане.
— Но почему же ничего этого не было на «Курске», да и наверняка нет на других лодках нашего ВМФ?
— Ну почему же это — «ничего»? Кое-что было. По крайней мере, должно было быть. Например, приборы гидроакустического противодействия, которые могут выстреливать имитатор шумов атомохода, сбивая его преследователей с истинного курса. Правда, ими разрешается пользоваться только во время реальных боевых действий, но это уже вопросы инструкции. Должны также были быть ЛДЦ — ложно-дезинформационные цели, которые маскируют маневренные действия подводных крейсеров, ну и кое-какие другие уловки. Хотя я и не могу сказать, в каком состоянии все это имелось на «Курске», — пояснил каперанг. — Точно знаю, что наши крылатые ракеты были оснащены одинаковыми системами искусственного интеллекта, которые позволяют ракете самой принимать решение, какой из кораблей противника ей наиболее важен, как ей бороться со средствами противовоздушной обороны и как навести на цель все остальные двадцать три ракеты подлодки. Ну а кроме того, после августовских учений «Курск» должен был стать в док на модернизацию, а мы вместо него — отправиться в автономное плавание к берегам Америки, но... Ты ведь знаешь, что произошло 12 августа.
— Только результат.
— Это понятно... Хотя, наверное, у тебя тоже есть своя версия случившегося?
— Да не то чтобы версия... Но меня не покидает такое ощущение, что «Курск» был, в буквальном смысле слова, обречен на погибель. Во-первых, как сейчас стало известно, на его борту была готовая в любой момент взорваться неисправная «толстая» торпеда, от которой Лячину нужно было как можно скорее избавиться. Во-вторых, прямо над головой у идущего почти в надводном положении «Курска» осуществлял стрельбу сверхмощными ракето-торпедами «Петр Великий», и одна из этих ракет оказалась тоже бракованной и произвольно сменила курс своего полета. В-третьих, карауля практически каждое движение К-141, на ее «хвосте» сидели сразу целых три натовские субмарины, что делало возможность столкновения с одной из них почти неизбежным. В-четвертых, стометровая глубина, на которую по какой-то причине залез «Курск», была весьма небезопасной для плавания подлодки таких габаритов, и при неожиданном дифференте на нос это грозило столкновением с гранитным дном и разрушением корпуса АПЛ. Ну и, в-пятых, в самом экипаже «Курска» недосчитывалось девятнадцать боевых единиц, а с десяток мест было
занято перед самым выходом лодки в море первыми попавшимися людьми; да и те, кто был постоянным членом команды, испытывали, как пишет «Независимое военное обозрение», чувство апатии к службе, вызванное социальными неурядицами, низким денежным содержанием и его многомесячными задержками. И еще... Хоть об этом сегодня вроде как и неэтично говорить, но сам командир лодки Лячин собирался после окончания учений подавать рапорт о выходе на пенсию. И если вспомнить, что еще за несколько лет до трагедии в Баренцевом море знаменитая болгарская ясновидящая Ванга в одном из своих предсмертных пророчеств предсказывала, что Курск должен будет погибнуть «под водой», а в июле 2000-го года об аварии на атомном объекте в северных водах предупреждал уже наш старец Николай с острова Залита, да при этом еще и называл точную дату — 12 августа, то становится невозможным отделаться от ощущения, что «Курск» просто не должен был возвратиться с этих учений и его гибель является предопределенной свыше, причем не просто предопределенной, но обеспеченной с такой степенью «надежности», что, не столкнись он тогда с американской субмариной — в его бок обязательно въехала бы английская, уклонись он и от нее — на борту взорвалась бы «толстая» торпеда, успели бы сбросить за борт торпеду — лодку накрыл бы сверху своей экспериментальной ракетой «Петр Великий», а если бы промахнулся ракетой — так разрубил бы ее сверху своим килем, потому что их курсы пересекались, ну а избежали бы, нырнув на глубину, и этой напасти — так врезались бы носом в гранитное дно, от чего сдетонировал бы торпедный боезаряд первого отсека, или произошла бы какая-нибудь другая нештатная ситуация, но уйти в этот день из района учений невредимым «Курску» было, похоже, не суждено.
— Да-а, — мрачно покачал головой собеседник. — Картина нарисована почти полная.
— Почти? — удивился я. — Значит, существует еще какая-то версия случившегося?
— Если бы это была версия! — тяжело вздохнул он. — Но в том-то и дело, что в момент гибели «Курска» мы находились не более, чем в миле от него, а потому прекрасно знаем все, что произошло НА САМОМ ДЕЛЕ.
— Знаете?! — вскочил я, так резко тряхнув головой, что в глазах поплыли темно-оранжевые круги боли. — Ну так и ЧТО ЖЕ там произошло?!.
— Погоди, — остановил он меня жестом. — Не торопись... Для начала необходимо припомнить, что произошло за последние десять-пятнадцать лет со всем нашим российским флотом.
— А что произошло? Вы же сами говорите, что уровень флота — высокий.
— Говорю. Потому что знаю его ПОТЕНЦИАЛЬНЫЕ возможности. То есть — то, на что он способен ПРИ ОБЕСПЕЧЕНИИ СООТВЕТСТВУЮЩИХ УСЛОВИЙ. А вот их-то, к сожалению, сегодня и нет... За послеперестроечные годы мы под давлением США уничтожили свой подводный флот почти полностью. Северодвинские заводы работают сегодня исключительно на утилизацию наших субмарин, дальневосточный завод «Звезда» — тоже. Там уже разрезано девятнадцать атомных подлодок Тихоокеанского флота, в ближайшее время будут распилены на металлолом еще пять АПЛ. Самое любопытное, что эту работу финансирует американская сторона, причем очень активно. Недавно в прессе мне попалось на глаза сообщение о том, что авторитетная комиссия американских экспертов считает процесс «реформирования» российской армии и флота крайне медленным и призывает правительство США потратить в ближайшие десять лет тридцать миллиардов долларов на помощь России в обеспечении безопасности ее запасов ядерных материалов, в том числе и на утилизацию наших подводных носителей. Ты понимаешь, они готовы оторвать от себя тридцать миллиардов — лишь бы только не остановились наши заводы, распиливающие АПЛ на иголки!
— Им-то зачем такая благотворительность?
— Да как раз им это больше всех и надо... Ведь до этой гребаной перестройки мы были фактически хозяевами всех океанов, наши лодки постоянно дежурили у берегов Америки, готовые в любой момент нанести ракетный удар не только по их надводным судам, но и по объектам на суше. Они, конечно, «пасли» нас в морях, но приоритет, безусловно, был тогда наш, это однозначно... А вот за последние десять лет мы оказались вытесненными со всех морей, наши АПЛ сегодня почти не ходят в Атлантику, и в Мировом океане безраздельно царствуют субмарины НАТО. Ради этого они и финансируют программы по утилизации наших подводных лодок. Пилите, мол, ребята, пилите. Зачем вам эти долгие плавания и прочее?.. Они уже стопроцентно сбросили нас со счетов и надеялись больше никогда не увидеть наших АПЛ за пределами российских доков, как вдруг произошло нечто, от чего их чуть не хватила кондрашка.
— И что же это?
— Летом 1999 года подводный крейсер под командованием капитана первого ранга Геннадия Петровича Лячина совершил невероятно дерзкий поход по Атлантике, утерев нос расслабившимся от собственного величия американцам! Это был воистину шедевр в жанре подводных рейдов! «Курску» удалось незамеченным выйти из Баренцева моря...
— Как? — не понял я. — Баренцево море — это ведь почти что российская акватория, от кого же там прятаться?
— Увы, — горько усмехнулся каперанг. — Это капитан Немо, признаваясь в своей любви к морю, еще мог, сто лет назад, утверждать, что оно «не подвластно деспотам». Это на поверхности морей, говорил он, «они могут еще чинить беззакония, вести войны, убивать себе подобных, но тут — их могущество кончается! Тут, единственно тут, настоящая независимость! Тут нет тиранов! Тут — я свободен!..»
— А сегодня?
— Сегодня деспоты добрались и до дна океанов. Практически все выходы из наших морских баз контролируются специальными автоматическими системами слежения, за каждым морским «углом», чуть ли не у самых выходов из наших бухт, нас караулят натовские субмарины; Мировой океан буквально утыкан гидрофонами, отслеживающими каждое появившееся на воде или под водой судно! На пути в Атлантический океан необходимо пересечь Фареро-Исландский рубеж с его суперчувствительными гидроакустическими станциями SOSUS, кроме того, надо постоянно помнить о противолодочных самолетах, эхолотах, спутниковом наблюдении из космоса...
— А еще говорят о каком-то партнерстве во имя мира!
— Эти разговоры ведутся — на суше, а под водой творится совсем иная картина... Помнится, я однажды читал такую повесть — «Ватер(по)лоо» называется, забыл, правда, кто автор. Так там описывается некое условное государство, в котором процветает своя особенная философия игры в водное поло. Основа тренировки игроков заключается там в том, что их учат, сохраняя самые добродушные улыбки на лицах, совершать в это самое время под мутной водой наижесточайшие щипки и удары ногами, выводя таким образом из строя игрока команды противника. Фактически то же самое происходит сегодня и с нашими флотами. На встречах в Брюсселе американские адмиралы говорят о сотрудничестве во имя мира, а под толщей морской воды ведут самую настоящую охоту за нашими подлодками. И вдруг они узнают, что капитану Лячину удалось обойти все расставленные на пути ловушки и провести свой корабль незамеченным сначала по Баренцеву и Северному морям, потом проскользнуть через заграждения Фареро-Исландской линии, пройти Атлантику и выйти прямо к Средиземному морю! Американцы обнаружили К-141 только на обратном пути, уже где-то после Гибралтара... О-о, это была настоящая паника! Ведь российская подводная лодка (а тем более — такого класса) в этот район не заходила уже очень, очень давно... По тревоге был поднят весь шестой флот США, одного только топлива, израсходованного на поиски нашей подлодки, было истрачено американцами на десять с половиной миллионов долларов, а расходы на поиски и попытки слежения за «Курском» обошлись им в двадцать миллионов долларов! Но экипаж Лячина выполнил все (ты понимаешь — ВСЕ!) боевые задачи и благополучно возвратился домой...
— Вот это класс!
— Да. Но могли ли после всего этого в НАТО спать спокойно, зная, что где-то в океане дежурит наша суперподлодка, способная в любую секунду нанести удар по их хваленому Белому дому вместе с его знаменитым оральным кабинетом? Да они занесли ее в список личных врагов Америки, причем под первым номером!
— И все это время искали возможности столкновения с «Курском»?
— Не только столкновения... Помнишь, я тебе говорил, что в нашей погибшей в 1968 году подлодке К-129 обнаружилось шесть трупов в двух первых отсеках, что означает, что в лодке успел прозвучать сигнал боевой тревоги и она готовилась к отражению чьей-то атаки?
— Вы хотите сказать, что американцы...
— Да, натовские подводные лодки уже давно позволяют себе вести атаку наших АПЛ на поражение.
— И «Курск» стал жертвой такой атаки?
— А вот ты сам посуди... Еще 11 мая 2000 года Агентство военных новостей дало сообщение, что в рамках планируемых на июль-август военно-морских учений на Северном флоте атомный подводный ракетный крейсер «Курск», имитируя аварию, должен будет лечь на грунт, а спасательное судно «Михаил Рудницкий» (проект 05360) проведет операцию по выводу на поверхность его «пострадавшего» экипажа. Как, по-твоему, могли охотники за К-141 пройти мимо такой ситуации?
— Но ведь в район учений незаметно не войдешь — там же десятки наших кораблей, самолеты...
— Вот именно. Куча надводных и подводных судов на небольшой акватории, десятки работающих эхолотов, масса учебных целей. Да, плюс ко всему, малая глубина моря, делающая почти невозможной точную работу гидроакустиков. Да кучи учебных мишеней на дне, которые затонули тут в ходе проводившихся раньше в этом районе стрельб... Ты представляешь себе, что такое учебная мишень?
— Смутно, — признался я.