Нравы

Нравы

Как вы себя чувствуете?

— Нормально. В соответствии с возрастом, а мне уже 56 лет и условиями, в которых я провел последние годы.

Дипломатия — профессия, где традиционно сильны «рабочие» династии. Как Вы попали в МИД?

— Сам я ленинградец, мама работала на технической должности в ВУЗе, а отец доцентом в другом техническом институте. Так что мои знакомые очень удивились, когда я решил поступать в МГИМО, где мне повезло с первого раза. Я ведь учился в очень хорошей школе — это была английская школа N1. В МГИМО я закончил факультет международных экономических отношений. Вообще-то, это была сфера Внешторга, но в то время (это был 1969 год) в МИДе не хватало людей, знающих корейский язык, а также требовались специалисты в экономике. С тех пор я трудился в МИДе, не считая некоторых перерывов: полгода в середине 70-х работал литсотрудником на радио в международной редакции — писал фельетоны, клеймил “прогнивший” сеульский режим. Еще пять лет занимался наукой и два года работал во Внешторге. Но вся моя деятельность была завязана на Корейский полуостров: диссертация — по Корее, торговля — с Кореей. Тут я оказался однолюбом.

— Вы отработали в МИДе 25 лет. Но после ареста большинство Ваших коллег в беседах с журналистами утверждали, что почти не знакомы со шпионом Моисеевым.

— Видите ли, чиновничья среда очень своеобразная. Не секрет, что МИД всегда тесно работал со спецслужбами. После того, как меня арестовали, сотрудники ФСБ провели собрание в моем департаменте, и сообщили, что, по их данным, южнокорейская разведка готовит к разработке около 30 сотрудников МИДа, и что каждый может оказаться в моем положении. После этого у моих коллег желание общаться на эту тему пропало. Я думаю, что если бы мои коллеги по МИДу вели себя иначе, то уголовное дело против меня развалилось бы.

— Любопытно, что люди, которые от Вас открестились, давали показания на следствии.

— Кроме того, экспертизу секретности документов, которые я, якобы, передал южнокорейской разведке, делал именно МИД. Проект договора, Роль ФСБ

— Насколько мне известно, в Вашем деле зловещую роль сыграл сотрудник ФСБ, с которым вы по долгу службы сотрудничали. Попросту говоря, он подставил Вас и стал главным свидетелем обвинения.

— Да, это так и было. С этим человеком мы сотрудничали параллельно: то есть он занимался Кореей в своем ведомстве, а я в своем. И мы просто обменивались информацией, а потом он представил это совершенно иначе, и выяснилось, что его интересовали не Корея, а я в качестве перспективного шпиона. На его предположениях и догадках строилось обвинение. Хотя, кроме догадок, он не представил никаких доказательств. И все это судья принимала, поэтому я утверждаю, что суд и ФСБ действовали заодно. В последнем слове на суде я назвал этого сотрудника ФСБ лжесвидетелем, который не только меня оболгал, но и ввел в заблуждение свое руководство. И все ради своих карьеристских целей.

— И как сложилась его карьера?

— Когда я с ним познакомился, он был капитаном, и за 4 года стал подполковником и занял руководящую должность (о том, как продвигаются сотрудники ФСБ по службе благодаря «шпионским» делам я уже писала в статье Во избежание рецедивов.

— Кто Вам первым позвонил из знакомых после освобождения?

— Меня встретил друг, который приехал за мной в колонию в Торжок с моейженой и дочкой. Я с ним работал еще в Пхеньяне, он не МИДовец.

— А какой была обстановка в Лефортово?

— Тюрьма специфическая. Из 3,5 лет, которые я там провел, я только месяца три без «наседки» сидел. На зоне-то я практически не был, так что в полной мере атмосферу уголовную не прочувствовал: сначала лежал в больнице Тверского управления исполнения наказаний, а потом работал там же хлеборезом. Пайки резал.

— Вы вышли 31 декабря, это подарок администрации колонии?

— Нет, это не подарок ментов. Мой срок истекал 3 января, но, по закону, если день освобождения выпадает на выходной, то человек освобождается в последний рабочий день.

— Когда Вы отбывали срок в Торжке, не пыталась ли на Вас давить администрации? Григорий Пасько утверждает, что по отношению к нему такие попытки были.

— Нет, там все было спокойно, но они, конечно, выполняли указания ФСБ и не выпускали меня условно-досрочно. А теперь меня поставили под административный надзор вопреки закону. Зарегистрировали в местном ОВД и требуют, чтобы раз в 3 месяца я являлся в участок, где со мной будут вести беседы, "исключающие рецидив преступления". Глупость полная — нигде в мире не было рецидива по статье шпионаж. Дважды шпион не бывает, это же не карманник.

— А сейчас Вы можете общаться с гражданами Южной Кореи?

— В принципе могу, но пока нет такого желания. Если говорить о южных корейцах, то их поведение после моего ареста было странным. Пока я был тюрьме, я получал письма в мою поддержку из разных стран, даже из Новой Зеландии. Но никакой реакции из Южной Кореи — ни от правозащитников, ни от журналистов я не получил. Пресса вообще никак не отреагировала, даже перепечаток не было из наших газет. Да вот недавно была пресс-конференция с моим участием, куда пришло много иностранных корреспондентов, но ни одного южного корейца. Кстати, японцы по отношению к Пасько вели себя по-другому и активно писали о нем.

— Такое отношение связано с особенностями южнокорейского государства?

— Я думаю, они завязли в своем стремлении заработать и не изжили у себя синдром малой нации, которую вечно угнетали, поэтому ссориться с большой нацией даже по такому поводу, не решились. А вдруг это снизит экспорт или импорт, осложнит отношения. И хотя они любят ругать своих северных соседей за отсутствие свобод, а как ведут себя сами: дана команда, и ни один журналист близко не подходит! Хотя считалось, что в Южной Корее у меня много приятелей.

— А чем Вы сейчас собираетесь заниматься?

— Это самый сложный для меня вопрос, не исключаю возможность работы в коммерческой сфере, связанной с внешнеэкономической деятельностью. Но главное — я намерен добиваться своего оправдания. Я обратился в Страсбургский суд по правам человека и прошу признать, что мое право на справедливый суд было нарушено, и арестовали меня тоже незаконно.