РАБОЧИЙ ХАРБИН

РАБОЧИЙ ХАРБИН

Если на отполированной поверхности Харбин — город безнадежно обывательский, а его обыватель изумительно бескультурен, если к тому же его население сильно прослоено заживо разложившимися и заражающими своим зловонием всю его атмосферу белоэмигрантскими элементами, то не надо однако забывать и о том, что через него проходит КВЖД, которая имела в последние годы до 17 тысяч служащих и рабочих, не считая временных и сезонных, и главные мастерские и депо которой расположены в том же самом Харбине.

Благодаря этому и в самом Харбине и на всей линии дороги есть еще одна огромная по своей численности и значению группа населения — это русские рабочие, как железнодорожные, в узком значении этого слова, так и работающие в мастерских дороги или в других предприятиях.

До революции 1917 г. Харбин фактически был не иностранным, а рядовым провинциальным русским городом и пролетариат Харбина жил одной жизнью с пролетариатом всей России.

Поэтому и харбинские профессиональные организации и рабочее движение в Харбине насчитывают уже около трех десятилетий своего существования. Харбин знает своих неутомимых общественников, своих героев революционных будней, свято охранявших священный огонь революций в самые тяжелые годы господства всероссийской реакции и пронесших его сквозь строй этих годов ко дню крушения российского самодержавия и Октябрьской победы революционного пролетариата.

Харбинские рабочие активно участвовали в революции 1905 г., которая им была особенно близка после прошедшей перед их глазами вакханалии тыла бесславной русско-японской войны, и их наиболее яркими представителями была затем набита харбинская тюрьма, когда окрепшее на-время самодержавие расправлялось в последний раз со своими разбитыми врагами. На своем боевом революционном посту харбинские рабочие встретили и революцию 1917 г. В течение всего этого года в одном из домов на Хорватовском проспекте Харбина, ныне занятом дубанем КВЖД, заседал Харбинский совет рабочих и солдатских депутатов, бывший в то время единственной авторитетной властью в Харбине.

Бесконечно далекий и совершенно отрезанный в конце 1917 г. от центра Маньчжурский закоулок оказался по международным условиям одним из наиболее удобных мест, в котором могла беспрепятственно скопляться, расти и оперяться, прячась за спину интервенции, начавшая в то время поднимать голову российская контрреволюция. И уже очень рано, еще в самом начале 1918 г., еще до выступления чехов и появления Комуча[1] в Поволжьи, она свила себе в Харбине и вокруг него прочное гнездо.

По КВЖД потянулись бесконечные поезда международных интервентских эшелонов, направлявшихся в Сибирь. Для того чтобы обеспечить их тыл, дорога была подчинена особому межсоюзному комитету, Харбинский совет рабочих и солдатских депутатов был ликвидирован, а затем очень быстро и самый Харбин и вся Маньчжурия превратились в тот гнилой угол, в котором, как гады, копошились и из которого выползали самые мрачные и самые гнусные фигуры российской контрреволюции.

Харбин оказался фактически зажатым между двумя застенками: атамана Семенова в Забайкальи и атамана Калмыкова в Приморьи. Семеновские броневики невозбранно циркулировали по КВЖД, а его опогоненные заплечных дел мастера хозяйничали в Маньчжурии, в Харбине и на всей линии КВЖД, как у себя дома. Даже вся его армия носила характерное название „Особого маньчжурского атамана Семенова отряда“ — ОМАСО.

Это был тот первый после революции период, когда харбинским рабочим и профессиональным организациям пришлось уйти в дореволюционное подполье. Не теоретически, не по рассказам, не по историческим фильмам, а на своей собственной шее и спине они познали всю подлость и гнусь нашей отечественной контрреволюции, подпертой штыками интервенции, и научились ее ненавидеть. Палачи семеновских застенков рыскали по Харбину, насильничали, стреляли из-за углов (среди бела дня на глазах у огромной толпы на улице зверски убили члена редакционной коллегии рабочей газеты А. Чернявского) и приучили харбинского рабочего любить революцию и всеми фибрами пролетарской души тянуться к тому, что делалось за десятками всяких контрреволюционных застав и кордонов, в бесконечно далекой в то время Советской России.

И когда все эти заставы и кордоны начали наконец трещать под ударами наступавшей на восток Красной армии, когда пал Колчак, бежал и погиб в Китае атаман Калмыков, освободился Владивосток и оставался пробкой в Забайкальи только один атаман Семенов и обосновавшиеся под его гостеприимным крылышком „каппелевцы“, все еще отрезавшие Манчжурию от далекой РСФСР, харбинские рабочие не выдержали и перешли в наступление. В июле 1920 г. на дороге была объявлена всеобщая забастовка.

Она дорого обошлась харбинским рабочим. Условия борьбы были слишком неравны и неблагоприятны для них. Но тем не менее эта забастовка сыграла огромную политическую роль в истории Северной Маньчжурии.

Окончательный развал семеновщины и образование у маньчжурских границ Китая в конце 1920 и начала 1921 г. Дальневосточной республики знаменовали собою новый этап в жизни полосы отчуждения КВЖД. После революционных бурь и напряжения гражданской войны она вдруг точно выключилась из общей цепи развертывавшихся в течение трех с лишком лет событий и перешла на мирное положение.

Но чем глуше и непроницаемее была стена между Маньчжурией и Советской страной, тем пытливее пробивалась через нее революционная мысль харбинского пролетариата, точно выбитого неожиданно из боевой колесницы революции, которая мчалась теперь в своем победном беге где-то мимо него, тем упорнее стремился этот пролетариат познать и уяснить себе ее подлинное лицо и ее исторические пути. Фактически неизвестный и только смутно представляемый по рассказам Советский Союз стал в центре политического внимания харбинского пролетариата.

Однако положение рабочих ухудшалось с каждым днем. В начале 1921 г. управляющим КВЖД был назначен инженер Остроумов. Он начал энергично подтягивать дорогу, но в то же время проложил и первые пути своеобразной американизации Харбина. Это был тот период, когда мещанский Харбин впервые закружился в фокстроте. Громы гражданской войны остались где-то позади. Сбежавшиеся в Харбин помещики и спекулянты еще не успели спустить вывезенных ими из России сбережений, и деньги лились рекой. Воинствующие белогвардейцы постепенно осознавали свое поражение и складывали в сундуки свои опогоненные мундиры и ставшие ненужными офицерские реликвии, надеясь, что они еще понадобятся им в другие времена, а пока стараясь вместе с другими беженцами пристроиться к мирному труду или общественному пирогу на дорогу или в китайские учреждения. И чем больше закреплялось это новое положение, чем больше увеличивались кадры людей, заинтересованных в его незыблемости, тем больше рос и их страх перед тем, как бы всемогущие большевики не добрались и до Харбина и не перевернули вверх дном его гнилое болото со всеми застрявшими в его тине чертями.

Из этого страха и выросло постепенно гонение на рабочие и профессиональные организации. Они рассматривались не иначе как „большевистские“, как могущие разрушить все только что отстоявшееся благополучие.

Казалось бы, при создавшихся в Харбине условиях снова готова была почва и для гнилостного пораженческого разложения рабочего движения и для новой вспышки активности местных организаций социалистических соглашателей всех оттенков. И не нужно конечно думать, что представители этих погребенных революцией группировок там окончательно перевелись. Они конечно там были, и некоторые из них, не блещущие впрочем политическими талантами, сохранили свою полную антисоветскую активность. Но эта их активность натолкнулась на глухую стену в рабочей среде, и все эти группировки могли только или самоликвидироваться, признать себя окончательно выведенными из политического строя, или откровенно объединиться с белогвардейщиной. Уже в конце 1922 и начале 1923 г. местная организация эсеров треснула и распылилась окончательно: часть ее работников заявила о своей выходе из нее, другая связалась с наиболее реакционными беженскими и белогвардейскими группами и перестала чем-бы то ни было от них отличаться, потеряла свое лицо.

Харбинский же рабочий класс остался единым. Ни белогвардейско-китайские полицейские репрессии, ни преследования его профессиональных организаций не испугали и не обманули его, не изменили ни на йоту его устремлений. Все его помыслы, все его молчаливое упорство тянулись к советам, и, стиснув зубы, отчасти уйдя в подполье, отчасти забившись в темные углы рабочих кварталов, он терпеливо, но настойчиво ждал того момента, когда через головы фокстротирующих дельцов, отупелого мещанства и обнаглевшей белой эмиграции он сможет протянуть свою руку рабочему классу СССР и хоть чем-нибудь помочь ему в деле развертывающегося грандиозного социалистического строительства.

Этот момент наступил после Мукденского соглашения в октябре 1924 г., когда КВЖД перешла в совместное ведение СССР и Китая, а во главе ее управления появился советский управляющий дорогой.

Харбинский рабочий класс встретил это событие как величайшее и долгожданное свое торжество. Трусливая растерянность, которую проявила при этом событии белая эмиграция, колебания, с которыми подошла к нему не сумевшая сразу определить своей новой линии поведения местная китайская администрация и начавшаяся в связи о этим в Харбине — правда, очень недолговечная — политическая весна дали ему возможность достаточно определенно, решительно и громогласно выявить свои настроения. И настроения эти не оставили никаких сомнений.

Харбинские рабочие жадно ловили каждое новое слово о Советском Союзе, который вырос за годы оторванности от него Харбина на земле, обагренной кровью гражданской войны и засыпанной пеплом ее догоравших пожарищ, о Советском Союзе, о котором они еще так мало знали. А потому их интересовало решительно все: и государственный строй СССР, и экономическая политика советской власти, и новое положение в Советском Союзе рабочего класса, и судьбы российского крестьянства, и вопросы обороны нового рабоче-крестьянского государства, и новое советское право, и новые методы просвещенской работы и т. д. Они жадно хотели все сразу узнать, оценить и постигнуть, чтобы примкнуть к великой революционной стройке своего нового социалистического отечества.

И в то время, когда где-то во втором этаже харбинской общественной надстройки пятидесятилетние американизированные Яши П. с отменной идиотичностью тянули свои очередные коктайли и дергались, как марионетки, в каталепсических припадках чарльстона, в то время как белый Харбин пугливо озирался по сторонам на нависшее над его улицами красные флаги или в порыве бессильного бешенства и политической падучей срывал и топтал их, как эмблему своего окончательного поражения, харбинские рабочие с жадностью ловили и проглатывали буквально каждое слово появившихся в их среде советских работников, говоривших им о Советском Союзе, его международной политике, его хозяйственных достижениях и бурном росте его социалистического строительства.

Стремление услышать все это было так велико, что нехватало докладчиков, которые могли бы его в полной мере обслужить. А каждый доклад, читаемый хотя бы в самых неподходящих условиях и даже иногда на эзоповском языке, выслушивался с затаенным дыханием и собирал такое количество слушателей, что становилось трудно дышать, а в летнее время они заполняли не только помещение, в котором он делался, но и все то пространство, на котором можно было слышать докладчика через открытые двери или окна. И каждый такой доклад вызывал одно, всегда одно, и то же требование: „Еще, еще!“

Но и такие доклады можно было слушать недолго. Харбинская весна кончилась скоро, и уже к концу 1925 г. создалось положение, при котором устройство массовых докладов оказалось совершенно невозможным. Особенно в такие дни, как 7 ноября и 1 мая, устройство массовых собраний советских граждан было крайне затруднено.

Провоцируемая поднявшими голову белогвардейскими организациями китайская полиция усиленно загоняла в подполье общественную жизнь и работу харбинских рабочих и профессиональных организаций. Обыски и аресты среди советских профработников сделались повседневным заурядным явлением. Начали систематически производиться полицейские налеты на помещения профсоюзов.

Характерно при этом, что в большинстве своем харбинские профессиональные союзы продолжали существовать формально на легальном положении. Закрыт был только, казалось бы, самый невинный и безобидный из них — Рабис. Окончательно прикрыть остальные союзы китайцы не решались, и союзы эти продолжали существовать под постоянной угрозой преследований и всевозможных репрессалий, объединяя в некоторых случаях многие тысячи своих членов (союз транспортников, металлистов, совторгслужащих, работников просвещения и т. д.). На том же положении продолжал существовать и Харбинский совет профессиональных союзов.

Допуская формальное существование на легальном положении как профорганизации, так и рабочих клубов (Библиотека-читальня харбинских механических мастерских, ее отделение в Московских казармах, клуб Харбинского узла, клуб Старого Харбина, железнодорожные собрания на линии дороги), китайская администрация стремилась лишь к тому, чтобы сделать это существование совершенно бесплодным, не имеющим смысла, чтобы лишить его всякого интереса, не дать этим организациям и клубам проводить какую бы то ни было работу среди своих членов. Но в то же время она никогда не предпринимала серьезных попыток разложить эти организации изнутри, понимая, что такая задача совершенно безнадежна и ограничивалась только тем, что держала в их рядах своих информаторов, которые по шаблону доносили о том, что делается и замышляется этими организациями и клубами. Общая работа по разложению профдвижения конечно велась, но она была направлена не на устоявшиеся уже профорганизации, а на неорганизованную массу служащих и рабочих вообще.

В этих целях уже сравнительно давно был создан в Харбине особый китайский зубатовский „профсоюз“ железнодорожных служащих и рабочих, который должен был составлять известный противовес советскому союзу транспортников и отвлекать от него общественные стремления служащих и рабочих дороги. Само собою разумеется, что в то время как на союз транспортников лился щедрый поток административно-судебных репрессалий, китайский „профсоюз“ благополучно здравствовал и получал всякие льготы. Но это помогло ему, как мертвому банки. Объединяя в своем составе горсточку каких-то китайцев, точно насильно в него записанных по распоряжению начальства, и некоторую группу русских белоэмигрантов, стремившихся демонстрировать свою лойяльность перед китайским начальством, этот профсоюз был и остался той бесплодной смоковницей, которая несет на себе проклятие полицейской провокации и политического предательства.

Харбинские рабочие остались верны себе, своим революционным традициям и Советскому Союзу, несмотря на все полицейские мероприятия китайской администрации, которые всячески изолировали их от советских влияний. Даже больше того: сыпавшиеся на советские профорганизации репрессии содействовали пробуждению классовой сознательности огромного числа китайских рабочих, работавших вместе и рядом с русскими рабочими на КВЖД, и они начали вступать в профсоюзы, объединявшие советских трудящихся. Тогда прибегли к последнему средству: на сцену выступила разнуздавшаяся белогвардейщина, уже начавшая строить свои фашистские организации. В темных углах Харбина организовались целые бандитские организации белогвардейцев и шайки фашистской молодежи, которые начали производить расправы с советскими гражданами на всех окраинах Харбина. Там, где не помогли полицейские репрессии и политическая провокация, начинал применяться старый испытанный истинно-русский метод воздействия —

Удар зубодробительный,

Удар искросыпительный,

Удар скулловорррот!!

Впрочем он применялся конечно с разрешения того же китайского начальства, и значительная часть массовых избиений советских граждан или советской молодежи производилась на глазах — а иногда даже и при благосклонном участии — китайской полиции.

В таких условиях перед советскими работниками Харбина стояла тяжелая и трудно разрешимая задача: с одной стороны, как-то объединить вокруг себя все советское население ОРВП, подчинить его своему влиянию, пойти навстречу его требованиям живой и регулярной связи с Советским Союзом, а с другой — делать все это через ту стену, которую воздвигли между ними и харбинским пролетариатом китайские милитаристы и их белогвардейские прислужники.

Задача эта так и осталась пока не разрешенной в полной мере, так как все попытки установить прочную и постоянную связь советских руководителей дороги с массой советских служащих и рабочих неизменно истолковывались, как активная коммунистическая пропаганда. И тем не менее можно не сомневаться в том, что харбинский пролетариат неразрывными узами связан с Советским Союзом, живет одною с ним жизнью и одними стремлениями. И никто никогда не сможет порвать этой прочной пролетарской связи.